Максим Далин - Цикл "Город внизу" (СИ)

• Название: Цикл "Город внизу" (СИ)
• Автор: Максим Далин
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

«Сегодня ты делаешь ставку на Комплекс Уродов — а завтра твоя голова сыграет в их ящик. Меж будущим и настоящим — всего один продых. Всего один отдых в конце этой сумрачной чащи… (К. Арбенин)

1. Рассказ написан для игры в «чепуху» — по крайней мере, начинал я с этого)) Ключевые слова «туман», «неизвестность», «цветы». Герой, как все добропорядочные граждане, боится темноты…

2. Специально для Ирины Клеандровой (и для собственной радости, конечно). Мой вариант «авторизированного перевода» Гёте. Несколько колебался, думая, выкладывать ли. Это не моя, это, в сущности, чужая сказка. Но… раз уж я обещал Ирине — пусть будет.

3. Бред, современные «Записки сумасшедшего» — а может быть, мой вариант истории о попаданце))

4. Для игры в Чепуху, слова [ягуар, спиральный, чай]. Цикл «Город внизу», однако))

5. Для игры в Чепуху, слова «яблоко, зимний, дождь». Про главные в жизни вещи))

---

Но они все равно мне нравятся. Мертвый воздух они делают очень, очень похожим на живой. Я прихожу сюда подышать, когда кажется, что воздух метро меня вот-вот убьет — и воскресаю на некоторое время. Лилии пахнут так, что я вспоминаю запах той, хотя сравнить, конечно, нельзя. Разве что голова кружится, я пьяный лилиями, я вспоминаю…

Больше никого в магазине нет. Я мешаю, время обеда, продавщица голодна. Она смотрит на меня раздраженно, вытаскивает из-под кассового столика еще теплое человеческое сердце, завернутое в лаваш, и ест, запивая суррогатным кофе. Запах синтетических сливок портит мне праздник. Как можно пить такую дрянь? Я выхожу из магазина и спускаюсь вниз. Успеваю полаяться с дежурной — «есть жетон — нет жетона». Какого дьявола я, подземельная тварь, с бейджиком, на котором все написано, должен поминутно платить за спуск?

Интересно, перед кем они отчитываются за эти медяшки? Ха, почти все дежурные искажены в высоту, маленькие и коренастые, их тела сплюснуты сводами подземелья, а в лицах есть нечто от бульдогов или мопсов. Впрочем, это совершенно нормально для гномов, просто, когда в первый раз видишь тетку-гнома, здорово удивляет. Я же раньше думал, что у всех гномов бороды, все такое. Детские сказки.

22 янв

Олег Борисович показал мне, как выжимать кровь из детективов.

Больше всего ему нравится Харрис. Он вырывает страницы из «Молчания ягнят» и выжимает над аптечной мензуркой. Страницы медленно набухают кровью, потом она стекает тяжелыми темными каплями. Почти черная кровь, как венозная.

Очень удачный источник, говорит он. Лучше использовать западные книги. В наших кровь обычно смешана со спермой в таких пропорциях, что ни на какую надобность не годится. А в некоторых — и с дерьмом. Женские детективы вообще не подходят; они делаются из другого материала.

Я спрашиваю, почему у меня оттуда только слова текут.

Олег улыбается. Улыбка славная, доброго, умного человека. Старается стоять так, чтобы его белесый мутный глаз не действовал мне на нервы — а может, ему просто так лучше меня видно. Говорит, что дело в руках. Мои руки для выжимания крови не годятся. Был ли я в армии, а?

Нет, не был. Косил. Собственно, и сейчас кошу.

Ты — пацифист, спрашивает он. Смеется.

Не то, чтобы. Но ударить человека мучительно. С другой стороны, возможно, застрелить было бы легче.

Ему очень смешно. Он бросает окровавленные скомканные остатки книжки в урну, затыкает мензурку пробкой и прячет в портфель. Из портфеля пахнет выраженной тухлятиной.

Что это, спрашиваю я.

Рука славы, отвечает он.

Я хочу посмотреть, говорю я. Я только читал о таких вещах.

Хорошо, говорит он. Можно положить на прилавок?

Я вытаскиваю из-под кассы пачку бесплатных газет, кажется, «Асток-пресс». Олег кладет на них завернутую в точно такую же газету руку мертвеца, разворачивает с самодовольным видом. Рука синюшно-розового цвета, как лежалая потрошеная курица, срез потемнел, только кость белеет. Чисто вымыта, как курица.

Настоящий самоубийца, говорит он с гордостью. Думаешь, я ее отрезал? Это ее — поездом, чистенько, да? Голова застряла между колесом и предохранительным щитком, ее ломом выковыривали. Всего-то дней пять назад, на Петроградской.

Зачем вам, спрашиваю я.

На всякий случай, говорит Олег. Мало ли, где придется побывать. Хорошо помогает от чумы и от сглаза. Способствует общению… ну, тебе неинтересно, с кем. Я ее доведу до ума, будет вполне приличный оберег. Смотри.

Он переворачивает руку ладонью вверх, проводит длинным белым пальцем вдоль линии жизни. Рука конвульсивно вздрагивает, пальцы скрючиваются, почти сжимаясь в кулак. Меня мутит.

Олег улыбается, заворачивает руку в газету. Вовремя. Он как раз сует сверток в портфель, когда подходит дама средних лет, чтобы купить пачку дрянных женских романов. Дама косится на некроманта, он улыбается галантно, как французский дворянин восемнадцатого века.

