Панас Мирный - Гулящая

• Название: Гулящая
• Автор: Панас Мирный
• Жанр: Русская классическая проза

---

Толпа всколыхнулась. Завопили перепуганные дети; вслед за ними заплакали бабы.

- Что же вы молчите? Что ж вы ничего не говорите, не просите... как немые, в ногах валяетесь,- с болью в голосе и со слезами сказали бабы мужикам.

- Смилуйтесь, сударь,- ведь мы и так уж двести рублей заплатили. Откуда же нам взять еще три сотни? - начал старик.

- Это уж ваше дело... Я вам с самого начала говорил: хлопцы, так нельзя. Хотите жить в мире, вот вам огороды, пруд... хоть топитесь в нем, мне все равно. Но только за это окопайте мне лес рвом. А вы мне что на это? Дашь тысячу, так окопаем. Слыхано ли дело? Тысячу рублей за то, чтобы рвом лес окопать? Да за тысячу рублей вас всех можно купить со всеми потрохами! К огородам я прикинул вам еще сотню - не взяли? И не нужно! Отдавай назад огороды! Не смей в пруду рыбу ловить! Не хотите? И без вас найдем землекопов. За те денежки, которые я с вас слуплю, найдутся охотники лес окопать. Не хотите? Еще не то будет. Не то! Воды из пруда не дам! Копайте себе колодцы, чтоб у вас своя вода была. Пруд мой и вода моя!

- Да она, сударь, божья,- раздался голос в толпе.

- Божья? А вот увидите, божья или моя? Увидите, я вам покажу, чья она!

- Да что там, мы уж видели,- со вздохом сказал старик, поднимаясь с колен.- Мы уж все видели, что было... А что дальше будет - один бог знает... Пойдем, хлопцы! - И он медленно пошел прочь.

За ним, понурившись, двинулись остальные. Тяжелый вздох вырвался из груди у мужиков, бабы тоже завздыхали, подавляя слезы, а дети подняли отчаянный рев. Медленно и уныло уходили они все со двора вслед за стариком, который, свесив голову на грудь, брел, шатаясь, как пьяный, впереди. Так провожают покойника, который был заслуженным человеком, или родственника, приговоренного к смерти. Христя все стояла у окна и смотрела на толпу. Она слышала, как обидел Колесник молодую бабу, как насмеялся над ней, она видела, что еще горше обидел он всех мужиков. Ее охватила такая невыносимая тоска, в сердце проснулась такая жалость, какой она до сих пор никогда не испытывала. Мужики уже давно скрылись за горой, а ей все казалось, что они стоят перед Колесником на коленях, плачут, дрожат, слезно молят его, расстегнутого, неодетого. А он хохочет над их мольбами, над их слезными просьбами... Слово обиды будит у него гнев, глаза его наливаются кровью, он, как лютый зверь, рычит на весь двор, кажется, вот-вот бросится на них, вот-вот проглотит живьем... И кто же это? Тот самый Колесник, который когда-то торговал мясом и заискивал, спину гнул перед Рубцом, прося повысить таксу... И за что же это? За дрянную рыбу, которую отважился поймать в пруду бедняк, потому что ему нечего есть?.. В глазах у Христи потемнело, солнце будто за невидимой тучей скрылось. Пташки перестали щебетать, вместо щебета смутный шум наполнил ей уши, и, перегнувшись через окно, она уронила на завалинку две горячих слезы.

- Черти, хамово отродье! - проговорил Колесник, входя в комнату.- Не хотел сердиться,- так нет же, рассердили. Принесла их нелегкая! Это их, видно, Кирило пригнал. Черт, пьяница, вчера, видно, ходил с ними пить мировую, а сегодня нагнал сюда этой рвани. Оришка! Бабка! - заорал он, расхаживая по комнате.

Оришка приковыляла к порогу.

- Где твой дурак? - спросил он и помолчал.- Не понимаешь? Кирило где, спрашиваю?

- Скотину, батюшка, погнал на водопой. Да вот и он,- показала Оришка на окно, увидев Кирила, который гнал с водопоя телят и овец.

