Мария Романушко - Если полететь высоко-высоко…

• Название: Если полететь высоко-высоко…
• Автор: Мария Романушко
• Издательство: Гео
• Жанр: Проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98296-030-6

Третья книга трилогии «Побережье памяти». Рассказ о рождении сына, о радостях материнства. О друзьях, поддерживающих героиню в жизненных испытаниях. О творчестве, которое наполняет жизнь смыслом. О том, как непросто оставаться собой в мире соблазнов и искушений. Книга о вере и любви.На страницах романа читатель встретит замечательных людей: Юрия Никулина и Евгения Долматовского, отца Александра Меня и отца Дмитрия Дудко, Ролана Быкова и многих других… Как и два предыдущих романа трилогии, так и третья книга являются сплавом прозы и поэзии, лирики и драматизма.

---

У всех в руках были пригласительные билеты с портретом Енгибарова и с его новеллой:

«Не умрёт клоун.

Грустный чудак или весёлый забияка,

ироничный глупец или философ в глупейших ситуациях,

в маске или без неё,

с детства до глубокой старости он будет с нами,

насмешливый мудрец с глазами печального ребёнка…»

И опять гаснет свет в зале и на экране – Леонид Енгибаров…

Овации в конце вечера… весь зал встал… все аплодировали Великому Клоуну!

* * *

…Когда мы шли большой толпой к метро (те, кто был на сцене в этот вечер), Лидия Савченко спросила вдруг:

– Интересно, а кто организатор этого Вечера?

– Я, – тихо сказала я.

– Я понимаю, что вы всех обзванивали. А чья идея? Вообще, кто это всё придумал?

– Я, – тихо сказала я.

– А вы из какой организации? Откуда вы?

– Я не из организации, я сама по себе, – тихо сказала я.

– А как… как вам такое в голову пришло – организовать Вечер?

– Просто я хотела, чтобы Лёню вспомнили…

– Потрясающе! Я на таком прекрасном Вечере памяти ещё никогда не была.

P.S. Люди, бывшие на том Вечере (те, кто ещё жив), помнят его до сих пор…

Глава 12. СВИДАНИЯ ПОД ВЫСОКИМИ ТОПОЛЯМИ

Смешно и грустно об этом писать: о том, как Антоша пошёл в школу… Как детей заставляли стоять у стенки на переменках, и он приходил домой замёрзший, как ледышка. Как учительница сказала:

– Он у вас не умеет читать!

– Да он с двух лет читает.

– Да? А я ему говорю: прочти по складам, а он говорит: я не умею.

– Ну да, по складам не умеет. И никогда по складам не читал. Он бегло читает.

– Но мне-то надо отчитываться: что все дети умеют читать по складам.

– Так что, мне его теперь учить читать по складам?!

– Ну, уж я не знаю, что мне с ним делать!

Через месяц его перевели во второй класс. Но и во втором классе ему решительно нечего было делать! Он мог бы преподавать общую биологию в десятом классе, в его школе как раз в это время не было учителя по биологии.

За год до этого, шестилетний, он готовил одну девочку, дочку наших знакомых, в медицинский институт: читал ей лекции по общей биологии, а Оля торопливо записывала за ним… Кстати, она в институт поступила!

* * *

Была в ту осень радость: ходили к «дяде Саше-бабочнику», как ты его называешь. К Александру Покидову. Это нам папа Кирюша устроил встречу со своим замечательным родственником. Вот, человек живёт свою жизнь – собирает бабочек, переводит Тютчева на английский, водит бесплатные экскурсии по Ваганькову. Просто потому, что ему это нравится! Он и меня звал на экскурсию по Ваганькову.

– Спасибо, – сказала я. – Но я там бываю довольно часто. Уже десять лет, даже больше…

Я сама знаю, куда мне там идти: за церковью сразу направо. Портрета уже нет. Стоит памятник: Егнгибаров с дырявым зонтиком. Я долго не могла привыкнуть. Мне нравился портрет: Лёня смотрел, как из окна… Теперь он смотрит на храм, и его взгляд не уловить…

Евгения Андриановна очень хотела, чтобы на постаменте памятника написали мои стихи – вот эти:

Я ходила за три моря, я искала
За далёким, за весенним горизонтом
Звонкую подкову счастья, лунный камень,
Белый башмачок, весёлый зонтик…

Я сходила за три моря – отыскала
За холодным, за потухшим горизонтом
Ржавую подкову счастья, серый камень,
Пыльный башмачок и рваный зонтик…

Я едва отговорила её. Уж очень они ей нравились. Особенно из-за этого рваного зонтика. Она полагала, что имеется в виду Лёнин зонтик. Конечно, Лёнин. Чей же ещё? Но…

– Евгения Андриановна, но ведь эти стихи написаны от женского лица! – говорю я.

– Ну, и что?

– И они очень грустные.

– Стихи и не должны быть весёлыми. На могиле-то. Какое уж тут веселье?

– Но в этих стихах про то, что ничего не сбылось – ничего! А у Лёни сбылось ВСЁ! Эти стихи не о нём.

