Леонид Семаго - Зеленая книга леса

• Название: Зеленая книга леса
• Автор: Леонид Семаго
• Издательство: Издательство Воронежского университета
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1983

---

Первое яйцо было снесено, когда в заснеженном логу еще не появлялись старожилы-поползни и не звенел даже случайный синичий колокольчик. Поэтому потом, кто бы сюда ни прилетал, кто бы ни появлялся, самка видела и замечала каждого. Видела, как строили гнезда зяблики, дрозды, дубоносы, горлицы, славки. И никто из мирных соседей тетеревятников, кроме дятлов да поползня, не только не выкормил своих птенцов, но и не увидел их: таинственно исчезали из гнезд сидящие в них самки, а развороченные или сброшенные гнезда размокали под дождями. Однако не становилось от этого меньше птенцов в ястребином логу: такое это было для птиц удобное и привлекательное место. Они прилетали, занимали участки, дожидались самок, а через несколько дней соловьиной или мухоловкиной семьи как не бывало. Схваченная ястребом из гнезда наседка даже не успевала подать сигнала тревоги поющему неподалеку самцу. Пожалуй, только у ворон хватало сообразительности не поселяться поблизости от тетеревятников.

К мышеловам-канюкам, расположившимся в одном из ястребиных гнезд, тетеревятники отнеслись как к равным. Порой мяукающий клич канюков и ястребиное гиканье слышались с одного дерева, но ссор между хищниками не было. А ведь канюки появились в лесу и заняли пустующее гнездо незадолго до появления птенцов в ястребиной семье. В Усманском бору я несколько лет наблюдал за другой парой тетеревятников, и там в одном из их гнезд дважды селились канюки, благополучно выведя оба раза по три птенца.

Для некоторых смельчаков и ястребиное гнездо с птенцами-подростками не было запретным местом. Каждое утро по помосту скакала большая синица, перепархивая через лежащих рослых ястребят и что-то недовольно стрекоча. А ястреб-мать стояла на ветке чуть выше гнезда и даже не смотрела на нее, и птенцы обращали на бесцеремонную гостью внимания не больше, чем на муху.

От постройки гнезда до вылета из него птенцов самка никогда не отлучалась далеко. Лежа в гнезде или сидя поблизости, она мгновенно замечала малейшее движение. Как бы осторожно ни подбирался я к гнезду, всегда в бинокль видел ее неподвижный и внимательный взгляд. Но я не делал никаких попыток мешать птичьей жизни, и самка, ежедневно видя меня на одном и том же пеньке, настолько привыкла к этому, что кормила птенцов в моем присутствии. Иногда залетала сзади и, молча или перекликаясь с самцом, разглядывала меня со спины. Самец никогда не подлетал близко ко мне, и как только наши взгляды встречались, исчезал в чаще.

После полудня, накормив семью, ястреб-отец был непрочь отвлечься от гнездовых забот, подняться в небо и затеряться среди белых облаков, подгоняемых свежим ветром. Тогда становилось видно, что широкие крылья и длинный хвост годятся не только для погони за добычей, но и для такого полета, который доступен не каждому даже из ближней или дальней родни ястреба. Значит, есть у него тяга к высоте и движению. Значит, не может он, если делать нечего, предаваться праздному сидению и дреме в тени деревьев под убаюкивающий шелест листвы, а улетает туда, где солнце, тишина и ветер, может быть, желая уйти от постоянной настороженности, от тревожных писков, свиста и стрекотания перепуганных зябликов и зарянок. К вечерней охоте ястреб возвращался отдохнувшим и полным сил, потому что за несколько часов полета мог ни разу не взмахнуть крыльями, летя по ветру или против него.

О времени появления на свет птенцов можно было почти без ошибки узнать по первой зеленой веточке, сорванной с березы и положенной поверх сухих прутиков. И потом почти ежедневно, по мере роста птенцов, на сухих прутиках появлялись свежие ветки с листьями, которыми достраивалось гнездо.

Через две недели оказалось, что в гнезде не два, а три птенца, только третий вдвое меньше братьев, с скворца ростом. У совы или луня такой бы выжил, у тетеревятника он был обречен. Мать кормила его досыта и с тем же старанием, как старших, но догнать их в росте он не мог. Густой пух на шее и крупной голове у старших делал их похожими на маленьких грифов, а широкая грудь придавала маленьким фигуркам борцовский вид. Лежа рядом, большие грели малыша, но лишь до того дня, когда им уже надо было что-то делать, чем-то заняться.

