Эндель Пусэп - На дальних воздушных дорогах

• Название: На дальних воздушных дорогах
• Автор: Эндель Пусэп
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

В воспоминаниях отважного полярного летчика повествуется о боевых буднях летчиков авиации дальнего действия в годы Великой Отечественной войны.

Автор был участником одного из первых налетов советской авиации на столицу гитлеровского райха, выполнял многие ответственные правительственные задания и за проявленное мужество удостоен звания Героя Советского Союза.

Книга предназначена для широкого круга читателей,

---

— Добавить форсаж! — приказал я бортинженеру.

— Есть добавить форсаж! — послышался лаконичный ответ, и в тот же миг шум моторов перешел в оглушительный рев. Они работали теперь на максимальных оборотах. Стрелка указателя скорости двинулась дальше: 110… 120… 135… 150… Теперь хватит! Легонько наклоняя к себе штурвал, я поднял самолет в воздух.

— Убрать шасси!

На приборной доске погасли две зеленые лампочки: шасси убирается. Немного погодя зажглась одна, затем другая красная лампочка.

— Шасси убрано, — послышался в телефоне голос борттехника Дмитриева. Я видел это и сам, однако порядок есть порядок: когда приказ выполнен, об этом нужно доложить.

Теперь я бросил взгляд на часы: 18.40.

Не спрашивая у штурмана, я взял курс 360° — прямо на север. Обычный курс ухода с нашего аэродрома. На этот раз я не забыл его…

Через полчаса мы вышли к исходному пункту нашего маршрута и взяли новый курс — на запад. Мы поднимались все выше и выше. Самолет со всех сторон окружили грозовые тучи, сквозь которые виднелись вспышки молний, создававшие временами фантастические световые эффекты.

Со вторым пилотом капитаном Обуховым мы вели самолет попеременно, стараясь осторожно преодолевать грозовые тучи. Это удавалось не всегда. Задевая край таивших в себе опасность туч то одним, то другим крылом, мы сразу же чувствовали силу стихии, сотрясавшей нашу гигантскую птицу.

— Пилоты, — услышал я голос Штепенко, — не особенно старайтесь идти заданным курсом, проходите тучи по своему усмотрению. Держите только общее направление, старайтесь избегать этих сверкающих чудовищ!

В нашей памяти еще не стерся один из последних ночных налетов на Кенигсберг. Да и вряд ли его сможет позабыть кто-нибудь из нас, побывавших в ту ночь в воздухе.

Начало было в тот раз самым обычным, столько раз пережитым: впереди возникла темно-серая стена облаков, и, используя всю мощь моторов, мы постарались подняться как можно выше, чтобы оторваться от нее. Самолет был предельно нагружен и набирал высоту довольно туго. Облака сами по себе нас не беспокоили: мы мерились с ними силами сплошь и рядом и в годы, проведенные в Арктике, и в военное время. Наши полеты ведь никогда не были короткими: всегда мы висели между небом и землей свои десять — пятнадцать часов.

И на этот раз мы спокойно устремились в тучи, ведя самолет лишь по приборам. Сначала ничто не предвещало опасности, все шло нормально. Но вдруг засверкали кошмарные вспышки света.

По расчетам штурмана Штепенко, мы находились над линией фронта. Ясно! Очевидно, по самолету открыла огонь зенитная артиллерия гитлеровцев. Если так, то все было в порядке — сквозь слой облаков нас не увидят, пусть стреляют наугад, сколько их душе угодно и пока хватает боеприпасов.

Но через некоторое время самолет почему-то стало качать из стороны в сторону. Увы! Мы оказались среди беспрестанных огненных вспышек, как в адском котле. Теперь самолет уже не просто качало — его бросало, как щепку, во все стороны… Мы попали в грозовые тучи.

Ни одна буря, ни один шторм на море не могут даже приблизительно сравниться с грозовой бурей в воздушном пространстве. Одна за другой сверкали вспышки молний, и свирепые воздушные потоки неистово терзали наш самолет. То сверху, то снизу, то слева, то справа кидались они на воздушный корабль с таким остервенением, что штурвал часто вырывался из рук.

Стрелки приборов меняли свое положение так часто и так резко, что по ним было совершенно невозможно определять и поддерживать высоту, скорость или курс. Было подчас невозможно определить, в каком положении находится самолет по отношению к земле.

— Зеленский! — крикнул я тогда второму пилоту. — Помоги, сил больше не хватает.

— Помогу, товарищ майор, сейчас помогу.

Самолет превратился в своеобразный гигантский конденсатор. Концы лопастей винтов сверкали в ослепительном огненном кольце. Между изоляторами радиоантенн беспрестанно проскакивали искры. С установленных по потоку стволов пушек и пулеметов как бы стекали синевато-белые струи.

