Алексей Герман - Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии

• Название: Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
• Автор: Алексей Герман
• Издательство: Сеанс, Амфора
• Жанр: Драматургия
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00232-3

В сборник вошли избранные сценарии классиков отечественного кинематографа Алексея Германа и Светланы Кармалиты.

Вступительная статья — П. Вайля, послесловие составителя Л. Аркус.

---

— Золото на месте, — сказал Румата, — а теперь убирайтесь оба.

Вечернее прорвавшее тучи солнце ударило в кучу навоза, превращая его в серебро, заплясало зайчиками на стенах.

По коридору дома рабы прокатили бочку, за ней прошел абсолютно голый Будах. Мелькнула Ари с деревянной дощечкой в поднятой руке.

Румата поскользнулся, перепачкался в навозе и вдруг выскочил за Аратой.

Улица, по которой бежал Румата, была очень узкой, колола из-под грязи ноги острыми камнями и гудела мухами. Румата бормотал что-то, будто догонял, чтобы сказать. Но это было не так, и он сам потел и боялся, потому что бежал, чтобы убить вовсе не самого страшного здесь человека. Просто что-то гнало его убить, и он даже остановился, провел лбом по камням, причиняя себе боль, и побежал дальше.

Сначала он увидел Мугу в колодке и с веревкой через плечо. Затем Арату. Свистнул и остановился, привалясь плечом. Арата обернулся и тоже привалился плечом.

— Я забыл, — сказал Румата, еще сильнее вжимая себя в острую стену, — я видел одну вешалку, там болтался Вага Колесо на забавном галерном узелке, дергунчике. От ведерка под скамейкой… Я дал тебе веревочку привязать глупого Мугу… Получился такой же узелок. — Румата засмеялся. — А Вага был твой друг, а?!

— Друзей наполовину не бывает. — Арата сел на корточки и стал похож на огромного кривого грифа. — В нашем деле друг наполовину — всегда враг. У тебя лоб в крови и ноги в дерьме. — Арата высморкался в два пальца, внимательно посмотрел на пальцы и стряхнул соплю в лужу.

— Когда Гаран, спустившись с неба в Питанские болота, вышел к народу, лицо его источало кровь, а ноги были в навозе… Это семейное. — Румата вдруг увидел, как изменились лица обоих. — Так вот, если я увижу тебя около моего дома, просто у моего дома, просто идущего у моего дома… — Он подождал, пока Арата, кряхтя, перевалился на колени, — Муга уже стоял на коленях в луже, — повернулся и побежал обратно.

На дороге стояла Ари, бледная и напуганная, с деревянной табличкой в руке. Они побежали вместе.

— Мне велели идти…

Румата взял табличку, поискал карманы и выбросил.

— Я завтра опять надеру им уши.

— Когда я у тебя убирала, я прочла такие листы, как благородный принц полюбил дикую девушку из-за гор, ну, варварку, я понимаю, она думала, что он бог… Она-то ошибалась, — Ари на бегу улыбнулась так, будто знала что-то другое.

— Это написал твой друг с колокольчиками, — она показала колокольчики на плечах Гура и на бегу передразнила его. — Но ведь он мало что понимал…

Впереди в камнях открылась лужайка, давно не доенные козы уставились на них с надеждой. Ари обогнала Румату, вцепилась ему в плечи, так же прижимаясь, опустилась ниже, дернув, опрокинула его на себя за невысокий плетеный и сырой заборчик.

Козы смотрели желтыми своими глазами. Потом появился маленький мальчик, стал смотреть и вдруг подпрыгнул несколько раз, заглядывая вниз. Резко стемнело.

На улицу обрушился дождь. Они вошли в конюшню и сразу же услышали у тех, других, главных дверей и ворот копыта, фырканье, удары в дверь чем-то вроде бревна.

— Здесь, здесь, здесь… — кричал оттуда голос.

— Указ ордена… — проревел другой.

— Открывайте там! Выбьем, хуже будет!

— Это за мной, — сказала Ари, — я всегда знала… Надо было пойти. — Она так испугалась, что не могла шагнуть, и стала сползать по стенке. — Можно, я побегу?

— Они сейчас уйдут, — сказал Румата, — просто спать хочется. Дай штаны и все там… — и мимо ненапуганных слуг и рабов пошлепал наверх. — Эй, дайте ноги помыть сюда, — крикнул он сверху.

Наверху он взял мечи, зевнул, потянулся, бок болел. Он потер его и хмыкнул. Распахнул ставни, потом окна и, продолжая уже играть эту зевоту, заорал вниз во что-то серо-черное, двигающееся и неразличимое в деталях.

— Ах, здрасьте, давно это я вас не трепал…

Стало очень тихо, собственно, тихо стало, когда он открывал ставни. Только несколько свистков, которыми монахи сзывали помощь.

— Всегда напутают, — негромко сказал голос за окном, — нету, нету… Надо бы к магистру, а то, как начнет крушить…

— Начну, — сказал Румата, — еще как!

— У него обет не убивать… У тебя ж обет не убивать…

— А мы его вязали… Как кабана… — веселился голос. — Эй, дон… Как мы тебя вязали?!

