Леонид Семаго - Гнездо над крыльцом

• Название: Гнездо над крыльцом
• Автор: Леонид Семаго
• Издательство: Издательство Воронежского университета
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1989

---

Семейная привязанность и постоянство сычиных пар не стали поводом для пословицы только потому, что нашлись более видные и «благородные» птицы, но его верность месту подмечена давно. Самец и самка неразлучны, пока живы, и гнездятся в одном и том же убежище годами. И не только гнездятся, а, как настоящие домоседы, живут в нем. Удобное дупло в стволе старой липы на городском бульваре или аллее парка, трещина или нора в меловом береговом обрыве, пустоты в кладке кирпичных стен или в железобетонных плитах и просто широкие, несквозные щели служат им жильем. В одном из старых амбаров в Каменной степи был глубокий вентиляционный ход, который занимало, сменяя друг друга, несколько поколений сычей более тридцати лет. Когда обветшавший амбар стали перестраивать, птицы выбрали укромное местечко на чердаке соседнего дома, изгнав из него голубиную пару.

«Сову видно по полету» — это о сыче и его дневном полете, хотя видеть такое удается не часто. Днем он высоко не летает, а стремительно несется над землей, как бы скользя по низким и пологим волнам, подобно удоду, только быстрее и плавнее. А стиль вечернего и ночного крейсерского полета у него, как и у всех сов: прямо и ровно, будто по натянутой струне. В облике головастой и немного куцей птицы, стоящей на столбике, ветке, куче камней, трудно угадать летные способности ночного аса. Кажется, что перед вами не взрослая птица, а подросток с еще неокрепшими крыльями. Поэтому неожиданное и почти мгновенное исчезновение взлетевшей птицы неизменно вызывает удивление: сыч скрывается от любопытного взгляда бреющим полетом. Велика подъемная сила его широких крыльев: увесистого крысенка, держа его клювом за холку, сыч несет с такой же скоростью, с какой может лететь налегке. Мало того, спеша с добычей к гнезду, птица в городе не облетает высокие дома, а летит над их крышами напрямик. Но если в прежние времена летать без риска можно было повсюду, то ныне и в селе, и в городе скоростной полет стал опасен: ударяясь о провода, сычи не так уж редко разбиваются насмерть.

Домовый сыч, как и большинство сов, охотник-мышелов. Когда у него есть возможность выбора, он ловит мелких грызунов, не нападая на птиц, и совсем не обращает внимания на жуков. В «мышиные» годы на сотню выловленных им полевок и мышей приходятся всего лишь одна-две лягушки или чесночницы, несколько дождевых червей, какое-нибудь насекомое да маленькая птичка. Но зато там, где ватага домовых воробьев ночует на деревьях, сычи, на чьей территории эти ночевки находятся, берут с них дань и не ищут другой добычи. У них хватает охотничьей мудрости не брать больше, чем нужно; не начинать охоту, пока воробьи не уснут, чтобы не распугать их; действовать быстро и осторожно, чтобы проснувшиеся соседи ничего подозрительного не заметили.

А сила когтистых лап такова, что сыч без риска нападает на зверьков своего веса или даже тяжелее себя. Крыс давит таких, на которых не каждый кот осмелится броситься. Взлететь с такой добычей он, конечно, не в состоянии и таскает ее волоком у свинарника или амбара, пока не устанет.

Сыч даже в пору весеннего возбуждения молчалив при свете дня и редко подает голос до наступления полной темноты или хотя бы глубоких сумерек. В этом отношении он чисто ночная птица. Весенний крик сыча — это не совиный низкий свист, а двусложное резкое взвизгивание «ку-вить». Повторно эта песня звучит в начале осени, видимо, когда образуются семейные пары у молодых птиц. Но домовые сычи не одноголосы, и в каких-то невидимых нам ситуациях издают звуки, значение которых пока непонятно: негромко гукают, отрывисто стрекочут, своеобразно мяукают.

Властелины воздуха

Могут ли птицы столь же уверенно чувствовать себя в воздухе, как рыбы в воде? Динамика полета и плавания во многом сходны, но у рыб есть одно преимущество перед птицами: они живут в состоянии, близком к невесомости, и не нуждаются в твердой опоре. Однако движение вперед даже при наличии идеально обтекаемого корпуса требует усилий, так как вода быстро гасит скорость. Птицам несравненно легче преодолевать пространство, но они тяжелее воздуха, и у них больше сил уходит на то, чтобы создать в полете временную невесомость. Силы эти не беспредельны, и рано или поздно птица опускается для отдыха на землю, воду, дерево.

Так что ответ должен был бы быть отрицательным, если бы природа разделила власть над воздухом между всеми птицами поровну. Однако среди них немало таких, которые пользуются своими крыльями лишь в крайних случаях. Есть скитальцы, которые могут не складывать крылья сколько угодно долго, но их возможности тоже не беспредельны. Бродяги океана, альбатросы, облетая вокруг планеты, опускаются на воду не из-за усталости, а потому, что иссякают силы у ветра, без которого их длинные крылья не способны к полету. По-настоящему неподвластны стихии только стрижи, которым земная твердь требуется лишь для того, чтобы дать жизнь новому поколению.

