Анатолий Луначарский - Том 4. История западноевропейской литературы

• Название: Том 4. История западноевропейской литературы
• Автор: Анатолий Луначарский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Критика
• Год: 1964

В четвертый том настоящего издания вошли книги Луначарского «История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах» (1 изд. — в 1924 г., 2 изд. — в 1930 г.) и «На Западе» (1927).

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Когда он задумывал какой-нибудь роман, то иногда нанимал фиакр и ездил по Парижу, смотрел на вывески, не попадется ли ему какая-нибудь курьезная фамилия, и когда находил, то говорил, что самое созвучие ему дает содержание. Каждое имя, каждый маленький случай, каждая газетная заметка заставляла работать его громадную фантазию; он мог часами рассказывать о судьбах людей, которых не знал.

Он мог идти ночью за какой-нибудь парочкой, которая шла домой, и вот по костюму, по походке, по двум-трем произнесенным шепотом словам воссоздавал полностью их образы. Это был человек с огромной силой творчества, но плоды его фантазии складывались в реалистические, правильные образы.

Все же нельзя сказать, чтобы он был вполне реалистом. Он хотел, чтобы его произведения были интересны, и для этого перенасыщал их. Ему казалось, что нужно дать в микроскопе то, что близко, и в телескопе то, что далеко, и этим дать возможность разглядеть то, чего не разглядел бы невооруженный глаз. Так он изображает отца Горио, который копит деньги, хочет сделать своих дочерей шикарными дамами и добивается лишь того, что его легкомысленные дочери со своими любовниками эксплуатируют его. Этот человек — сквалыга, накопитель, ростовщик, и все досталось не ему, а им. Рядом он дает образ блестящего уравновешенного банкира Нусингена19 и вводит читателя в круг широчайших деловых комбинаций финансового гения, который увлекается, командуя, как Наполеон войсками, своими бумажными и металлическими полками; но в конце концов и он делает ошибки и проваливается. Бальзак дает и родного брата Плюшкина в замечательном образе Гобсека:20 старый грязный старик, с внешней стороны нищий, на самом деле владеет большим капиталом, с ним считаются все, как с чрезвычайно талантливой, обладающей редкий! нюхом денежной ищейкой; из своего темного угла он буквально, как паутиной, оплетает постепенно весь Париж, так что может дернуть за ту или иную ниточку, и ему повинуются все, хотя бы и блестящие дамы, первоклассные артисты, вельможи, потому что все у него в долгу. Это только несколько типов из неисчислимого количества их у Бальзака. Он всегда в нескольких романах развивает почти все возможные разновидности и каждой придает окончательные черты: если в каком-нибудь романе он описывает молодого студента, то в дальнейшем он делает его известным врачом, и если в этом втором романе заболевает кто-нибудь и посылают за доктором, то позовут именно этого врача. Таким образом Бальзак создал целый ряд миров — свой Париж, свой Ангулем — так живо, что все это живет и до сего времени. Характерно, что когда Поль Адан захотел написать роман из того времени21, он вывел в нем бальзаковских лиц: люди, созданные Бальзаком, казались ему гораздо реальнее, чем те, которые были известны непосредственно из истории. И сам Бальзак это сознавал. Когда с ним разговаривали о каком-нибудь современном событии, он говорил: «Оставим эти фантомы и перейдем к действительности» — и начинал рассказывать о своих героях. Он считал их более живыми.

Проследить у Бальзака какую-нибудь тенденцию — трудно. Он считал, что всякая тенденция испортит ясность и зоркость его глаза. Правда, горячее сердце заставляло его увлекаться, — вы видите, что он такого-то ненавидит, другого любит, но он всегда хочет быть объективным.

Необъятен материал в романах Бальзака, и взят он в такое характерное для буржуазии время, что и сейчас, несмотря на то что Бальзак имел блестящих учеников, романистов разных стран, в этой области он никем не превзойден и остается более поучительным, чем даже величайший из его учеников Эмиль Золя, представляющий, однако, тоже огромную фигуру.

По моему мнению, для нашего нового реалистического романа нет лучшего образца, чем Бальзак. Подойти к жизни, распластать ее на куски, посмотреть, как она трепещет, и попытаться создать целый мир, который бы отразил действительность так, чтобы все фибры ее были видны, как в каком-нибудь окрашенном анатомическом препарате, — вот так учит работать Бальзак, который как исследователь-беллетрист не имеет равных. Само собой разумеется, наш писатель, учась у Бальзака, осветит свое исследование светом марксизма.

Бальзаку присуще также в высокой степени то, что Тургенев называл выдумкой22. Нужен захватывающий сюжет, без него роман читается скучно. Бальзак это великолепно знал, у него всегда завязана захватывающая интрига, которая так и просится в кино.