Христя поглядела на него - да ведь это марьяновский Кирило. Тот самый, который в первый раз отводил ее в город. Постарел только немного, поседел, а лицо совсем как будто не переменилось.

- Это ты, пьяница, наслал сюда ко мне этих чертей? - крикнул Колесник в окно Кирилу.

Тот снял шапку и, оставив скотину, подошел к окну.

- Каких, сударь, чертей?

- Не знаешь каких? Ах ты чертова ворона, а сам небось хитрее черта! набросился на него Колесник.- Вчера, наверно, всю ночь пил магарыч, а сегодня чуть свет со двора пропал.

- Да убей меня бог, если я хоть каплю выпил! - оправдывался Кирило.Они уж с неделю толкутся около двора. Все спрашивают, нет ли вас?

- А за каким чертом ты вчера в слободу ходил?

- Да все, видите, насчет леса хлопотал. "Если бы, говорят, пан простил нам наши провинности и вернул все, как до суда было, мы бы уж ему за сотню лес окопали".- "А что, говорю, теперь и на попятный, когда увидели, что не того... А я ведь вам тогда говорил. Пан у нас справедливый, добрый пан. Берите, дураки, что дает, не спорьте, а то худо вам будет. Не послушались меня, вот теперь и расплачивайтесь".- "Да это,- отвечают они,- все наши верховоды натворили: подбили нас, не слушайтесь, мол, всем миром упритесь. Мир, дескать, велик человек. Вот мы и послушались. А оно выходит, наши советчики в стороне, а мы отвечай. Им только того и надо было, чтобы нас с паном поссорить. Теперь они собираются и огороды и пруд взять у пана в аренду".

- Что же это за верховоды? - спросил, смягчившись, Колесник.

- Да все они, богатеи наши слободские: шинкарь Кравченко да здешний лавочник Вовк.

- Врут, батюшка! - вбежав в комнату, затрещала Оришка.- Не, верьте, им. И Кравченко и Вовк люди почтенные, хозяева, не стали бы они мир против вас мутить. А что они огороды и пруд хотят у вас снять в аренду, так об этом они и мне рассказывали. Мы бы, говорят, пану хорошо заплатили.

Христя оглянулась - старуха стояла перед Колесником, размахивая руками, шамкая беззубым ртом, злая, свирепая,- куда девалась недавняя кроткая и тихая Оришка.

- Не знаю. Может, и врут,- угрюмо ответил Кирило.- За что купил, за то и продаю, что слышал, то и вам, сударь, говорю.

- Ладно, ладно,- махнул на него рукой Колесник и повернулся к Оришке.А сколько бы Вовк и Кравченко дали за аренду?

- Не знаю, батюшка, сколько. Да если таким хозяевам рублем поступиться,- так в накладе не останетесь: они наведут порядок. Не станут чужое разорять, как другие. Известно, хозяева.

- Так скажи им, пусть приходят, если хотят взять в аренду,- обратился он опять к Кирилу.- Поговорим. А дураков учить надо! Так им огороды отдай, а так и от огородов кой-какой барыш будет и лес будет окопан.

- Что ж, сударь, людей наймете?- спокойно спрашивает Кирило.

- Зачем нанимать? Пока они у меня в руках, сами окопают.

- Нет, сударь, они так не захотят.

- А не захотят - найму! - решил Колесник.- За их же деньги и найму.

- За две сотни трудно нанять.

- Как две? Две получил, а еще три следует.

- Те три вряд ли, сударь, получите.

- Почему?

- Не с чего взять.

- Найдется. Нажать, так найдется. Опишут хаты да землю, так заплатят.

- Да ведь, сударь, и мы тогда вряд ли тут усидим.

- Это почему?

- Да так. Голому, говорят, разбой не страшен. Как-нибудь так подожгут, что ног унести не успеем.

- Да ну, не пугай! На поджигателей есть тюрьмы, есть Сибирь, есть и виселицы!

- Да и от воров, сударь, тогда не убережешься. Все разворуют, что только можно.

- А глаз зачем?

