Жюль Верн - Найденыш с погибшей «Цинтии»

• Название: Найденыш с погибшей «Цинтии»
• Автор: Жюль Верн
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1993
• ISBN: 5-86218-033-8, 5-86218-022-2

Много лет назад норвежский рыбак вернулся с промысла в родную деревню с необычным "уловом". Он привез в лодке младенца: спасательный круг с привязанной колыбелью носило по волнам Норвежского моря. Мальчика никто не разыскивал, и в семье рыбака стало одним сыном больше.

Прошло много лет, юный Эрик преуспел в науках и обрел добрых покровителей. Но тайна происхождения по-прежнему тяготит его, и если представится хотя бы малейший шанс найти свою семью и родину — он пересечет континенты и океаны, и не остановится ни перед чем...

---

Доктор внимательно прочел письмо, неоднократно прерывая себя возгласами удивления и радости.

— Нечего и сомневаться,— сказал он наконец.— Все подробности точнейшим образом совпадают, даже и те, о которых забыл упомянуть твой корреспондент. Инициалы, вышитые на белье, изречение, выгравированное на колечке, те же самые, что и на его почтовой бумаге… Мой дорогой мальчик, на этот раз ты действительно нашел свою семью! Ты должен немедленно телеграфировать дедушке…

— Но что же сообщить ему? — спросил Эрик, побледнев от радости.

— Сообщи, что ты завтра выедешь курьерским, что мечтаешь поскорее обнять свою мать и его!

Успев только обменяться сердечным рукопожатием с этим благородным человеком, молодой капитан выбежал из дому и вскочил в первый попавшийся кабриолет[88], чтобы не теряя ни минуты добраться до телеграфа. В тот же день он выехал скорым поездом из Стокгольма в Мальме, расположенный на западном побережье Швеции, на пароходе за каких-нибудь двадцать минут пересек пролив и, добравшись до Копенгагена, сел в экспресс, следующий в Голландию и Бельгию, а там пересел на поезд Брюссель — Париж.

В субботу, в семь часов вечера, ровно на шестой день после того, как старый ученый отправил свое письмо, он с радостным нетерпением встречал своего внука на Северном вокзале. Эрик посылал с дороги телеграмму за телеграммой, которые сокращали для обоих томительные часы ожидания. Наконец поезд с грохотом ворвался под высокие, застекленные своды вокзала. Господин Дюрьен и Эрик бросились друг другу в объятия. За эти последние дни дед и внук настолько сблизились, что им начинало казаться, будто они всегда были хорошо знакомы.

— А моя мать? — спросил Эрик.

— Я так и не решился ей обо всем рассказать, пока тебя не встречу,— ответил старик, сразу переходя на нежное, как материнская ласка, «ты».

— Она еще ничего не знает?

— Как только пришла первая телеграмма от тебя, я начал исподволь ее подготавливать к ожидающей ее неслыханной радости. Я говорил ей, что меня, кажется, навел на след один шведский офицер, что в Бресте я познакомился с молодым моряком и почувствовал к нему большую симпатию… Но она еще ничего не знает и ни о чем не догадывается, хотя и начинает уже подозревать, что ее ждут какие-то новости… Сегодня утром, за завтраком, мне с большим трудом удалось скрыть от нее свое нетерпение. Я чувствовал, как она внимательно наблюдает за мной. Мне не раз уже казалось, что она вот-вот потребует от меня откровенного объяснения. И признаться, больше всего этого опасался. Легко представить, какое несчастье могло бы обрушиться на нас, если бы случилось неожиданное недоразумение или возникла непредвиденная помеха! В такой истории, как наша, можно всего опасаться… Чтобы не встретиться с нею сегодня за обедом и не попасть в затруднительное положение, я спасся бегством под предлогом неотложных дел…

Не дожидаясь багажа, они поехали на улицу Деварен в двухместной коляске, которой правил хозяин.

Тем временем, оставшись в одиночестве, госпожа Дюрьен с нетерпением дожидалась возвращения своего отца. Он правильно догадался о ее желании вызвать его на откровенный разговор. Уже несколько дней, как она была встревожена многочисленными телеграммами, которые он получал, какими-то туманными намеками, проскальзывавшими в его словах. У отца и дочери вошло в привычку поверять друг другу все свои помыслы и чувства, и потому ей даже не приходило в голову, что он в состоянии от нее что-либо утаить. Уже много раз она собиралась с ним объясниться, но не осмеливалась нарушить его упорное молчание. «Должно быть, отец готовит для меня какой-нибудь сюрприз,— думала она,— не стоит портить ему удовольствие». За последние два-три дня и особенно в это утро нельзя было не заметить какое— то явное нетерпение, которое обнаруживалось в каждом жесте господина Дюрьена, в счастливом блеске его глаз и в той непонятной настойчивости, с какой он возвращался к обстоятельствам гибели «Цинтии», хотя об этом они давно уже старались не говорить.

И вдруг ее словно осенило. Она поняла, что появились какие-то признаки надежды, что отцу, по-видимому, удалось напасть на какой-то след, и он опять надеется найти ее пропавшего сына. Даже и не подозревая, как далеко продвинулось дело, она твердо решила выпытать у него все подробности.