— В нашем полку, — услышал я вдруг спокойный голос Зеленского, — тоже был подобный случай. Один летчик, отправившись в ночной налет, также попал в грозовую бурю. Увы, его самолет не выдержал атаки стихии и развалился на куски. Сначала сломался пополам фюзеляж, затем крылья… Только радист чудом спасся и добрался до аэродрома спустя несколько недель. Иначе никто даже не догадался бы, что случилось…

Сначала, когда я услышал в этом хаосе его рассказ, у меня возникло сильное желание послать рассказчика к черту. Но то, что Зеленский рассказывал эту историю в момент, когда мы сами находились в аналогичном положении, подействовало на нервы как-то успокаивающе, к тому же рассказчик сам был абсолютно спокоен. Все это сняло напряжение. Но в течение получаса, пока мы со всей силой и энергией выдерживали атаки молний, самолет потерял большую часть набранной высоты. Вдобавок ко всему начался сильный град, а затем проливной дождь. К счастью, буря в это время стихла. Самолет потерял высоту: с шести тысяч метров спустился до тысячи пятисот. Мы с Зеленским от напряжения обливались потом…

Теперь, когда мы поднимались по коридорам между облаками, полет на Кенигсберг припомнился не только мне, но и Штепенко. Пережить такое еще раз не было у нас, конечно, никакого желания. Поэтому мы с Обуховым старались держать самолет на почтительном расстоянии от грозовых туч.

Наконец вершины облаков остались под нами. Высотомер показывал 6000 метров. Небосвод был усеян звездами.

Только летчик, летавший ночью, знает, как приятно находиться выше облаков! Далеко внизу остаются все опасности, которые создают для самолета обледенение, гроза, отсутствие достаточного числа ориентиров и многое другое.

Как экипаж, так и пассажиры давно уже надели кислородные маски. Стрелок Кожин через каждые четверть часа проверял, соблюдаются ли соответствующие инструкции и не ухудшается ли самочувствие пассажиров. Обо всем он докладывал мне.

Мы уточнили курс и затем включили автопилот. Теперь нам не надо было вести самолет самим, приходилось только следить за работой автомата, чтобы он не зашалил. Мы с Обуховым смогли теперь перевести дух и немного размять ноги. Но штурманы не могли позволить себе такой роскоши. С помощью секстанта Романов вел наблюдения и расчеты. Штепенко находился, как всегда, у радиостанции и выискивал в хаосе звуков нужные для ориентации сигналы. Моторы монотонно гудели. В основном все шло нормально.

Гроза осталась где-то в стороне. Внизу, довольно близко к земле, плавали лохмотья облаков. Временами между ними мелькали клочки земли.

На линии фронта, где-то у реки Ловать, мы заметили луч прожектора, беспокойно мечущийся из стороны в сторону. Однако он оказался бессильным в единоборстве с облаками и не смог помочь наземным наблюдателям. Они включили прожектор, наверное услышав шум моторов нашего самолета. Пусть ищут! Облака надежно скрывали нас от любопытных взглядов и от прицелов зенитных пушек.

Пассажиры явно заскучали. То один, то другой предпринимал попытку достать термосы и бутерброды, но был вынужден сразу же отказаться от мысли подкрепиться — ведь лицо было закрыто кислородной маской. Были и такие, которые, несмотря на предупреждения, начали дремать. Но этого никак нельзя было допустить.

— Товарищ майор, одной пассажирке плохо — жалуется на тошноту и поэтому срывает маску, — услышал я в наушниках тревожный доклад Кожина.

— Держите маску на лице хоть насильно! — приказал я строго. — Если не справитесь один, попросите кого-нибудь из пассажиров помочь вам.

Общими стараниями все уладилось.

— Пассажиры желают знать, где мы сейчас находимся, — услышал я снова голос Кожина.

— Приближаемся к побережью Швеции.

В самолете на продолжительное время воцарилась тишина. Слева мимо нас текла темнота, справа внизу появлялись и исчезали ярко освещенные города и поселки. Наконец их скрыл внезапно возникший занавес облаков.

Я заметил, что борттехник Дмитриев измеряет уровень бензина в баках и производит какие-то расчеты.

Его подозрительные действия заставили меня спросить:

— Сколько еще остается?

— Меньше половины, — последовал совершенно неожиданный ответ.

— Не может быть!

— Так показывают приборы и расчеты.

Теперь наступил мой черед заняться расчетами. Слишком мало мы еще находились в воздухе, чтобы Дмитриев мог быть прав. Мы ведь прошли только половину пути. Вместе со мной выяснять фактические запасы бензина принялся бортинженер Золотарев. Через несколько минут он доложил о результатах своих расчетов. Полученные им цифры были, правда, несколько меньше того, что насчитал я, но все же оставшегося бензина было достаточно, чтобы спокойно долететь до пункта назначения.