- Это верно, только что ты против такой силы поделаешь! И в оба как будто глядишь, да ведь ты один, а их двадцать, и они во все глаза глядят.

- Не верьте, батюшка! - снова выскочила, как собака из-за угла, и зарычала Оришка.- Ничего не будет. Смело сдавайте Кравченко и Вовку. Это люди почтенные, хозяева, а то - рвань. Разбойники, висельники.

- А вот видишь, твой муж не советует,- с улыбкой возразил Колесник.

- И он врет, батюшка, хоть он и муж мой! - не выдержала Оришка.

- Ну не дура ли ты? - спокойно сказал под окном Кирило.- Мало ли я тебя учил, а ты так дурой и осталась. Нет чтобы руку мужа держать, а ты его вралем обзываешь. А все потому, что дура. Хоть и говорят люди, будто ты ведьма, и боятся тебя, а я тебе прямо скажу: дура, дура ты набитая, и все! Знаете, сударь, чего она обозлилась на слобожан? Прошлый год засуха была. Люди и в самом деле думают, что она ведьма, хоть она такая же ведьма, как я вурдалак. Ну вот, как была засуха, стал народ поговаривать: это, верно, ведьма украла росу с неба, давайте ее выкупаем. Поймали ее как-то, да и бросили в пруд. Вот она и обозлилась, и мстит им за это.

Колесник так и прыснул.

- Так ты и лягушек в пруду пугала?

- Врешь, поганец! Врешь, негодник, подлец! Вовсе в пруд не бросали, а только водой облили. Далась бы я им, проклятым висельникам, как же! Да я бы им глаза выцарапала!

- Да кто тебя знает - бросили они тебя, водой ли облили. Только вернулась ты домой до последней нитки мокрая.

Оришка прямо посинела от досады. Стоит, трясется, то посинеет, то позеленеет, глаза сверкают, как угли. А Колесник покатывается от смеху. Улыбнулся и Кирило за окном. Оришка увидела, прыгнула, как кошка, к окну, плюнула Кирилу в глаза и выбежала из комнаты. Колесник прямо на пол повалился, катается со смеху... посинел весь, стонет, никак не может сдержаться. "Ха-ха-ха, ха-ха-ха!" - глухо разносится по дому, а за окном Кирило тоже еле удерживается от смеха.

Одна Христя мрачно смотрела на них. Жгучая боль, словно острым ножом, пронзила ее жалостливое сердце. Перед глазами у нее стояли слобожане, оборванные, грязные, немытые. Они в ногах валялись у богатого Колесника, а он измывался над ними и в конце концов прогнал со двора. Сперва ей только жалко их было, женским сердцем жалела она провинившихся мужиков. Но теперь, когда она послушала, что рассказывал Кирило и как наговаривала на мужиков Оришка, она поняла, что они ни в чем не виноваты... Ей представилось прошлое, вспомнился Грицько Супруненко, который по всякому поводу привязывался к ее матери... Кравченко с Вовком такие же собаки, как и Супруненко. "Богачи, хозяева",- говорит Оришка,- да на чужое зарятся, завидно им стало, что мужики огородами владеют, а ведь какой-нибудь бедняк всю семью кормит с огорода. На что эти огороды Колеснику? Он на них не разживется, а Кравченко с Вовком разживутся... Тяжелые думы теснились в уме Христи, пока Колесник катался со смеху по полу. Каким мерзким он ей показался, этот выскочка мясник, издевающийся над человеческим горем... а ведь она должна его обнимать, целовать... какой злой и ядовитой показалась ей эта старая ведьма Оришка, которая в глаза плюет мужу за то, что он открыл правду... Господи! и это люди! Собаки грызутся так за необглоданную кость. Христя в эту минуту пережила больше, чем за всю свою молодую жизнь. Не краской стыда покрылось ее молодое свежее лицо, а побледнело от бессилия и муки, от тяжких дум потухли ясные глаза, а в сердце затянула свою песню невыносимая, безысходная тоска... Тонкая морщина прорезала лоб Христи и так и не разгладилась.