Жорж Батай - Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза

• Название: Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза
• Автор: Жорж Батай
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86218-340-Х

Том литературной прозы крупнейшего французского писателя и мыслителя XX века Жоржа Батая (1897–1962) включает романы и повести «История глаза», «Небесная синь», «Юлия», «Невозможное», «Аббат С.» и «Divinus Deus», первой частью которого является «Мадам Эдварда». Стремясь к «невозможному» мистическому опыту, герои Батая исследуют мрачные, зачастую отталкивающие глубины человеческой психики, разврат служит им средством религиозных исканий.

Издание снабжено богатым научным аппаратом и предназначено как специалистам по современной литературе и культуре, так и более широкой аудитории.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Она не ответила, но дала волю слезам.

Лишь после долгой паузы Анси сказала мне задыхающимся голосом:

— Пьер, я должна дать тебе объяснение, но оно ужасно. Она продолжала:

— Я сделала это помимо своей воли и теперь чувствую, что все потеряно… Твоя мать…

Она разразилась рыданиями.

— Это слишком сложно… Я больше не могу. Я так люблю тебя, но все потеряно. Оставь меня.

Она плакала без конца; наконец она заговорила сквозь рыдания:

— Тебе известно, что я была и есть любовница твоей матери, тебе известно, что она погрязла в играх наподобие тех, каким мы только что предавались. До самого своего отъезда она использовала все средства, чтобы вовлечь в них меня. Это было не сложно. Со мной всегда была Лулу. Она, в этом отвратительном костюме служанки, в который ей нравилось наряжаться, уже давно стала моей любовницей; эта связь продолжала те детские игры, в которых Лулу, с ее неистовым характером, заставляла меня бить ее и унижать. У нас всегда были какие-то безумные привычки, Лулу господствовала надо мной, она навязывала мне свою волю. Она была довольна только тогда, когда ей удавалось вывести меня из себя. В такие моменты я приходила в то бешенство при ясном сознании, которое ты недавно наблюдал. Твоей матери потому удалось быстро заручиться поддержкой Лулу, что я отказывалась делиться собой и Лулу стала усматривать в подобных партиях единственное средство насладиться мной. Я согласилась, как и тогда, когда мы любили друг друга, на то, чтобы продолжать игру в служанку. Но самое худшее началось в тот день, когда твоей матери удалось, напоив меня, достигнуть своих целей: в тот день я вела себя так же, как нынче. И я била Лулу на глазах у твоей матери!

Твоя мать торжествовала; она сразу же сделала мне подарок: Лулу дала ей размеры столовой, и спустя немного времени она разместила здесь те самые софы, которые стоят по кругу. На следующий день она пришла ко мне в гости. Она безумствовала, дрыгала ногами от радости, но она позволила мне отослать Лулу и повалила меня лишь при закрытых дверях. И сначала закрыла защелки, поставленные на всех выходах. Я смягчилась от благодарности, обрадовавшись, что меня так хорошо поняли, и поверила ей, когда она сказала, что для испытания новой меблировки она пригласит нескольких подруг, но меня при этом отведет в спальню. Она собиралась войти в столовую только на минуту, чтобы насладиться праздником, когда он будет в самом разгаре. Это, по ее словам, приведет ее в состояние ужасного волнения, но она сразу же вернется, чтобы запереться вместе со мной. Сначала я отказывалась, потом, поддавшись ее объятиям, уступила. В тот момент я любила ее.

Я продолжала желать ее, но с того самого дня к моему желанию стал примешиваться страх и проникать во все мои чувства. Я знаю, как ты любишь ее, но она сказала, что ты знаешь о ней все и что я должна рассказать тебе об этой ужасной ночи, потому что твоя мать скоро вернется и захочет пригласить ко мне женщин.

— Как? — воскликнул я. — При мне?

— При тебе. Она показала бы тебе, по ее словам, что добилась больших успехов в разврате…

Я застонал:

— Мне страшно…

Но, чувствуя, что задыхаюсь, я вспомнил о той двусмысленности, которая проявилась в наших письмах.

— Я отказалась, — сказала мне Анси. Я воскликнул:

— Конечно же!

Но в моей тревоге оставалось подспудное желание ответить на безумное предложение матери, не отвергать то чудо несчастья и надрыва, которое оно обещало. Я любил Анси, но я любил в ней возможность пропасть в любви, и — как бы ни пугали меня сомнительные празднества моей матери, — смешение, как я представлял это в своем испуге, ее нежности, готовности к страданию и чувства смертельной угрозы… Стоило мне сказать с силой эти два слова «конечно же», как я ощутил, что я не просто целиком во власти матери, но и страстно желаю той пропасти, в которую она увлекала меня из своего далека. При мысли потерять Анси у меня подступали рыдания к горлу, и я задыхался. Но, вспоминая о беспутной ночи с Анси, я говорил себе: «Тебе и самой, Анси, не удастся остаться на берегу, тебя унесет тот же самый вихрь».

Вдруг меня охватила — я нагишом сидел на коленях в кровати, сжав на груди кулаки, — какая-то судорога, в которой Анси прочла раздирающие меня мучения, только не догадываясь, что я был озабочен своей матерью в большей мере, чем ею самой.

