Виктор Миняйло - Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)

• Название: Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)
• Автор: Виктор Миняйло
• Жанр: Русская классическая проза

---

Это уже второй или третий раз ночуют у меня куркули. А в первый раз случилось вот что.

Хатка у меня, как вы знаете, в три окна. Только со стороны кладовки нет окон.

В ту ночь я долго не мог заснуть. Было душно. Парило. Высокая луна окутана желтым кругом - к дождю. Желтый, липкий, как мед, свет стекал с гладеньких вишневых веток, сад был словно наполнен голубой дымкой, и тишина - мудрая и древняя, как мир, в котором жили наши пращуры. Не удивило бы меня тогда, если б из вишневых зарослей вышли ко мне длиннорукие желтобородые деды с ногами-корневищами.

Только ночь и объединяет нас с глубоким прошлым. Свет дня разрушает чары столетий, что обступают человека ночью. Неспроста ведь сказки и легенды рождаются долгими вечерами возле очага в ожидании необычной, далекой и жестокой силы, которая может прийти из тьмы.

И я почему-то ждал появления этой силы.

И я увидел ее. И услышал.

Затопали шаги на улице, послышался приглушенный разговор, потом затих. Шаги стали крадущимися, и это полностью отвечало моему представлению о ночи. Именно так могли выступать из темноты желтобородые деды с ногами-корневищами.

Темный силуэт заслонил мое оконце. Волосы зашевелились у меня на голове. Слишком это было реально, чтобы бояться чудес.

С минуту стояла тишина. Только тяжелыми толчками бились живчики на висках.

И вдруг загудели окна - одновременно, как по команде, загромыхали кулаками в рамы.

- Ат-крывай!

Все, кто был в хате, повскакивали. Ядзя взвизгнула и, кажется, прикрыла рот ладонью, ибо так же неожиданно и умолкла.

Мы засуетились, но никто не двинулся к двери.

- А-ат-крыва-ай! - вновь взревели во дворе, а затем кто-то выругался зло, с вывертом.

- Подождут! - сказала моя жена. - Засветите каганец!

Я кинулся к печурке, ощупал все уголки, но зажигалки, как на грех, не находил. Однако минуту спустя она уже и не нужна была.

Желтое пламя за окном осветило комнату, звякнуло разбитое стекло, и огненный шар покатился по полу, едва не подпалив расстеленную возле лавки солому. Как оказалось потом это был клубок суровых ниток, пропитанный керосином, с камнем внутри.

- Ат-крывай, рас-туды, а то вкинем бонбу!

Я бегом бросился в сени, торопливо нащупал засов, и, не успел открыть дверь, как меня толкнули назад стволом винтовки.

- Р-руки!..

С поднятыми вверх руками я, пятясь, вошел в комнату, и что больше всего меня встревожило, так это взгляды моей жены да Ядзи.

Первым за мною ввалился здоровенный бандюга с круглым лицом, с круглыми, маслянистыми глазами, с черными татарскими усами и со шрамом через всю щеку - от губы до виска. За плечами у него висел кавалерийский карабин, по бокам болтались сабля и маузер в деревянной кобуре. Одет он был в чумарку, покроем напоминавшую черкеску. Подпоясан узеньким пояском с потертыми медными подвесками, бляшками. Мохнатую кубанку с золотым позументом накрест надвинул почти на самые брови. Это и был знаменитый на всю округу Шкарбаненко. За ним следом вошло еще четверо или пятеро его приспешников, одетых менее пышно, в потертых городских пальто, сермягах, свитках, в картузах с лакированными козырьками полумесяцем, в овчинных шапках, а один, похожий на цыгана, совсем простоволосый. Сколько их оставалось во дворе, и до сих пор не знаю. Но торчали они у каждого окна.

Бандитская осветительная шашка страшно чадила. Шкарбаненко поморщился и кинул через плечо одному из своих:

- Выбрось ты ету заразу!

Бандит торопливо выкрутил шомпол, проткнул им клубок и выбежал из дома.

В это время Евфросиния Петровна засветила уже масляный каганец.

- Ну, - сказал атаман и картинно подбоченился. - Почему не аткрывали народным приставителям! И хто еще дышит в етой хате?

Я выступил вперед, но Шкарбаненко оттолкнул меня растопыренной пятерней.

- Ты, зараза, нам известный! А ты што за цаца? - указал он пальцем в сторону Евфросинии Петровны.

- Не тычь, чертов Кузьмич! - взорвалась моя жена. - Не тыкать мне! Я здесь хозяйка!

- Сичас тут хазяин - я! - сказал Шкарбаненко и гордо откинулся назад. - А ежели тебе надоело быть в единственном числе, то я могу изделать множественное, - положил он руку на эфес сабли. - Вишь, засмеялся бандит, - и я грамматику проходил!.. А ты хто есть, - подошел вплотную к Ядзе и пальцем поднял ее подбородок.

- Естем полька, - пролепетала Ядзя.

- А почому ты здеся? Чево не пошла за своими?

- Сирота, - пояснил я. - У нее там никого нет.