Следующий огромный реалистический писатель Франции — Гюстав Флобер. Многие его считают одним из величайших писателей, которые когда-либо существовали. Он относился к своему ремеслу с подвижнической святостью; конструкция фразы, звучность слова, построение страницы, главы, конструирование всего романа — проблемы, к которым он относится с глубочайшим благоговением. Конечно, очень хорошо, когда мастер относится к тому, что делает своими руками, с благоговением, не заботясь о плате и о славе. К ним Флобер был равнодушен. Он, как золотых дел мастер, любующийся великолепием своих изделий, отчеканил несколько произведений, являющихся (за исключением последнего23) шедеврами. Своего непосредственного ученика, великого писателя-реалиста Ги де Мопассана, он измучил требовательностью. Ги де Мопассан приносил своему учителю прекрасные вещи, но Флобер говорил: «Сожгите, это еще не годится, — я вам позволю опубликовать ваши произведения только тогда, когда вы напишете что-нибудь порядочное». Мопассан снова и снова приносил свои вещи, тщательно переделывая их. И только когда был написан «Мыльный пузырь»24, сразу поставивший Мопассана в первые ряды французских писателей, Флобер впервые позволил ему опубликовать написанное им произведение25.

Флобер — романтик и в то же время великий реалист.

Романтиком он был в том смысле, что внутри него жила мечта о каком-то ярком мире. Будет ли это мир согласованный, гармоничный, — не важно. Для многих и многих идеалом является гармония, согласие, мощное, братское сожительство человечества. Но Флобер не был социалистом даже утопическим. Пусть будет хотя бы только страстный мир, пусть будет только яркая жизнь. Ему казалось, что буржуазия принесла € собой серую атмосферу, затмила небо, превратила всю жизнь в некрасивую аферу, убила и религию и сильные страсти, убила сильную любовь. Очень характерно, что Флобер и науку терпеть не мог, считая, что наука и материализм есть чисто буржуазные порождения, что наука умерщвляет все духовное и заменяет все прозаическими, совершенно скучными взаимоотношениями атомов и клеток тела. Ему казалось, что наука — дребедень и чепуха.

Флобер смертельно ненавидел буржуазный строй и всю жизнь, которая окружала его. Он жил в Руане почти отшельником. Письма его — язвительные памфлеты, направленные против всего, что окружало его, часто граничащие со стоном надорванного сердца.

В некоторых произведениях он хотел создать свой мир. Так был написан роман «Саламбо». Сюжетом здесь служит восстание рабов против карфагенских капиталистов. Флобер остановился на Карфагене потому, что этот фон давал возможность создать нечто грандиозное. Там и дворцы, и жрецы, и шествия, и конфликты, и большие страсти, там и великие вожди, грандиозные фигуры, как в опере, нечто от феерии. Какое-то олеографическое, блестящее фейерверочное великолепие лежит на этом романе. Конечно, он неправилен с исторической точки зрения, хотя Флобер ко всему подходил, в отличие от Бальзака, со старательным изучением. Он изучил и по этому вопросу много книг. Но, во-первых, тогда мало знали о Карфагене, о его религии и нравах, а во-вторых, его манила больше всего его греза, и Карфаген был ему нужен только для того, чтобы уйти как-нибудь от буржуазии.

Очень характерно его произведение «Чудо св. Антония»26. Изображается там искушение св. Антония. Этот старец колеблется в вере, и перед ним проходят в видении все религии, когда-либо существовавшие, и все христианские ереси. Здесь проявлена Флобером огромная ученость. С огромным богатством дает он всевозможные религиозные извращения, и вы чувствуете, что нет такой глупости, нет такого абсурда, в которые бы люди не верили и из чего не делали бы религии. Роман приобретает кошмарный характер, потому что дано все это не в виде изложения учений, а в виде картин: идут шествия, развертываются церемониалы. Образы выписаны так тщательно, что они как действительные встают перед читателем. В самые фразы Флобер вложил максимум выразительности. Русский писатель Зайцев сделал прекрасный перевод этого произведения27, но все-таки перевод не может передать того, что дает французский подлинник, где самое сочетание звуков выбрано так, чтобы дать полное представление об образе, который приводится. Образы тянутся нескончаемой вереницей, получается впечатление гнетущего кошмара. Но вот в конце приходит Сатана. У Флобера он является ярким и законченным выразителем материализма как мировоззрения. Материализм, по мнению Флобера, совершенно безрадостен. Его истина — убийственна. Мир для него — сочетание всевозможных мертвых частиц материи, которые обладают свойством в некоторых комбинациях создавать космос и сознание и которые потом поглощает тот же мир. Все — случайное явление, как отблеск солнечного луча на водной поверхности; мир — это эфемерный автоматический момент. И тем более бессмыслен он, что возможны в нем такие комбинации, когда дети этого мира сами знают, какая это бессмыслица, как это глупо, что существует бытие, и что еще в миллион раз глупее, что есть мысль, которая может сознавать себя и мир. Флобер, обсудив все религии, приходит к выводу, что настоящая правда — это что вселенная автомат, черная дыра без мысли, ночь, которая каким-то глупым образом шутит с нашим мозгом, с нашим сердцем; люди борются, кричат, к чему-то стремятся, но, приблизясь к границе мудрости, узнают, что все есть суета сует и всяческая суета.