В этот миг она рассказала мне о том, что считала самым тяжелым, — о ее последнем письме.

— Твоя мать хочет, чтобы ты присутствовал на всех праздниках. «Не увиливай, — писала мне она, — ты обещала мне приучить его понемногу к таким эксцессам, являющимся неизбежным следствием любви. Ты высказывала, вспомни, поразительный талант к подобным играм. Ты ведь знаешь: терзавшее тебя чувство ужаса и отвращения свидетельствовало о силе твоего призвания. Я верну тебе Пьера на следующий же день, но прежде всего разврати его без меры, как мне самой хотелось бы развратить его, но мне понадобился прекрасный рыжий ангел, который бы не напугал его, обладая чистотой ангела, единственной чистотой, которой присуща незапятнанная чистота разврата. Ничто отныне не может помешать тому, чтобы Анси стала ангелом извращенности, а Пьер оказался бы в ее руках, — дитя, которое я верну ей после того, как окончательно его развращу». Это последнее письмо твоей матери пришло ко мне — угадай, когда!..

— Вчера? — спросил я.

— Вчера, — сказала она.

— Мне не хотелось оступиться так, как это вышло.

— Видишь, ангел, о котором говорит твоя мать…

— Это трепетание твоего сердца… Ты никогда не могла сделать ничего против моей матери… Ты дрожала, а я дрожу сейчас.

— Я вся горю. Теперь я знаю, что мы пропали. Возьми меня. Вчера, когда я получила ее письмо, я позвонила Лулу. Я сказала ей: «Его мать возвращается, безумие снова вступает в дом. Ликуй, Лулу, мы будем развлекаться с Пьером, как только он придет. А сейчас поиграй со мной. Когда мы с Пьером устанем от тебя, мы тебя отошлем». Мы так и не отослали ее. Ты устал, Пьер?

— Наверное, но я весь горю. Пойдем в столовую. Я хочу снова встретиться с тобой здесь, потом мы пойдем.

Войдя в столовую, мы обнаружили в ней Лулу, она плакала почти беззвучно. Мы все трое стояли в полумраке.

[А она манипулировала искусственным членом в вульве, куда он уже был погружен. Анси вынула его и просунула свой язык. Потом она попросила меня просунуть язык в задний проход. Когда, еще вся в слезах, Лулу ответила содроганиями на наши сладострастные поцелуи], Анси сказала мне:

— Поцелуй ее в губы.

Ее рот был испачкан кровью, я лизал ее вспухшие губы, коварно растравлял ее боль.

— Мы хотим повеселиться перед тобой, — сказала ей Анси. — Для нас всё кончено. Возвращается его мать. Радуйся, мы будем страдать, и мы поможем тебе разделить нашу муку, чтобы превратить ее в радость.

Лулу, с трудом произнося слова, спросила:

— Когда она возвращается?

— Мы не знаем, но безумие уже завладело всем домом. Чем хуже ты будешь себя вести, тем лучше ты будешь соответствовать тому, что нас угнетает.

[— Пьер, — сказала Лулу, — меня уже много месяцев никто не трахал.

Я стал заниматься с ней любовью. Очень скоро она закричала. Анси погрузила ей в дырку зада огромный искусственный член.

— Это инструмент твоей матери, — сказала Анси.

— Я так и догадывался, — ответил я.

Анси присела над языком Лулу, которая лизала ее.]

Немного позже Лулу сказала мне:

— Сжальтесь надо мной, попросите меня о самом худшем. Может быть, я сделаю что-нибудь еще грязнее? Как жаль. Пьер, знаешь, как твоя мать развлекалась в Каире? Что она делала с мужчинами, которых встречала в грязных закоулках? [Она возбуждала их, лизала их, потом заставляла их вставить.] Ты не представляешь себе, до какой степени я была бы горда за нее, втайне от всех. Сейчас она на корабле. Но все эти ночи она искала одного — смерти. Я не могу говорить, не открывая губ, теперь я счастлива. Или, скорее, я буду счастлива, если, умирая, буду целовать ноги твоей матери.

Мы с Анси обняли ее в какой-то болезненной и лихорадочной судороге. Анси и сама забылась, и мысль о моей матери вызвала у нее такой же истощающий, несчастливый, мучительный экстаз, как у Лулу и у меня. Мы даже больше не пили. Мы страдали — и горько наслаждались своим страданием.

Весь день, подавленные, мы переходили из состояния хрупкого сна, походившего скорее на заснувшую боль, нежели на сон, к сладострастию, которое было скорее осадком сладострастия. Мы устроились в той секретной, как ее называла Анси, части квартиры, которую было удобно закрывать изнутри и которая включала, вместе со спальней Анси, ванную и большую столовую. Порой мы укладывались на ковре, порой на софе. Нагие, растрепанные, с впавшими глазами, но глаза эти казались прекрасными. Словно натягивая сломанную пружину, нам удавалось иногда неожиданно вызывать гром ничего не содержавшей в себе бури. Внезапно мы услышали, как в дверь коридора постучали.