Анатолий Луначарский - Том 2. Советская литература

• Название: Том 2. Советская литература
• Автор: Анатолий Луначарский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Критика
• Год: 1964

Во второй том вошли статьи, доклады, речи Луначарского о советской литературе.

Статьи эти не однажды переиздавались, входили в различные сборники. Сравнительно меньше известны сегодняшнему читателю его многочисленные статьи о советской литературе, так как в большей своей части они долгое время оставались затерянными в старых журналах, газетах, книгах. Между тем Луначарский много внимания уделял литературной современности и играл видную роль в развитии советской литературы не только как авторитетный критик и теоретик, участник всех основных литературных споров и дискуссий, но и как первый нарком просвещения.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

«Орден», за исключением своей большевистской части, вел себя именно так, как можно было ожидать: да сбудется реченное пророками.

В Самаре, в Архангельске кончал «орден» начатое дело под знаменем буржуазных генералов, шедших восстановить, во-первых, незыблемость старого порядка, а во-вторых, полуколониальный характер царской России с устремлением превратить его в окончательно колониальный. Так кончал «орден», начав со стрельбы, вместе с юнкерами, по героическим массам Октября.

Это «забыла», этого «не может знать» Кускова. Она должна отмахиваться от этого какой-нибудь ложью.

Главным средством для всей «левой» части эмиграции, чтобы оправдать свое огромное историческое преступление и падение, является злопыхательское искажение большевистской действительности.

Нам — большевикам, нам — советским трудящимся, трудно строить социализм в стране, нищей техникой, неграмотной, изолированной, при безмерно враждебном окружении. Дело идет богатырски вперед. Этому имеются тысячи беспристрастных свидетельств. Но трудности огромны. Напряжение доходит иногда до крайней меры, лишения велики. В этой обстановке эмиграция берет все, что есть темного в величественной картине нашего строительства, прибавляет к этому ворох лжи и этим питается. От этого пухнет у нее печень, как у «огорченного» налима, а желчью этой печени она пишет вместо чернил.

Довольно о легенде об «ордене». Но главным образом остановился я на статье Кусковой потому, что, упрекая Горького в неблагодарности к интеллигенции, эта дама пишет: «Интеллигенция, которой он заплатил теперешним изображением ее в „Жизни Клима Самгина“…»

В какой мере Горький осудил интеллигенцию в этом произведении? Сводится ли для Горького вся интеллигенция к фигуре Самгина? В какой мере фигура эта совпадает с интеллигенцией?

На эти вопросы надо ответить, чтобы получить ответ на основной поставленный нами вопрос: почему бездарный Самгин представляет собою исключительный интерес?

VII

В «Жизни Клима Самгина» Горький вовсе не произносит огульного осуждения интеллигенции. Да этого от него и ждать нельзя было. Конечно, обывательская масса, хотя бы и в дипломированной своей части, симпатией Горького не пользуется. Но, в сущности, новое произведение Горького, неоднократно ранее хлеставшего образованную обывательщину, затрагивает ее сравнительно мало и, во всяком случае, никакой новой резкости к тому, что говорил Горький еще в «Вареньке Олесовой», в «Дачниках» или в «Инженерах»25, не прибавляет. Горький не касается или пока не касается еще одного «ордена» в среде интеллигенции, «ордена», к которому он всегда относился с высоким уважением, может быть, даже преувеличенным, именно подлинных ученых. Поскольку в серии картин, в которых Горький отражает последние десятилетия до революции, он захватывает и интеллигенцию, — он действительно имеет в виду главным образом кусковский «орден». Интеллигенты, изображенные Горьким в последнем его произведении в столицах и провинции, относятся либо к разного рода партиям, либо к околопартийным перифериям.

Но и здесь Горький не идет по пути огульного осуждения. Прежде всего он выделяет большевиков с импозантной фигурой товарища Кутузова во главе, с деловой Спивак и целым рядом других фигур.

На это кусковцы могли бы ответить: «Тут сказывается партийная пристрастность Горького!»

Но, господа кусковцы, вы нас, большевиков-интеллигентов, из интеллигенции вообще не выгоните и нашей огромной роли в истории «ордена» не зачеркнете.

Конечно, вы, принадлежащие к другим, неудачливым и побежденным партиям, боролись с нами еще до революции и считали нас заблуждающимися. Нашу роль после революции вы определяете самыми резкими словами. Это дело ваше. Дело вашего партийного пристрастия.

Но как изображает Горький большевиков в своей панораме? Они резко отличаются от всех окружающих тем, что они знают, куда идет дело, они предвидят Октябрь, они предвидят диктатуру пролетариата. Поэтому их речи и поступки имеют деловой характер. А другие суются, как слепые щенки, и речи их, иногда красивые и умные, оказываются треском фраз, а не языком фактов.