Шкарбаненко молча оглядел меня с головы до ног, усмехнулся какой-то своей мысли и перевел взгляд на заложников.

- А ты? И ты?

- Обходчики мы, - вздохнув, ответил Тадей и искоса, с неприкрытой ненавистью посмотрел на меня.

- Потому как они, - указал на меня глазами Тилимон, - имеют касательство до новой власти.

- Угу, - выпятил губы Шкарбаненко. - Так, так... А ты, часом, не еврейка? - снова привязался он к Ядзе.

- Цо пан мувит?! - содрогнулась та. - Полька естем... - И торопливо вытащила за шнурок нательный крестик из-за пазухи.

- А чем можешь доказать, что ты полячка? А может, у тебя ета... загоготал он. Его бандюги тоже захлебнулись от смеха.

Ядзя испуганно захлопала зелено-синими, в ту минуту почти придурковатыми, глазами, а Евфросиния Петровна от злости пыталась проглотить какой-то невидимый комок.

- Быдло! Она тебе в дочки годится! - прорвало ее.

- Вот ты яка! - атаман пожевал губами. - Ты што ж желаишь, штоб мы и тебя проверили на етот предмет?.. Ты тож коммунистка? - И он крадущейся походкой приблизился к Евфросинии Петровне. - Как, ребятушки, годится она еще аль нет?

- Бесстыжие да еще и безголовые! - Моя жена бесстрашно посмотрела бандиту прямо в глаза. - Мы народные учителя. Учим детей. Может, и ваших, чтобы в отцов не пошли!

- К боль-шо-викам нанялис-сь! - чуть ли не проткнул ее пальцем Шкарбаненко.

- Ну, и к большевикам! - упрямо повторила Евфросиния Петровна. - К обществу, дурак, к народу! А вот ты к кому нанялся?!

Я обмер. Понял - все кончено.

- Я думаю точно так же! - громко ли, тихо ли, но сказал и я. И может, впервые почувствовал, как между мною и женой моей Евфросинией Петровной, между сердцами нашими мелькнула искра-молния. Я знаю, что так же поступила бы и она - большая любовь всегда готова принять судьбу и муки любимого человека.

Но наш "оппонент" все-таки победил нас в споре.

- Выведите етих антиллигентов и выпустите излишек вума из ихних дурных голов.

Нас потащили из хаты.

Почему именно меня с женой должны были убивать во дворе, а не в нашем доме, я не знал. Этого не знают и те, кто ставит расстреливать возле стены или привязывает к столбу. Да разве человеку не все равно, где умирать? Палачи за многие века своего существования выработали целые ритуалы убийства, и нарушение их, этих ритуалов, лишило бы палачей наслаждения от убийства. Одни из них сгоняют тысячные толпы к эшафоту, выставляют садистов в мантиях, и те под барабанную дробь изрекают: "Смерть!" Другие дают осужденному возможность помучиться в ожидании, надежде помилования до тех пор, пока венценосный палач не изречет то же самое: "Смерть!" Он, этот венценосный изверг, никак не натешится своей ролью, его раздирают сомнения, он даже зачастую прикладывает платочек к глазам, а писари, высунув языки от усердия и угодливости, записывают его "сомнения" на свитках папируса или пергамента, чтобы в конце завершить тем же самым, закономерным и яростным: "Смер-р-рть!"

И днем и ночью следят, чтобы приговоренный случаем не лишил себя жизни и не отнял бы тем самым у палачей наслаждение от зрелища, когда голова, брызнув кровью, отскакивает в сторону, как мяч.

И, выводя на казнь, затыкают осужденному рот, чтобы, избави бог, перед смертью не обругал черным словом всемогущего палача.

Нам с женой не затыкали ртов и не связывали рук за спиною.

Я не помню, что я думал тогда и чем жил. Но не забуду, как пронзительно кричала Ядзя, как ей затыкали рот, с каким страхом смотрели на нас куркули, когда мы спотыкались на собственном пороге.

Атаман с обходчиками и Ядзей остались в доме, а мы с Евфросинией Петровной стояли у стены и ждали, пока он выйдет и скомандует: "Огонь!"

Но вот он вылез, зло ругаясь, а за ним выкатились мужики. Они, как утопающие, хватались за полы его чумарки.

- Пан атаман!.. - слезно вопил Тадей.

- Сжальтеся, благодете-ель на-аш!.. - завывал и Тилимон.

- Недоноски! - рычал Шкарбаненко. - За вас головы не жалеишь!.. А вы сидели под жениными юбками и тада, как большевики власть забирали! Заразы! - И пинал их ногами, потому что вцепились они в него как репьи.

- Смилуйтесь, - заплакали оба, бросились ему в ноги.

- Тьфу, тьфу! - со злостью плевался атаман, выдирая ноги из их объятий, как из туны. - А винтовку за плечо да в лес?! А драться с коммунистами?! Дра-аться, дра-аться, туды вашу так!

Потом, обессилев от ярости, дыша, как загнанный конь, крикнул своим:

- Ат-ставить! Прикладами ету заразу в хату!