Жорж Батай - Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза

• Название: Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза
• Автор: Жорж Батай
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86218-340-Х

Том литературной прозы крупнейшего французского писателя и мыслителя XX века Жоржа Батая (1897–1962) включает романы и повести «История глаза», «Небесная синь», «Юлия», «Невозможное», «Аббат С.» и «Divinus Deus», первой частью которого является «Мадам Эдварда». Стремясь к «невозможному» мистическому опыту, герои Батая исследуют мрачные, зачастую отталкивающие глубины человеческой психики, разврат служит им средством религиозных исканий.

Издание снабжено богатым научным аппаратом и предназначено как специалистам по современной литературе и культуре, так и более широкой аудитории.

http://fb2.traumlibrary.net

---

— Bloody girl!19 — воскликнул англичанин. — Не можете ли вы объяснить? Мы же смеемся на могиле Дон-Жуана!

И, хохоча, показал под ногами широкую медную пластинку; она покрывала гробницу основателя церкви, как говорят — Дон-Жуана.

Раскаявшись, тот пожелал быть погребенным под входной дверью, чтобы его топтали ноги самых падших людей.

Мы снова, с удесятеренной силой, безумно захохотали. Смеясь, Симона писала, струйка стекала по ее ногам на пластинку.

Это возымело неожиданный эффект: промокшая ткань платья стала совсем прозрачной, виднелась черная вульва.

Наконец Симона успокоилась.

— Зайду посушиться, — сказала она.

Мы очутились в зале, где, казалось, ничто не оправдывало смеха Симоны; было сравнительно прохладно, свет проходил сквозь занавеси красного кретона. Потолок искусной резной работы, белые, но украшенные статуями и росписями стены; алтарь и его позолоченный верх занимали заднюю стену до самых потолочных балок. Этот феерический предмет, напоминающий своими завитушками сокровища Индии, игрой тени и блестящего золота приводил на мысль благоуханные тайны чьего-то тела. Справа и слева от двери висели две знаменитые картины Вальдеса Леаля20 с изображением разлагающихся трупов: в глазную орбиту епископа вползала громадная крыса…

Чувственно-помпезная обстановка, чередование сумрака и красного света занавесей, свежесть и запах олеандров, а в то же время и бесстыдство Симоны, возбуждали меня до последней степени.

Из исповедальни выглядывали обтянутые шелком ножки какой-то кающейся женщины.

— Хочу взглянуть, как они будут выходить, — сказала Симона. Она села передо мной возле исповедальни.

Я хотел дать ей в руку член, но она отказалась, пригрозив, что задрочит его до конца.

Я вынужден был сесть; мне был виден ее мех под мокрым платьем.

— Сейчас увидишь, — сказала мне она.

После долгого ожидания из исповедальни вышла красивая женщина, сложив руки, бледная, вся в экстазе; с откинутой головой и закатившимися глазами она медленно, как призрак из оперы, пересекла зал. Я стиснул зубы, чтобы не рассмеяться. В эту секунду дверь исповедальни открылась.

Оттуда вышел белокурый священник, еще молодой и очень красивый, с впалыми щеками и бледными глазами святого. На пороге своего шкафа он застыл, скрестив руки, подняв глаза куда-то к потолку: словно небесное видение вот-вот должно было оторвать его от земли.

Очевидно, он тоже ушел бы, но Симона, к моему изумлению, остановила его. Она поздоровалась с духовидцем и попросила об исповеди…

Поглощенный экстазом, кажущийся бесстрастным, священник указал место для кающихся — скамеечку под занавеской; потом, ни слова не говоря, вернулся в свой шкаф и закрыл за собой дверь.

Исповедь Симоны и месса сэра Эдмонда

Легко представить мое ошеломление. Симона под занавеской встала на колени. Пока она шептала, я с нетерпением дожидался исхода этой дьявольщины. Я представлял себе, как этот мерзавец выскакивает из своего ящика и бросается на нечестивицу. Ничего подобного не случилось. Симона, у маленького зарешеченного окошка, бесконечно что-то говорила тихим голосом.

Мы с сэром Эдмондом вопросительно переглядывались, но тут все наконец прояснилось. Симона трогала себя за ляжки, мало-помалу раздвигала ноги. Она шевелилась, не отрывая колена от скамеечки. Продолжая свои признания, она совершенно задрала платье. Мне показалось даже, что она дрочит себя.

Я подкрался на цыпочках.

Действительно, Симона дрочила себя, прижавшись к решетке, рядом со священником, напрягшись всем телом, раздвинув ляжки, зарываясь пальцами себе в мех. Я мог ее коснуться, рука моя, скользнув по ягодицам, достигла отверстия. В это мгновение я услышал отчетливые слова:

— Отец мой, я еще не сказала о самом преступном. Наступила тишина.

— Самое преступное, отец мой, — то, что я дрочу себя, говоря с вами.

Еще несколько секунд она что-то шептала. Затем, почти громким голосом:

— Если не веришь, могу показать.

И Симона встала с раздвинутыми ногами прямо перед окошком будки, дроча себя рукой уверенной и быстрой и млея от удовольствия.