И без всякой натяжки можно сказать, что если бы в стрижином племени нашлась птица, которая не пожелала связывать себя семейными узами, она могла бы летать, ни разу не присев для отдыха, всю жизнь, которая у стрижей не так уж коротка. Один черный стриж был помечен в Англии и через 18 лет пойман там же повторно. За эти годы птица могла налетать не менее 6 500 000 километров, то есть восемь раз с лишним пролететь расстояние до Луны и обратно. Но стриж был окольцован уже взрослой птицей и потом пойман, значит он налетал еще больше.

Стриж может замедлить свой полет до такой скорости, что его без особой ловкости, стоя на месте, можно взять рукой (догадливые кошки успешно ловят их на крышах во время вечерних полетов-гонок). Но медленный полет утомителен для этого скоростного летуна, потому что площадь крыльев в разных режимах работы изменяется незначительно, и чтобы сохранить достаточную подъемную силу и не упасть при снижении скорости, стриж должен участить взмахи. Зато скорость за сто километров в час для него прогулочная. Несколько секунд он может лететь вровень с самолетом АН-2. Стриж способен долго без единого взмаха крыльями висеть на месте или, сложив скорость ветра с собственной, пронестись мимо наблюдателя, как стрела, полет которой трудно уловить взглядом. Изменение скорости полета в возможных пределах совершается в какие-то мгновения: несколькими неуловимыми взмахами крыльев птица доводит ее до стапятидесятикилометровой и тут же гасит до нуля.

Стриж всепогоден, то есть для него не существует нелетной погоды, и он одинаково уверенно чувствует себя и в абсолютный штиль, и при штормовом ветре. Ни дождь, ни густой туман не заставят его отсиживаться в ожидании ясного неба под крышей. Он знает, что выше тучи — чистое небо, и смело проходит ее насквозь, если нельзя облететь стороной. Теплому летнему дождю радуется, с такой лихостью носясь под его струями, что его воздушное купание, кажется, вызывает зависть у спрятавшегося под навес воробья: вот бы и мне так полетать!

Кого на лугу или в чистом поле не возьмет оторопь перед надвигающейся грозой: ни убежать от нее, ни спрятаться. Шквальный ветер, как злой гонец громыхающей тучи, силой гнет к земле травы, которые только что стояли прямо. А сама она, серо-сизая, еле держась в небе и нагоняя страх на все живое, катит следом как неизбежная кара за то, что пели, цвели, веселили взор и слух, радовались солнцу. Но в бесстрашии реют перед клубящейся и сверкающей громадой черные стрижи, сами как молнии. Не за это ли презрение к страшным силам стихии англичане назвали стрижей птицами дьявола?

Следя в такие минуты за стрижами, осознаешь, что слова «совершенство», «искусство», «мастерство» слабы для выражения степени их нептичьей удали. И какой бы силы ни был грозовой ливень, после него не найти сбитых водяными струями стрижей. Они все там же — в небе. Только иной теперь их полет. Туча уже ушла, но, роняя последние капли, еще тянутся за ней, как шлейф, редеющие облака. А внизу уже не шевельнется ни листок, снова распрямляются травы, держа на кончиках стебельков, как подарки, большие, чистые капли, и пар от мокрой, теплой земли поднимается прямо вверх. И уже другой ветер выметает остатки туч с неба, под которыми барражируют сотни стрижей.

Их черные, четкие силуэты неподвижно висят под уплывающим хвостом грозы. На самом же деле птицы, едва заметно теряя высоту, стремительно несутся на развернутых крыльях навстречу ветру и облачному слою, перехватывая на той высоте мелких насекомых. Наблюдая за высотным полетом стрижей, можно и без шара-зонда с достаточной точностью определить, куда и с какой силой дует там ветер, который чаще помогает птицам, нежели бывает им помехой.

С особым изяществом льют стрижи воду. Ласточек с ними не сравнить в этом. Когда стриж зачерпывает единственный глоток, он, держа поднятые крылья красивой, острой лодочкой, на миг касается клювом поверхности, оставляя на ней короткий ножевой след. При этом явственно слышится звук, который получается, если резко провести по воде тонким, упругим прутом: этакое приглушенное вжиканье. Но иногда случается при этом досадная оплошность: стриж может «споткнуться» о незамеченное препятствие, о мелкую волну и очутиться в воде. А вода не земля, с нее стрижу не подняться. Считают, что стриж, упавший на землю, обречен. Вовсе нет! На земле у него достаточно шансов, чтобы спастись: может доползти до какого-нибудь камня, кочки, стены и с них взлететь. Может, ударив с силой обоими крыльями о землю, подбросить себя на десяток сантиметров, а следующим взмахом уже уйти в полет. А с воды, если никто не спасет, самому не подняться.