Панас Мирный - Гулящая

• Название: Гулящая
• Автор: Панас Мирный
• Жанр: Русская классическая проза

---

Так думалось Приське, а что вышло?.. Что теперь ей делать, как на свете жить? Кто будет в поле пахать и сеять, кто будет хлеб убирать? Кто заплатит выкупное, подушное? Вот где сидят у нее эти поборы... В прошлом году собрали они деньжонок на корову,- Приська нарадоваться не могла на свою телочку. Год выдался неурожайный, хлеба и для себя еле хватило, а телку продать - ни за что! А заработать где же? Около других деревень и пивоварни, и винокурни, и сахароварни, у них же - хоть бы на погляденье. А тут пристают - давай подушное!.. С весны не платили за первую половину, так осенью за весь год отдай. Ругался Пилип со сборщиками, ругалась с ними и Приська. Приехал становой, взяли ее телку, оценили, да и продали мяснику еврею. От горя и слез Приська чуть не слегла. Да ведь это тогда было; как ни круто приходилось, а все лежало на Пилипе; его одного знали, его таскали... А теперь? Теперь придут и всю хату растащат по бревнышку... Что она скажет, что она поделает, больная, несведущая? Теперь один Грицько съест ее совсем!.. Сердце у нее замирало, обливалось кровью. Да если бы хоть умер по-людски - дома, в своей хате; а то хотел сделать лучше, а пошел за смертью. Теперь ей только осталось за мертвым телом идти. Как же по такому холоду идти в город? У нее ни теплой одежи нет, ни сносной обуви. Да если она и доберется до города, что же ей на руки его взять и домой на руках нести? А ведь надо еще похоронить, заплатить попу... Господи! ведь у нее нет ни гроша; последний рубль он взял на соль, как уходил из дому... Или так бросить? Пускай возьмут его, изрежут и зароют, как собаку, без попа, без погребения?.. Да что же, он по своей воле умер, да что же, он хотел смерти?.. Так бог дал, такова уж, видно, его воля!

И Приська начинает молиться богу, начинает поверять ему свои невзгоды... Только даром она ломает руки в хате, поднимает глаза к небу: там, под холодным чистым сводом, только звезды мерцают. Им все равно, что делается на земле; тихо, словно потухающие искорки, ложится их свет на мерзлые кочки, сизое сиянье отражается в снежной пыли; кажется, будто звезды играют своим слабым светом... А небо - глухое, как пустыня, немое и холодное, как камень,- раскинулось шатром над землей, сковало ее морозом, давит, словно хочет задушить... Кто же ее там услышит?.. Разве только люди в деревне? Но и деревня успокоилась, нигде не видно огня, собака не залает,- все заснуло мертвым сном. Людские жилища, как могилы, чернеют среди снегов... Немые и молчаливые, они не говорят, что в них творится. Счастливая ли доля хранит сон их обитателей, или ворочаются они от горя с боку на бок... От страшного холода жмутся хаты к земле, только из труб идет пар, показывая, что там, внутри, еще держится тепло, еще не угасла человеческая жизнь.

Только у Притыки не идет пар из трубы. Как услышала Христя про отца, когда варила обед, забыла обо всем на свете. Огонь в печи тлел, тлел - и погас; тепло вытянуло в незакрытую трубу; обед застыл в печке. Здориха забыла притворить дверь в хату; из сеней тянет холодом; в хате - хоть волков морозь! А Приське и Христе - все равно. Горе греет их жгучим огнем, слезы пронимают горьким теплом... Голова как в огне пылает, глаза горят, дыхание такое жаркое, что губы трескаются и сохнет во рту.

Ночь проходит. Сквозь зеленые-зеленые тучи свет забрезжил на горизонте, блеснул над землей мутными глазами... Зачем? Какое он принесет утешение, чем поможет горю?

3

"Из счастья да горя сковалася доля",- говорят люди. У одной только Приськи не по-людски доля складывалась. И позади и впереди одно горе у ней, неизбывное, неисходное... А счастье? Были думы о счастье, были напрасные надежды, которые всегда обманывали, разбивались об острые пороги опостылевшей жизни, утрат, нужды и лишений...

Прежде и то хорошо было. Прежде хоть были напрасные надежды, и обманывали, а все же красили несчастливую долю. А теперь? Хоть бы надежду вспомнить какую - и того нет. Тихо, словно искра под пеплом, тлеет ее душа, еле подавая признаки жизни, еле показывая, что она еще чем-то томится, еще чего-то хочет... Так гниет дерево на корню: уж и ветви посохли, и от сердцевины осталась труха, а оно все стоит; ветер в непогодь ломает сухие ветки, шашель точит изнутри гнилые сучья; кругом дупла, кругом дыры, один ствол - да и тот пустой... а оно все стоит! Не ветер, буря нужна, чтобы повалить его,- и оно, поскрипывая, ждет этой бури.

