Владимир Даль - Упырь: Страшные легенды, предания и сказки

• Название: Упырь: Страшные легенды, предания и сказки
• Автор: Владимир Даль
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9985-0237-8

Современные читатели знают Владимира Ивановича Даля прежде всего как автора четырехтомного «Толкового словаря живого великорусского языка», но крайне мало знакомы с его творческим наследием. Интерес Даля к фольклору — преданиям, поверьям и сказкам нашел отражение во многих его произведениях, о которых Н. В. Гоголь отзывался с восхищением: «По мне, он значительней всех повествователей-изобретателей. Может быть, я сужу здесь пристрастно, потому что писатель этот более других угодил личности моего собственного вкуса». В настоящий сборник вошли произведения Даля, объединенные общей темой: столкновением человека с нечистой силой. Иногда «тайна» получает бытовое объяснение, а иногда читателю должно стать действительно страшно: здесь и колдуны, и русалки, и оборотни, и убийства, и продажа души черту, и кара за безбожное поведение.

---

— Hа работу ходят они у вас?

— Которые ходят, да плохо; какая у обедни выкликала, так уж на неделе не работница, отдыхает. Что с ними станешь делать, вон, иной так и свои старики боятся, и старосты; того и гляди, выкличет их по имени, как залает по-собачьи.

— Что это значит? Я тебя не понимаю; ты знаешь, я человек новый; говори толком все.

Тогда я услышал вот что. Кликуши оказывают порчу и силу свою по воскресеньям и праздничным дням, во время службы, обычно на церковной паперти; как только заблаговестят к достойной, а иногда как запоют херувимскую, то одна из кликуш, стоящих уже из предосторожности у самых дверей в церкви или даже снаружи на паперти, — одна из них начинает завывать диким голосом, или голготать, как выразился конторщик, и ее скорее выводят. Тут она начинает заливаться всеми голосами, дразнить всех зверей и животных, особенно же кричит по-свиному, лает и воет собакой. Между тем другие пристают к запевале подголосками, подкатывают очи под лоб, подворачивают талы, как здесь говорят, руки и ноги и наконец все тело начинает корчить и сводить судорогами; бабы мои падают, закидывают головы, поют и ломаются на все лады до изнеможения; их покрывают чем-нибудь и оставляют в покое, а пришед в себя, они ничего не помнят. Иногда в неистовом крике своем безотвязно повторяют они какое-нибудь одно слово, ломая и коверкая его так, что надобно догадываться и добираться до него с трудом; смысл и таинственное значение этого слова составляет надолго завлекательную загадку для народа, который считает это пророчеством и выводит из того свои заключения. Если кликуша выкрикивает таким образом кого-нибудь поименно, чье-нибудь имя, то указывает этим на колдуна, который ее испортил; колдун этот, слыша такую очевидную улику, и сам не смеет отпираться от вины своей, а либо кается прямо, либо угрюмо молчит. Говорить нечего: улика налицо. Этих-то кликуш и указываемых ими колдунов, по заведенному исстари обычаю, вносили в именные списки и показывали, как мы видели в особых графах или статьях, рядом с торами и дочками, то есть индейками и свиньями.

Во избежание недоразумений замечу здесь, что болезни кликуш в прямом и строгом смысле нельзя назвать притворством, но можно по справедливости назвать шалью, дурью, которую бабы напускают на себя, глядя на других. Нервические и истерические припадки бывают если не прилипчивы, то духовно или нравственно заразительны, возбуждая почти невольно переимчивость, поддерживаемую обычаем и неизвестными отношениями местности. Сильное нравственное сотрясение, особенно кстати приспособленное влияние страха, иногда в болезнях этого рода оказывает волшебное пособие: брось одна дурить, и вслед за нею по причине той же непостижимой переимчивости все вдруг выздоравливают. Само собою разумеется, что в подобном случае является отчасти и прямое притворство.

Я стал осведомляться, не лечили ли кликуш этих, и услышал, что прежде много лечили, все делали, что люди скажут, да ничего не было пользы.

— Их, сударь, лечить нельзя, — сказал конторщик самоуверенно, — потому что это наслано, по ветру пущено, то есть они испорчены. Бывало, за покойного графа лекарей привозили из города, и много хлопот было, и денег потратили, а толку нет. Который дело свое знает, так сам отказывается, а другой, несмыслящий, пить дает снадобья разные, ну, от этого, бывало, еще хуже станет, и бросили. Возили и знахарей издалеча — самых док, случалось, что иной отводил, да только ненадолго, до нового месяца только, а там опять то же. Редко разве, когда сама на колдуна укажет, который портил, и на того, который то есть может осилить его, так поспоруются, да ино и одолеет, который позабористее. А то так вот они и имеются у нас и шатаются; и дома-то у них неспоро, хозяйство запущено, да и работу господскую мало какую исправляют, поэтому и от старых господ еще приказание было, чтоб не трогать их.

— А на богомолье ходят? — спросил я.

— Ходят, как же, они только этим и дышат и от злой смерти спасаются. Как весна вот только настанет, то и пойдут себе ватагами со всего околотка, и в Воронеж, и в самый Киев другие ходят; а нет, так хоть по здешним монастырям, к Сергию Радонежскому, а ино и в Соловки. Иная воротится, ей словно получше, месяц-другой ходит, словно здоровая, а там опять схватит; как схватит одну, так, глядишь, и все закликали.