— Ты меня там подожди, — крикнул Румата. — Я тебе на ушко шепну и сразу ушко верну…

Ари принесла боевые сапоги, и он натягивал их, сидя на полу под окном, услышал над головой два легких удара, как два хлопка крыла, и так и спросил, пока поднимал голову:

— Птица стукнулась?

Две стрелы проткнули Ари насквозь, шею и бок. Тонкая струя крови била ему в верхнюю часть сапога так сильно, что прожимала боевую свиную кожу. Ари медленно села рядом, глаза были широко открыты, наверное, правильно было бы сказать, вылуплены, и умерли за секунду, пока он смотрел.

Румата медленно поднялся и пустил туда вниз две арбалетные стрелы: одну — не глядя, вторую — точно на голос все болтавшего егеря… И, не оборачиваясь и не тронув Ари, пошел из комнаты, приказал слугам уйти в подвал и взять с собой Будаха, набросил плащ и с верхней же площадки прошел и лег на бревно над воротами. Улица перекликалась свистками, в дверь били бревном, сначала одним, потом вторым. Кто-то ударил человека, отговаривающего входить, что, мол, беда будет. Двери дергались, вот-вот упадут. Свет в помещении был от единственной жаровни, попадал на кончики мечей Руматы на месте кривизны, на шпору, и казалось, что на балке, скорчившись, лежит тяжелый хищный зверь.

От ударов бревен клинки, похожие на зубы, вздрагивали, потом Румата переменил позу, один из клинков пропал и опять медленно вошел в свет, как что-то тяжелое и уже вовсе беспощадное.

— Нельзя, братья, — опять закричал плачущий голос, — даже от отца Аримы дощечки нет… Ну, кто здесь от магистра?

— У него обет не убивать, — подбадривая остальных, повторял голос.

Ворота упали не одновременно: сначала одна створка, вторая скривилась, полузависла. На нее тоже взбежали. Прихожая заполнилась людьми, сзади давили, люди боялись идти в дом. И тогда в эту давку, во вращающийся черный клубок, сверху обрушилось. Никто не понял что. Задние не понимали природы вопля и продолжали вталкиваться.

Вопль из многих глоток, хрип и удары теперь заполняли все. Каменный пол снижался от порога в глубину дома, неожиданно его залило чем-то темным, скользким и пенно жарким, одновременно во всю ширину, будто где-то у ворот раздавили бочку тяжелого осеннего красного и бурливого вина. Потом во всем этом скользком выплыла рука с плечом, с аккуратно срезанной ключицей — так на бойне рубщик бьет быка.

Те, кто могли, крича, рвались в глубь дома, бросая мечи и дубины, дом казался спасением. Открылся Румата с белым мокрым лицом, с залитым слюной подбородком, там вокруг его ног ползали, хрипели изувеченные люди, один меч Руматы был целиком вогнан в брюхо егеря и застрял концом в балке. Румата тяжело дергал им вверх-вниз, освобождая, как топор из бревна. Из-под меховой медвежьей куртки егеря тяжело лилось и плюхало.

Румата легко ударил вторым мечом по рукам монаха, стоящего на коленях и поднявшего их вверх. Даже через вой толпы было слышно, как хрустнуло, и руки монаха отпали, хлопнулись к его ногам. Еще звук, похожий на хлопок, и толстый фонтан алой крови ударил в потолок и, будто оттолкнувшись, залил тех монахов в дверях, которые, сцепившись, пытались шагнуть назад, но которых толпа вжимала внутрь под мечи. Румата наконец выдрал меч, обернулся, лицо было как прорезано струйками крови. И это было счастливое лицо. Потом он отвернулся, белая рубаха появилась на фоне черных балахонов, и он рубанул двумя мечами накрест и шагнул вперед. Упала жаровня, угли шипели и гасли в крови, погружая все во тьму, в неподвижность странного, почти слившегося с этой темнотой стоп-кадра. Вой куда-то унесся, и наступила тишина, в которой капало.

Выпал снег, но мороза не было. С деревьев капало. Вокруг избы Кабани изрытая земля и брюквенное поле были белыми, и от того, что снег закрывал лужи, болотины, ровно лежал на дырявой крыше и ветках, из-за того, что во множестве горели костры и жаровни, зимняя эта ночь казалась праздничной. Корявое брюквенное поле напоминало схваченный зимой залив.

Румата сидел в стороне в полутьме на сломанной телеге, где вместо колес были чурбаки. Мечи лежали рядом без ножен, на лезвия тоже лег снег. Он насвистывал королевский марш не существующего уже оркестра и подергивал ногой. Жаровни и костры были не то чтобы далеко, но как бы не для него, там сидели на пеньках, стояли или прогуливались знатные доны, один длинный пьяный плясал. Скрипя сапогами по снегу, подошли Кондор и Пашка. Кондор ел лапу жесткого болотного лебедя. Такую же на золотой тарелочке протянул Румате. Пашка отстегивал шпоры, наконец бросил их в телегу Руматы на мечи и присел два раза.