Ястребята разглядывали зеленый мир, топтались по гнезду, разбирали по пушинке свой светлый наряд, брали клювом прутики. И вдруг один из старших, будто случайно, ущипнул за шею копошившегося перед ним маленького. Тот вывернулся, но братец снова ухватил его покрепче и, наверное, побольнее, потом еще и еще, пока не устал, а выспавшись, стал продолжать это беззлобное истязание. Белый пушок на голове малыша порозовел от крови. Старший, увидев цвет знакомой пищи и почувствовав во рту ее вкус, стал клевать сильнее. Но он был сыт, и сон снова сморил его. Так и заснул, положив голову на малыша. Второй из старших в этой «забаве» не участвовал и даже не смотрел на нее. Но мать, сидя неподалеку, видела все, однако не делала никакой попытки остановить братоубийство. Я с трудом подавил сострадание, видя столь жестокий способ расправы со слабым. Третье яйцо было снесено спустя несколько дней после первых двух. Если бы те случайно застыли от ночного холода, жизнь осталась бы в третьем. (Так и произошло в этой семье два года спустя.) Если бы ненастье погубило ранних птенцов, родители вырастили бы из последыша настоящего ястреба. И не жестокосердие, не голод заставили еще неоперившегося птенца убить брата — просто ему надо было что-то делать с существом меньше его ростом. Второй ястребенок присоединился к братоубийце, когда малыш уже не поднимал головы.

Когда птенцы стали ростом с горлицу, а пух немного потерял белизну, мать полностью предоставила гнездо им. Дня три или четыре она стояла на ближайшей ветке, а потом стала отлетать на соседние деревья и присматривать за гнездом оттуда. К этому времени она успела сменить много крупного пера: едва приступив к насиживанию и перестав охотиться, она стала терять по несколько перьев ежедневно во время утренних туалетов, лежа на гнезде, перебирала клювом перышко за перышком, выщипывала мелкие пушинки и пускала их по ветру. Несколько пушинок, зацепившись за прутики гнезда, так и остались там, и по ним можно было угадать, что гнездо не пустое. Крупные перья выдергивала в стороне. А самец терял их где придется, улетая от гнезда за километры. Из всего ястребиного окружения только одна самка зяблика подобрала для своего гнезда два или три серых перышка. А синица и весничка, которым тоже нужны были перья, выбрали лучшее из того, что осталось от ощипанного чирка.

Росли ястребята быстро, и, когда в их белом пуху показались темные кисточки перьев, разница в росте стала заметнее. Это не могло быть следствием недоедания. Скорее всего, в гнезде росли брат и сестра, которым в ястребином роду и положено быть разного роста: ему — поменьше, ей — побольше.

Голодной эта семья не была ни одного дня. Как бы рано ни приходил я к гнезду, ястребята уже спали после первого кормления. Зобы у обоих были набиты до отказа, и они, не открывая глаз, крутили головами, отмахиваясь от поднимавшихся к гнезду комаров и мух, липших к измазанным кровью краям рта. Им снились какие-то птенцовые сны, и они порой напоминали насосавшихся молока щенят, вздрагивая и попискивая во сне. Спали крепко, и даже новый звук, к которому они, бодрствуя, обязательно прислушались бы, не будил их.

Просыпались всегда вместе. Лежали, потягиваясь. Потом принимались перебирать и расчесывать клювами пушинки. На уход за своим детским нарядом они тратили большую часть бодрствования. Когда до гнезда добиралось солнце, отползали от его лучей в тень, но край знали хорошо. Хотя ноги у них были крепкие и толстые, стояли и ходили они очень мало, словно встать им было очень трудно, а сделать шаг-другой еще труднее. И, постояв немного, птенец падал словно в изнеможении на зеленый, чуть пружинящий помост. Когда же им приходилось управляться с принесенной отцом добычей, от неустойчивости и неуверенности не оставалось и следа.

Первую утреннюю жертву, пойманную на рассвете, ястреб отдавал самке и, пока та завтракала, снова улетал на охоту. Самка никогда не съедала добычу целиком: себе обязательно брала голову, а остальным кормила птенцов. Они оба полулежали перед ней и, тихонько и довольно вереща, глотали кусочки мяса, которые из клюва в клюв передавала им мать. Эта сцена всегда вызывала умиление: настолько приятны были голоса птенцов, их врожденная «воспитанность». Никто не пытался схватить кусок без очереди, а тем более вырвать его из клюва брата. В эти минуты даже как-то смягчался взгляд ястребят, исчезала холодная суровость голубых глаз. На такое кормление уходило до получаса, к его концу довольное и благодарное верещание птенцов становилось все тише, их быстро смаривал сон, и тогда мать, зажав в лапе несъеденные остатки, слетала с гнезда.

Бывало и так, что пока она ощипывала и раздирала первую добычу, утоляя собственный голод, ястреб приносил следующую жертву. Он не отдавал ее никому, а клал на помост и мгновенно улетал прочь. Но получалось так, что добыча почти всегда оказывалась в когтях меньшего ястребенка, хотя он не был проворнее большего. Только никогда, ни разу не отщипнул меньший ни кусочка первым. Поначалу он, наступив на убитую птицу, с довольно грозным видом и грудь выпячивал, и клюв раскрывал, и крылья разворачивал, но потом как-то разом сникал, разжимал лапу и отворачивался с почти виноватым видом. Пока больший возился с едой сколько мог, он так и стоял неподвижно спиной к нему. Лишь когда тот, наевшись, ложился, начинал есть младший. Ел не торопясь, а то, что оставалось после его завтрака, съедала или уносила мать.