— Эй, кюре, — крикнула Симона, колотя по шкафу, — ты что там делаешь, в своем ящике? Сам себя дрочишь?

Но из исповедальни не доносилось ни звука.

— Тогда я открою.

Духовидец сидел внутри, с опущенной головой, вытирая потный лоб. Девушка запустила руку в его сутану: он не шевельнулся. Она задрала эту гнусную черную юбку и вынула член, розовый и твердый; священник лишь откинул голову, его лицо было перекошено, он втягивал сквозь зубы воздух. Он позволил Симоне взять свою скотскую часть в рот.

Мы с сэром Эдмондом застыли в ошеломлении. Восхищение пригвоздило меня к месту. Я не знал, что делать, как вдруг англичанин загадочно приблизился. Он деликатно отстранил Симону. Потом, схватив за запястье, вырвал этого червяка из дыры и распластал на плитах у наших ног: мерзкий тип лежал, как мертвец, стекала слюна на пол. Мы с англичанином потащили его в ризницу.

С расстегнутой ширинкой, опавшим членом, мертвенно-бледным лицом, тот не сопротивлялся, только тяжко дышал; мы взгромоздили его на монументальное кресло затейливой формы.

— Сеньоры, — произнес подонок, — вы считаете меня лицемером!

— Нет, — сказал сэр Эдмонд категоричным тоном. Симона спросила:

— Как тебя звать?

— Дон Аминадо21, — ответил тот.

Симона дала пощечину мерзкому попу. У этой падали при ударе снова встал. Мы раздели его; на одежды, разбросанные по полу, Симона, присев, поссала, как сука. Потом Симона стала дрочить и сосать священника. Я выжопил Симону.

Сэр Эдмонд созерцал все это с характерным видом hard labour22. Он осмотрел зал, где мы укрылись. Он заметил на гвозде ключ.

— От чего этот ключ? — спросил он у дона Аминадо.

По тоскливой мине, сморщившей лицо священника, он понял, что это ключ от хранилища святых даров.

Через минуту англичанин вернулся с золотой дароносицей, украшенной голыми, как амуры, ангелочками.

Дон Аминадо неподвижно смотрел на это вместилище Бога, поставленное на землю; его красивое идиотическое лицо, дергавшееся от укусов, которыми Симона потчевала его елдак, стало абсолютно диким.

Англичанин забаррикадировал дверь. Порывшись в шкафах, нашел там большую чашу. Он попросил на секунду оставить подонка в покое.

— Видишь, — сказал он Симоне, — вот облатки в дароносице, а вот чаша, куда наливают вино.

— Пахнет малофьей, — сказала она, понюхав пресное тесто.

— Правильно, — продолжал англичанин, — облатки, которые ты видишь, — это сперма Христа в форме пирожка. О вине священники говорят, что это кровь. Они обманывают нас. Если бы это действительно была кровь, они пили бы красное вино, но они пьют белое вино, отлично зная, что это моча.

Доказательство было убедительным. Симона вооружилась чашей, а я схватил дароносицу: дона Аминадо в кресле трясла легкая дрожь.

Сначала Симона шарахнула его по черепу ножкой чаши, от этого он пошатнулся и окончательно одурел. Она снова пососала его. Он испускал мерзкие хрипы. Она распалила его до предела похоти, потом сказала:

— Это еще не все, надо пописать.

Второй раз она ударила его по лицу.

Она оголилась перед ним, и я стал ее дрочить.

Англичанин так безжалостно смотрел в глаза одурелому парню, что все произошло без затруднений. Дон Аминадо шумно наполнил мочой чашу, которую Симона держала под членом.

— А теперь пей, — сказал сэр Эдмонд.

Подонок выпил, заходясь в гнусном экстазе.

Симона опять начала его сосать; он трагически закричал от удовольствия. Жестом безумца он швырнул священный ночной горшок в стену. Четыре крепких руки схватили его; расставив ноги, бессильно повиснув и визжа, как свинья, он сливал малофыо на облатки. Симона не переставала его дрочить, держа под ним дароносицу.

Мушьи лапки

Мы бросили эту падаль, которая с шумом свалилась на плиты. Мы были полны бессомненной решимости, окрашенной экзальтацией. Священник весь обмяк. Он лежал лицом вниз, чуть ли не кусая плиты, убитый позором. Послышался его стон:

— Грязные святотатцы…

И прочие невнятные жалобы.

Сэр Эдмонд пнул его, этот урод встрепенулся, вопя от ярости. Он был смешон, и мы расхохотались.

— Встать, — приказал сэр Эдмонд, — ты выебешь girl.

— Мерзавцы. — В сдавленном голосе священника прозвучала угроза. — Испанское правосудие… каторга… гаррота…

— Он забывает, что это его сперма, — заметил сэр Эдмонд. В ответ — гримаса, животная дрожь, потом:

— …гаррота… и для меня тоже… но сначала для вас…

— Идиот, — усмехнулся англичанин, — сначала! Так ты надеешься дождаться?