Госпожа Дюрьен никогда не отказывалась от мысли, что сын ее мог остаться в живых. До тех пор, пока мать не удостоверится собственными глазами, что ее ребенок мертв, она не поверит в его гибель. Она будет убеждать себя, что свидетели ошиблись, что их ввело в заблуждение внешнее сходство, и даже много лет спустя все еще будет надеяться на внезапное возвращение пропавшего и не перестанет его ждать.

Госпожа Дюрьен, как тысячи других обездоленных матерей, берегла и лелеяла свою надежду. Все картины этого страшного дня отчетливо стояли у нее перед глазами, словно события двадцатидвухлетней давности произошли только вчера.

Она видела перед собой «Цинтию», видела себя привязывающей малютку к широкому спасательному кругу, в то время как пассажиры и матросы с бою захватывали места в спасательных шлюпках; оттесненная толпой, она умоляла, требовала, чтобы захватили хотя бы ее ребенка, но в эту минуту какой-то человек вырвал у нее из рук ее бесценное сокровище, а сама она была брошена в лодку. Почти в тот же миг обрушился новый вал и — о, ужас! — спасательный круг мелькнул на гребне волны, кружева колыбели надулись от ветра, который уносил свою добычу, как перышко, упавшее в бурный поток. Душераздирающий вопль смешался с криками и стонами насмерть перепуганных людей, потом отчаянная борьба, падение во мрак, потеря сознания… После мучительных ночей в горячке и бреду начались длительные и безуспешные поиски, а потом — безысходная тоска, поглотившая все другие чувства…

О, как свежо все это было в ее памяти! Прошло почти четверть века с тех пор, как случилась беда, а госпожа Дюрьен, как и в первые дни, продолжала оплакивать свое дитя. Ее бедное материнское сердце изнемогало от горя, и вся ее жизнь, омраченная трауром, была отдана воспоминаниям.

Перед ее мысленным взором часто возникал образ сына. Детство сменялось отрочеством, подросток становился юношей. Из года в год она рисовала его себе таким, каким он мог бы стать и каким, возможно, был в действительности, ибо она ни на минуту не переставала верить в его возвращение. Ничто не могло поколебать ее безотчетную надежду — ни бесполезные хлопоты, ни бесплодные поиски, ни истекшее время! Вот почему в тот вечер она ожидала отца с твердым намерением освободиться от мучивших ее сомнений.

Вошел господин Дюрьен. Его сопровождал молодой человек, он был представлен ей в следующих выражениях:

— Дорогая моя, это тот самый месье Герсебом, о котором я тебе рассказывал. Географическое общество присудило ему большую почетную медаль, и он оказал мне честь, согласившись воспользоваться нашим гостеприимством.

По пути с вокзала было решено, как Эрику следует себя вести. Проведя весь вечер в обществе господина и госпожи Дюрьен, он только к концу своего визита невзначай упомянет о ребенке, найденном близ Нороэ. Очень осторожно, чтобы не вызвать у бедной женщины сильного потрясения, наведет ее на мысль, что он и был тем самым ребенком. Но, когда Эрик увидел свою мать, у него не хватило сил войти в эту роль. Побелев как полотно, он низко поклонился, не произнеся ни слова. А она приветливо улыбнулась, слегка приподнявшись в кресле. И вдруг глаза ее широко раскрылись, губы задрожали, руки протянулись ему навстречу.

— Сын мой! Мой сын! — воскликнула она и бросилась к Эрику.— Да, ты, ты… ты и есть мое дитя! — сказала она.— Я вижу перед собой твоего отца! Он воскресает во всем твоем облике.

И в то время как Эрик, обливаясь слезами, опустился на колени перед своей матерью, бедная женщина, обхватив его голову и поцеловав в лоб, лишилась чувств от радости и счастья.

Глава XXII ВАЛЬ-ФЕРЕ.— ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Месяцем позже в пригороде Бреста Валь-Фере на семейном торжестве у матери и деда Эрика собрались гости из Нороэ и Стокгольма. Госпожа Дюрьен горячо просила, чтобы добрые люди, спасшие ее сына, разделили с ней ни с чем не сравнимую радость. Ей хотелось во что бы то ни стало принять у себя в доме не только матушку Катрину и Ванду, господина Герсебома и Отто, но и доктора Швариенкрону, Кайсу, Бредежора и Маляриуса.

Среди суровой бретонской природы близ мрачного Армориканского моря[89] норвежские гости, несомненно, должны были чувствовать себя менее оторванными от родины, чем на улице Деварен в Париже. Во время далеких прогулок в окрестные леса и долгих бесед в гостиной Дюрьенов родственники и друзья вновь и вновь обсуждали историю Эрика, во многом еще загадочную. И постепенно восстанавливалась истина. Прежде всего, кто такой Тюдор Броун? Какая корысть заставляла его с помощью Патрика О'Доногана препятствовать поискам семьи Эрика? Как много значило одно слово, сказанное несчастным ирландцем! Он назвал Тюдора Броуна Джонсом, а ведь не кто иной, как мистер Ной Джонс являлся компаньоном отца Эрика по эксплуатации нефтяного месторождения, открытого молодым инженером в Пенсильвании! Достаточно было установить этот факт, чтобы события, казавшиеся до недавнего времени таинственными, вдруг озарились зловещим светом.