Пусть это партийное пристрастие. Мы, большевики, никогда не отрицаем, что во всем проводим партийную точку зрения. Но возьмите «партийное пристрастие» наше, выраженное в данном случае Горьким, и партийное пристрастие разных кусковцев и кусочников эмиграции. Взвешивая то и другое «пристрастие», вы не можете не почувствовать, что при взвешивании история бросает на нашу чашку весов колоссальную гирю!

Разве мы не победили вас? Разве Октябрь не пришел? Разве диктатура пролетариата не осуществлена? Разве можно найти грамотного человека на земном шаре, который не вынужден был бы признать, что революция, создавшая СССР, есть величайшая, просто объективно величайшая и грандиознейшая из революций, какие видел мир?

Партийное пристрастие Горького при изображении большевиков оправдано историей. Они действительно правильно расценивали будущее.

Ну, конечно, белый лагерь во всех оттенках утешает себя дальнейшими пророчествами: все это-де провалится.

За это идет дальнейшая борьба. Мы уверены в будущем пролетариата и в победе коммунистического строительства в нашей стране. Вы не верите. Мы будем с крайним напряжением сил бороться и работать, вы будете каркать и сговариваться с дряхлеющей буржуазией против нас.

Но мало того, что Горький выделил среди интеллигенции большевиков и помогающих им лиц; он вовсе не пишет черными красками портреты всех остальных. В «Жизни Клима Самгина» можно найти не мало в общем счете симпатичных типов; укажем для примера хотя бы на несуразную, нигде не находящую себе места, но прямую и милую фигуру Инокова.

И все-таки, известная, очень широкая часть интеллигенции может посчитать себя уязвленной этими тремя томами. Типом Клима Самгина Горький попадает даже не столько в какой-либо слой интеллигенции, как в некий широко присущий ей элемент, в некоторые характернейшие черты, в некоторые распространенные пороки. Те, в ком много Самгина, могут увидеть в его образе пощечину себе. Те, в ком его немного, увидят здесь как бы целебную хирургическую операцию, извлекающую из них больное.

Клим Самгин прежде всего в полном смысле слова — художественный тип.

Что значит: художественный тип?

Создать художественный тип — значит подметить в обществе какие-либо широко распространенные положительные или отрицательные черты или их комбинации и сплести их в одну личность, которая была бы возможно более тонко и глубоко похожа на себе подобных живых людей, но ярче выявляла бы ту характерную комбинацию, которую хотел осветить автор.

Однако этим дело создания подлинно художественного типа не заканчивается. Если художник чутьем и знанием своим аналитически выявил в обществе данные черты и потом искусно синтетически сложил их в образ — образ этот непременно будет носить на себе печать механичности: это будет, может быть, необыкновенно хорошо сработанная кукла, весьма похожая на живых людей, очень смешная, очень поучительная, но не больше того. Такие типы годятся в дидактической литературе, в карикатуре, в сатире; за них, между прочим, ратовал в свое время так называемый Литфронт26. Я не отрицаю, что образцы, на которые при этом указывали, не говоря уже о Щедрине, но, скажем, в том же «Выстреле» Безыменского27 — имеют свою художественную ценность.

Но искусство может дать больше. Оно дает больше, если талант художника позволяет ему вообразить и воплотить подлинную индивидуальность, то есть личность неповторимую, как любая живая личность, но сделать это так, что черты широчайше типические от этого не только не страдают, но находят свое естественное дополнение, свое острое завершение в чертах чисто индивидуальных.

Почти все великие типы и огромное большинство действительно крупных типов сделаны так. Художник рождает на свет новую личность, совершенно пластическую, совершенно живую, и тогда жизнеспособность такой личности-типа оказывается большей, чем у подавляющего большинства живых людей: люди рождаются и умирают, а Эдип или Гамлет живут сотни лет и не показывают никаких черт одряхления.

Именно так сделан Самгин. Самгин — живая личность.

Когда т. Ермилов ратовал за «живого человека»28, он в значительной мере имел в виду то, что я говорю здесь, и постольку был прав. Я и сейчас считаю, что гонение на «живого человека» было чистым недоразумением. Это не значит, что у т. Ермилова не было ошибок.

Карл Маркс в своем великолепном письме по поводу «Зиккингена»29 выражает отчасти ту же мысль: он упрекает Лассаля в том, что он не «шекспиризирует» своих действующих лиц, а «шиллеризирует» их. Он поясняет, что у Шиллера лица являются носителями известных тенденций. Никто не будет спорить, что, очевидно, Маркс усматривал у Шекспира подлинно живые, многогранные лица. Эта способность Шекспира широко признается: стоит только вспомнить суждение Пушкина30.