Я рад, что он ко мне приходит. Нельзя сказать, чтобы он много покупал, но мне нравится с ним общаться. Тут, под землей, он один из самых адекватных покупателей. А некромантия, в конце концов, гораздо менее неприятная вещь, чем уринотерапия.

Поклонников уринотерапии я не выношу. Они вызывают у меня неодолимую брезгливость, мне кажется, или у них изо рта несет, как из унитаза в загаженном подземном сортире. Они серо-желтые, но ужасно самодовольные — и норовят обсуждать свой оздоровительный метод со мной и друг с другом. Разговоры их возбуждают; я в такие минуты тихо счастлив, что грохот поездов не дает мне расслышать все пикантные подробности. Только профессиональный долг мешает мне сказать кому-нибудь из них, что от множества болезней еще отлично помогает жеваное дерьмо — только непременно надо жевать его друг другу. Интересно, воспользуются ли, хотя бы из любопытства? Чем может брезговать подобный экземпляр?

Чистюля-некромант, разумеется, не напоминает их ни малейшим образом, он себя уважает. Любопытно было бы посмотреть на зомби. Я хочу намекнуть ему, но он уже отошел и рассматривает газеты в соседнем киоске.

Вероятно, выжимает кровь из криминальных хроник тоже… хотя, там она, наверное, пополам с дерьмом, спермой плюс соплями и не годится для его работы.

Вроде, суббота

Правда, сырость хуже, чем любой мороз?

Наверху гаже, чем внизу — уникальный случай. Вчера работал почти наверху, в вестибюле Петроградской. Большая невезуха. Во-первых, киоск просто разваливается на части — шторки прилегают неплотно, листы оргалита прибиты, как попало — в зазоры кое-где можно просунуть ладонь. Зверски дует, я замерз. Во-вторых, продавец, которого я подменяю, вообще никогда не вытирает пол. Матюги, протекшие из контркультурной прозы и детективов, намертво присохли к полу и воняют кислятиной. Принципиально не убираю.

В-третьих, самое худшее — стенка к стенке стоит киоск, где продают музыку. Продавец, чтоб ему лопнуть, без конца крутит диск Кати Лель: муси-пуси, пуси-муси, сладенький мой. Шестнадцать часов подряд — это хуже, чем любые матюги, это пытка «музыкальной шкатулкой», я стучу в стенку, я обещаю набить морду. Сосед говорит, что его начальство требует рекламы. Я его ненавижу, я ее ненавижу. За шестнадцать часов эта мерзость почти материализуется, покачиваясь, висит в мертвом воздухе, крутит задом и облизывает пальцы. Телевизионное привидение.

Я завидую некроманту. Мне тоже нужна рука славы; говорят, она хороша от просачивающихся всюду телевизионных миазмов. Но у меня мало друзей и нет связей ни в одном путном морге, а без связей такую вещь не достанешь… и потом, я не умею ее настраивать. Я борюсь с нечистью кустарными способами — выкинул телевизор и стараюсь отплевываться, когда рядом маячит какая-нибудь телегадина. Получается не очень хорошо, вероятно, я не знаю чего-то принципиального.

А у вас нет книжки про «Дом-2»? А почему?!

Телевизор — самый тяжелый наркотик. На нем сидят все; начнешь разговаривать с покупателем, думая, что он нормальный человек — а фигу, теленаркоман. Реклама, сериалы, шоу, концерты — все пускается по венам, мозг превращается в телетранслятор, через некоторое время клубок цветных щупалец копошится в голове, дожирает остатки серого вещества — ведь думать уже невозможно, а там, где пустота, всегда заводится всякая дрянь. Редкий день проходит без того, чтобы рядом с киоском кто-нибудь не блеванул телепередачами — и всегда в луже блевотины пивные пробки и клочья женских гигиенических изделий. Лучше не смотреть, а то самого вывернет.

Молодой человек, а у вас нет книжки вот этого милого ведущего? Ну как же, он по первому такое шоу ведет… Как — не смотрите?!

Слышь, мужики говорят, по фильму «Обитаемый остров» уже книжку выпустили. Правда?

Ну и местечко… Хоть бы один человек порядочную книгу спросил…

Вчера я так устал, что испортилась погода. Этот гнилой зимний дождь в темноте — штука такая страшная, что под землю почти хочется. Внизу всегда сухо, даже когда наверху сырость пробирает до костей. Я кипячу чай, мои ботинки промокли, меня знобит. Я автоматически продаю детективы утренним пассажирам — они серые, сонные, даже обложки не обтряхивают. Метро пьет из них; я видел в вагонных окнах такое, что по утрам, как и все, теперь утыкаюсь в книжку. О некоторых вещах лучше не знать — я больше не смотрю, я читаю Акутагаву, я читаю Шаламова, я читаю Кортасара, но последний плохо помогает.

Я сижу на обшарпанном стуле с кружкой в руке, как господин Мозес, я сплю и продаю, я знаю, что тоже серый, сонный, что глаза у меня такие же плоские и тусклые, как у всех, что я небрежно выбрит — и мне все равно. И тут подходит она.

Она реет в мертвом воздухе, ее лицо неоново светится, из косметики — только помада, бледно-розовая помада, губы закрашены девственным цветом, главное — глаза, темно-вишневые, ресницы — стрелы, направленные…