Александр Дюма - Графиня Де Шарни

• Название: Графиня Де Шарни
• Автор: Александр Дюма
• Жанр: Историческая проза

"Графиня де Шарни" — заключительная часть тетралогии, в которую также вошли романы "Джузеппе Бальзамо", "Ожерелье королевы", "Анж Питу".

Действие романа разворачивается на фоне знаменательных исторических событий французской революции и краха династии Бурбонов.

---

Можно представить себе взрыв возмущения, который должен был вызвать подобный документ: это было похоже на то, как если бы искра угодила в пороховой склад.

Вся Франция содрогнулась, забила тревогу и приготовилась к сражению.

Давайте выберем среди всех этих людей одного наиболее типичного для тех дней.

Мы уже называли такого человека: это Барбару.

Барбару, как мы сказали, писал в начале июля Ребекки: «Пришли мне пятьсот человек, которые умеют умирать!»

Кто же был тот человек, что мог написать подобную фразу, и какое влияние он имел на своих соотечественников?

Он имел влияние благодаря своей молодости, красоте, патриотизму.

Этот человек — Шарль Барбару, нежный и очаровательный, способный смутить сердце даже такой верной супруги, как г-жа Ролан; он заставляет вспоминать о себе Шарлотту Корде даже у подножия эшафота.

Госпожа Ролан вначале ему не доверяла.

Чем же объяснить ее недоверие?

Он был слишком хорош собой!

Этого упрека удостоились два героя Революции, головы которых, несмотря на их красоту, оказались, с разницей в четырнадцать месяцев, одна — в руке бордоского палача, другая — в руке парижского палача: первым был Барбару, вторым — Эро де Сешель.

Послушайте, что говорит о них г-жа Ролан:

«Барбару — легкомысленный молодой человек; обожание безнравственных женщин наносит серьезный ущерб его чувствам. Когда я вижу этих молодых красавцев, опьяненных производимым ими впечатлением, таких, как Барбару и Эро де Сешель, я не могу отделаться от мысли, что они слишком влюблены в себя, чтобы достаточно любить свое отечество».

Она, конечно, ошибалась, суровая Паллада[39].

Отечество было не единственной, но первой любовью Барбару; его, во всяком случае, он любил больше всего на свете, потому что отдал за него жизнь.

Барбару было не более двадцати пяти лет.

Он родился в Марселе в семье отважных мореплавателей, превративших торговлю в настоящее искусство.

Благодаря своей стройной фигуре, своей грациозности, идеальной внешности, в особенности благодаря греческому профилю он казался прямым потомком какого-нибудь фокейца, перевезшего своих богов с берегов Пермесса на побережье Роны.

С юных лет он упражнялся в ораторском искусстве — в том самом искусстве, которое южане не только умеют обращать в свое оружие, но которым они пользуются с необычайным изяществом, затем отдавал себя поэзии, этому парнасскому цветку, который основатели Марселя привезли с собой с берегов Коринфского залива в Лион. Помимо этого он еще занимался физикой и поддерживал переписку с Соссюром и Маратом.

Он неожиданно расцвел во время волнений в его родном городе в дни выборной кампании Мирабо.

Тогда же он был избран секретарем марсельского муниципалитета.

Позднее произошли волнения в Арле.

В гуще этих событий и мелькнуло прекрасное лицо Барбару, он был похож на вооруженного Антиноя[40].

Париж требовал его себе; огромная печь нуждалась в этой душистой виноградной лозе; необъятное горнило жаждало заполучить этот чистый металл.

Его отправили в столицу с отчетом об авиньонских волнениях; можно было подумать, что он не принадлежит ни к какой партии, что его сердце как сердце самого Правосудия, ни к кому не питает ни привязанности, ни ненависти: он говорил правду в глаза, рассказывая обо всем так, как оно есть, и казался столь же величественным, как она сама.

Жирондисты только что вошли в силу. Их отличало от других партий то, что, возможно, впоследствии и погубило: они были настоящими артистами они любили все прекрасное; они протянули Барбару свою руку; потом, будучи горды своим приобретением, они отвели марсельца к г-же Ролан.

Читателям уже известно, что подумала вначале г-жа Ролан о Барбару.

В особенности поразило г-жу Ролан то обстоятельство, что ее муж некоторое время вел с молодым человеком переписку; от Барбару регулярно приходили ясные, умные письма.

Она не спрашивала у мужа, ни сколько лет этому важному корреспонденту, ни как он выглядит: в ее представлении это был сорокалетний господин, который рано облысел от напряженной работы мысли и морщинистый лоб которого должен был свидетельствовать о недосыпании; вопреки своим ожиданиям она увидала красивого двадцатипятилетнего молодого человека, веселого, смешливого, легкомысленного, влюбчивого, как, впрочем, и все это богатое и пылкое поколение, расцветавшее в 92-м и сложившее головы в 93-м.