Ждет своей бури и Приська. Только нет да нет ее!.. А мысли, как черви, копошатся в голове, гложут больное сердце, подтачивают слабые силы.

Вот уж третий день она думает, как выбраться в город. Ложась спать, решает: завтра... завтра непременно пойду; что бы там ни было, а завтра соберусь... Но завтра жизнь снова ставит препоны: с чем туда сунешься, да и в чем?.. И снова до вечера томят ее неотвязные думы, весь день неотступно терзают ее, чтобы вечером снова пробудить в измученном сердце надежду на завтрашний день...

Так она и прособиралась, не пошла. На третий день из волости прибежал, запыхавшись, староста и набросился на нее с руганью.

- Все на нас валите! - кричал он.- А кому это дело ближе - жене или старосте! Постыдились бы! У меня, может, своих хлопот не оберешься: каждый божий день из-за вас, чертей, в волость таскают, а тут еще в город иди, признавай всякого пьяницу, который замерзнет на свалке!

Через три дня он опять пришел; принес новые сапоги, мешочек соли и платок.

- И денег,- говорит,- пять рублей было, да их за подушное оставили в волости.

- Ведь там всего рубля три следовало,- возразила Приська.

- Не мое дело. Оставили в волости. Поди сама узнай.

Староста ушел. Приська глядит на вещи, которые он принес,- вот что осталось теперь от ее Пилипа!.. А Христя без всякого умысла еще больше растравляет рану,- разглядывая вещи, она говорит матери:

- И, новый платок отец купил и сапоги... да какие маленькие и красивые сапожки! Кому же это? А вот - соль. В узелочке еще что-то есть.

Она вынула бумажный сверток и стала его разворачивать. Глаза у нее разгорелись, когда она увидала три длинные шелковые ленты и небольшие сережки с крестиками на подвесках. Это уж отец для нее купил, для нее!..

- Посмотрите, мама, что отец купил мне, показывает она матери.

Приська только вздрогнула и отвернулась. Горько было ей слушать радостную болтовню дочки, больно было глянуть на эти покупки... Во что они ей обошлись? Чего они стоят теперь? Она цепенела, глядя на них, вспоминая, где и как они были найдены!..

Миновала еще неделя. День за днем, ночь за ночью потянулись, словно черви, безногие поползли, все дальше и дальше унося страшное происшествие. Правда, оно еще представлялось ей, еще заглядывало в лицо своими мертвыми глазами; но, с другой стороны, и жизнь не давала покоя, и она громко шумела, заводила свою бесконечную песню.

Вот и праздник на носу: сочельник, рождество... Как ни круто приходилось, а всякий год у них к кутье и кусок рыбы бывал и пироги; уж что-что, а на рождество хоть покупная колбаса, да бывала. А теперь? Откуда все это возьмешь? А коли этого нет, так ведь и праздник не в праздник! Полынь не так горька была бы Приське, как эти думы, докучные, неотвязные... Она вспомнила про два рубля, которые оставили в волости. "За что они их удержали? Разве с нас не все взяли, что причиталось? Пойду, пойду... свое потребую. На гривенник колбасы куплю: Здор кабана режет, за гривенник он продаст колбасу... Может, он или кто другой в город поедет, попрошу соленой рыбы купить на гривенник или на пятиалтынный... И про черный день еще останется".

На другой день она собралась и побрела в волость.

- Тебе чего? - спрашивает старшина.

- За деньгами пришла,- отвечает Приська с поклоном.

- За какими деньгами?

Приська рассказала.

- Деньги взял Грицько. Говорил, что столько с тебя и следует. Сходи к нему.

Идти к Грицьку после той тяжкой обиды? Нет, она ни за что к нему не пойдет. С какой стати ей идти к нему, когда деньги присланы в волость?

- Да Грицько, может, сам будет в волости, а то дойти ли мне до него? затаив свои мысли, спрашивает Приська.

- Может, и придет. Подожди.

Приська присела на крыльце. В волости суетня-беготня: один заходит, другой выходит, третьего ведут. Гордо выступает Прыщенко, спрашивает, сверкая глазами: "А что, взял?" За ним Комар, понуря голову, глухо бормочет: "Подмазал, да еще спрашиваешь, взял ли? Да ты еще погоди хвастать-то, что еще скажет посредник".- "Попробуй сунься к посреднику, кричит Прыщенко.- И посредник то же запоет!" И они пошли со двора. За ними выходит Луценчиха, красная, гневная, и сердито бранится: "Что это за суд? Какой это суд? Три дня продержали, да еще три дня сиди! Дома все в разор пришло, а он - сиди!.. Где это видано - неделю человека в холодной держать?" - "Ишь как до мужика падка, сама пришла вызволять... соскучилась!" - донеслось из толпы. Луценчиха окинула толпу презрительным взглядом и, плюнув, спустилась с крыльца; ее проводили хохотом...

"У всякого свое горе,- думалось Приське,- а чужим людям только смех".