Всего этого было мне уже достаточно, чтобы сообразить значение кликуш и подумать о попытке избавиться от них. Я стал, однако, разузнавать еще под рукою о роде жизни их и об отношениях их к колдунам, коих имена они выкрикивали во время этих страшных припадков. Я вскоре убедился до очевидности, что отношения эти были двоякие: либо баба после какой-нибудь ссоры с мужиком, нередко и после злобных и слишком неосторожных угроз, за кои, под названием «похвальных слов», пришлось бы отвечать, вдруг делалась кликушей и выкликала именно того мужика, на которого зла; либо сам мужик, и в этом случае всегда какой-нибудь отчаянный негодяй, пьяница и ославившийся вор брал на себя звание колдуна, находя это довольно выгодным в житейском быту своем. Здесь звание колдуна даже почетно, потому что их честят, хотя для вида, и очень боятся. Такому колдуну всяк первый шапку сымает, величает его по отчеству, кланяется в пояс, угощает, и потчует, и ублажает; никто не смеет сыграть или отпировать свадьбу, не покланявшись наперед колдуну-ведуну, не обдарив его и не получив от него согласия или одобрения. Такой мужик, быв до этого в общем презрении и не слышав ни от кого доброго слова, вдруг благодаря глупости и робости прочих входит у них в почет, сидит на всяком пиру на первом месте, ни перед кем не ломает шапки и даже не сымает ее на приводе молодых из-под венца и в другие торжественные минуты этого празднества, нарушая самым соблазнительным образом общее приличие и пристойность.

Что касается собственно кликуш, то при осторожном и негласном разбирательстве оказалось, что в числе их не было ни одной путной, работящей хозяйки; все они наперед уже ославились в быту своем как нехозяйки и как неработницы, а затем уж попали в кликуши. Это до того было всякому известно, что даже сами крестьяне, которые суесвято и слепо веровали в кликуш, перебраниваясь с плохой работницей или попрекая дурную хозяйку, нередко говаривали: «Она, знать, скоро в кликушах будет». За всем тем, если это через несколько времени сбывалось на деле, то все они, не менее того, соболезновали об испорченных, догадывались, кем это наслано, смотрели с каким-то подобострастием на все проделки порченицы и до того сами забывали о пророчестве своем, что им и в мысль не приходило ничего, кроме прискорбной новости, что такая-то стала выкликать. Коли злая баба дурно жила с мужем, ссорилась с ним и потом делалась кликушей, то и сам муж этот нелицемерно оплакивал семейное бедствие свое, сожалея об испорченной и проклиная ведунов.

Подумав об этом деле, я и сам обнаружил к несчастным этим одно только сострадание и жалость, не подав никакого вида укоренившегося во мне убеждения. В первое воскресенье я отправился к обедне с намерением посмотреть внимательно на кликуш наших, не таясь ни от кого, что желал бы их видеть в припадке. Молва об этом разнеслась по селу, и они, точно, на первый раз меня потешили: представление было одно из самых блистательных. Любопытство ли и cострадание мое их поощрили, хотели ль они озадачить и приучить меня с самого начала к такому заведенному порядку и удержать за собою присвоенные им права и преимущества, даже по конторским описям, — не знаю; но они были все налицо и кудесили взапуски.

Оставшись спокойным зрителем до конца этой проделки, я поговорил после кротко с кликушами, сожалел о несчастном положении их и обещал всеми силами постараться, чтобы оказать им пособие, в чем я тем более надеюсь, что граф дал мне на это особые приказания и самые подробные наставления, как и чем именно пользовать кликуш. «С Божиею помощию можете надеяться, — сказал я, — будьте только во всем послушны, покуда вы в своей памяти; в беспамятстве же, конечно, никто в себе не волен, и тогда уж распорядиться, как следует, будет мое дело. Средство, которое граф непременно приказал мне употребить, — прибавил я, — помогло в вотчине какого-то барина, в таком-то месте было много испорченных и кликуш; все они благодаря Бога, теперь здоровы».

На следующий же день я стал делать гласные приуготовления для пользования моих больных. Я приказал очистить во дворе одну половину небольшого отдельного строения, настлал в нем нары, а к окнам приделал решетки; к новой больнице этой приставлен был особый цирюльник и двое сторожей; у крыльца расставлены были два чана, налитые водою; и все это делалось с большою оглаской и со всеми возможными околичностями, и между прочим бабы наряжаемы были десятками, посменно, для очистки и уборки приготовляемой больницы. Все это было до того ново в здешнем крае; распоряжения мои и устройство с самого начала обратили на себя общее внимание не только всей дворни, но и деревенских крестьян, а в особенности баб. Нового заведения дичились, но смотрели на него издали с большим любопытством и допытывались исподтишка, что из этого будет и каким образом станут лечить кликуш. Я молчал, не подавая виду, что замечаю это, ходил по временам осматривать заведение свое и говорил только при случае, что граф очень строго приказал мне заботиться об этих несчастных женщинах и пользовать их предписанным способом, не уклоняясь ни на волос от правил.