– Да, ты, пожалуй, права, – наконец, согласилась она. И добавила со вздохом: – А как было бы хорошо! «И рваный зонтик…»

Кстати о памятнике. Спасибо Никулину. Вот удивительный человек! На Вечер Лёниной памяти не захотел прийти. С фильмом отказался помочь. И при этом – чтобы собрать деньги на памятник Енгибарову, устраивал благотворительные концерты, и других знаменитых артистов цирка приглашал в этом поучаствовать (Ирину Бугримову, например, и ещё кого-то, уже не помню). Тётя Женя говорила, что без помощи Никулина ничего бы не удалось.

…Так вот, мы ходили к дяде Саше-бабочнику, и он нам показывал свою уникальную коллекцию бабочек и рассказывал о каждой, на которую указывал Антоша. Они очень быстро нашли общий язык, и дядя Саша дивился познаниям первоклассника в энтомологии…

* * *

Сын мой обожает горы. Ходили с ним на выставку картин Николая Рериха. Антон в восторге! После этого несколько месяцев рисовал горы, горы, горы… И даже придумал сам, как делать монотипию. (Эти картонки с вырезанными горами хранятся у меня до сих пор).

* * *

Однажды ты пришёл из школы, потрясённый. Ты видел, как учительница била одного ученика, твоего приятеля. По лицу… За то, что тот не мог что-то там сосчитать, и её это сильно раздражило. Ты страшно переживал, ты не мог успокоиться…

* * *

– Давайте ему в школу интересную книгу, а то он скучает на уроках, – сказала мне твоя учительница. – За пять минут решает контрольные, а другие и за сорок пять минут не успевают. У меня не было ещё такого ученика, хотя я в школе уже тридцать лет, я не знаю, что с ним делать, просто в растерянности… Ему тяжело будет в жизни, он слишком умный, а таких не любят. Хотя одноклассники его эксплуатируют, он решает за всех контрольные, все варианты, но на самом деле он их раздражает. На переменках к нему пристают, норовят подножку подставить, или портфелем по голове стукнуть. Особенно два отъявленных балбеса, один уже второй год во втором классе, по-моему – просто умственно отсталый, или ленивый без предела, да что с него взять? родители алкоголики… Да и учителя таких, как Антон, не любят… вот он мне вчера говорит: «Нина Васильевна, у вас ошибка в задаче», ну кому это может понравиться?

– Но если действительно ошибка? – спрашиваю я.

Она смотрит на меня с грустью:

– Зачем же кичиться своими знаниями?

– Да он не кичится вовсе. Но если действительно ошибка, как быть?

– Но не при всём же классе позорить учителя!

– Я уверена, он и не думал вас позорить. Просто заметил ошибку и сказал. А другие что, просто списывают с доски? И никто больше не заметил?

– Даже если и заметил, они воспитаны в уважении к старшим. Да, старшие тоже могут ошибаться. Но нельзя же тыкать в глаза их ошибками! Пусть себе в своей тетрадке решает правильно, никто ему не запрещает этого…

* * *

Я стою у плотного деревянного забора, очень высокого, намного выше человеческого роста, и смотрю в щель… щель очень узкая, обзора почти никакого… Там, за забором – больничный двор, и сейчас время прогулки, ты гуляешь с ребятишками…

Навестить тебя нельзя. Таков страшный закон. Античеловеческий, антиматеринский и антидетский. Хотя это вовсе не закон – в парламенте его не принимали. Это – инструкция. А что страшнее в нашей жизни, чем спущенная неведомо кем инструкция? Какими-то тётками-чиновницами, у которых ни ума, ни сердца, у которых ни детей, ни внуков. Вот они и бесятся от зависти! Вот они и измываются над женщинами, у которых детки есть.

И над детками этими измываются по полной программе! Больного ребёнка навестить можно только один раз в неделю, в субботу. На свидание даётся полчаса. Всех родителей запускают в большую комнату. Сюда же приводят детей – как маленьких арестантов. Дети с воплями и слезами бросаются к родителям. И мой сыночек – ко мне… Я беру его на руки, худенького, тонкорукого и тонконого, как кузнечик, и мы сидим так, крепко обнявшись, и я стараюсь изо всех сил не заплакать. (Плакать я буду потом, когда выйду отсюда).

А от субботы до субботы – только щель в заборе. Да твои милые, трогательные записочки. Я приезжаю в больницу каждый день, передаю тебе передачку: апельсины и овсяное печенье (ничего другого почему-то нельзя). И письмо тебе. В ответ жду твоё письмо, которое мне приносит старенькая нянечка.

…Я стою в маленьком предбаннике с крошечным окном и жду, когда вас выведут на прогулку. Отсюда виден почти весь двор. Но в окне нет форточки, и я не могу подозвать тебя, чтобы пообщаться. Тогда я иду к забору и смотрю в щель, в надежде, что ты пробежишь мимо. Но чаще всего ты сразу уходишь в дальние заросли, где в высоком бурьяне ищешь своих любимых насекомых… Иногда мимо щели пробегает какой-нибудь ребёнок, и я успеваю крикнуть: «Мальчик-мальчик! Позови, пожалуйста, Антошу, мальчика в голубой рубашечке, он, наверное, в зарослях, в дальнем углу двора!»