Именно в этой голове, казавшейся столь легкомысленной, в голове, которую г-жа Ролан находила слишком красивой, и зародилась, может быть, первая мысль о 10 августа.

Гроза витала в воздухе; обезумевшие тучи носились с севера на юг, с запада на восток.

Барбару задал им направление, собрал их над крышей Тюильрийского дворца.

Когда ни у кого еще не было ясного плана, он написал Ребекки: «Пришли мне пятьсот человек, которые умеют умирать!»

Увы, истинным королем Франции был король Революции, написавший, чтобы ему прислали пятьсот человек, которые умеют умирать; и ему прислали их с такой же легкостью, с какой он об этом попросил.

Ребекки отобрал их самолично из членов профранцузской партии Авиньона.

Они сражались уже второй год; они ненавидели уже на протяжении десяти поколений.

Они сражались в Тулузе, в Ниме, в Арле; они были насквозь пропитаны кровью; они не знали усталости.

В назначенный день они без особого труда совершили переход в двести двадцать миль.

А почему нет? Это были суровые моряки, упорные крестьяне; лица их были обожжены африканским сирокко или мистралем в Вантусских горах, а ладони почернели от дегтя или задубели от тяжелой работы.

Всюду, где бы они ни появились, их называли разбойниками.

На привале немного выше Оргона они получили слова и музыку гимна Руже де Лиля под названием «Рейнская песня».

Это Барбару передал им песню, чтобы помочь скоротать путь-дорогу.

Один из них разобрал ноты и напел слова; за ним и все подхватили эту страшную песню, гораздо более страшную, нежели воображал сам Руже де Лиль!

В устах марсельцев смысл гимна совершенно изменился.

Песня, призывавшая к братству, превратилась в песню, зовущую к уничтожению и смерти; это была «Марсельеза», то есть оглушительный рев, заставивший нас содрогнуться от ужаса в утробе у наших матерей.

И вот эта марсельская банда шагала через города и села, горланя эту еще не известную новую песню и пугая ею Францию.

Когда Барбару стало известно, что его головорезы дошли до Монтеро, он побежал сообщить об этом Сантеру.

Сантер обещал встретить марсельцев в Шарантоне с сорокатысячной армией.

Вот что Барбару рассчитывал предпринять, опираясь на сорок тысяч Сантера и пятьсот марсельцев:

Поставить марсельцев во главе войска, сразу же захватить ратушу ч Собрание, пойти войной на Тюильри, как 14 июля 1789 года пошли на Бастилию, и на обломках флорентийского дворца провозгласить республику.

Барбару и Ребекки отправились в Шарантон, надеясь встретить там Сантера с армией.

Сантер привел всего двести человек!

Возможно, он не захотел отдавать марсельцам, то есть чужакам, славу готовившегося переворота.

Банда головорезов с горящими глазами, смуглолицых, резких в выражениях, протопала через весь Париж, от Королевского сада до Елисейских полей, распевая «Марсельезу». Почему бы и нам не называть ее тем именем, которым ее окрестили в тот день?

Марсельцы должны были разбить лагерь на Елисейских полях, где на следующий день в их честь собирались задать пир. Пир действительно состоялся; однако между Елисейскими полями и Поворотным мостом, то есть в двух шагах от пирующих, были выстроены батальоны гренадеров части Фий-Сен-Тома.

Это была роялистская гвардия, которую дворец поставил как заграждение между собой и новоприбывшими.

Марсельцы и гренадеры Фий-Сен-Тома приняли друг друга враждебно. Они начали с взаимных оскорблений, потом с обеих сторон посыпались удары; как только дело дошло до кровопролития, марсельцы крикнули: «К оружию!», расхватали составленные в козлы ружья и примкнули штыки.

Парижские гренадеры были опрокинуты после первого же сокрушительного удара; к счастью, за спиной у них были решетки Тюильри: Поворотный мост облегчил им отступление и был поднят перед самым носом у неприятеля.

Беглецы укрылись в королевских апартаментах. Молва гласит, что за одним из раненых ухаживала сама королева.

Федераты, марсельцы, бретонцы и жители Дофине вместе составляли пять тысяч человек; эта пятитысячная армия была внушительной силой, и не столько благодаря численности, сколько благодаря вере в свою правоту. В них был силен дух Революции. 17 июля они направили Собранию обращение.

«Вы объявили отечество в опасности, — говорилось в этом обращении, — однако не сами ли вы подвергаете его этой опасности, оставляя безнаказанными предателей? Пора расквитаться с Лафайетом, приостановить действия исполнительной власти, отстранить от власти департаментские директории, обновить состав судебной власти»