Анатолий Луначарский - Том 3. Советский и дореволюционный театр

• Название: Том 3. Советский и дореволюционный театр
• Автор: Анатолий Луначарский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Критика
• Год: 1963

В третий том вошли статьи, доклады, рецензии, речи Луначарского, посвященные русскому дореволюционному и советскому театру.

В первой части тома собраны произведения, написанные до Великой Октябрьской социалистической революции, во второй — написанные в советский период.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

При этом нельзя, конечно, отрицать, что новый театр не будет полностью совпадать по своей форме с театром лучшего времени буржуазной и мелкобуржуазной интеллигенции и, несомненно, воспримет в себя некоторые новые черты, отражающие повышенный темп нынешней городской жизни, гораздо большую внутреннюю динамику и т. д. Там, где театр является попросту зрелищем или развлечением, он, несомненно, должен быть признан устарелым. Здесь спектакль опереточного, мюзик-холльного, циркового порядка попросту убьет его. Конечно, и в этой сфере (экран, эстрада, арена) возможны величайшие достижения в смысле революционного искусства, но я сейчас о них не говорю. В данной статье меня интересует театр, и больше всего Малый театр.

Театр безусловно силен и не может быть ничем и никем превзойден в области драмы и комедии психологически многосодержательной, где доминирует слово.

Совершенно смешно воображать, будто бы слово может стереться или выпасть из искусства, что оно может быть заменено немыми или полунемыми факторами искусства.

Это относится и к театру, который развивается и наверное мощно разовьется; особый вид театра — массовые зрелища под открытым небом, но и они в значительной степени теряют слово. Человеческое слово во времена эллинского театра получило несколько больший круг действия своеобразными рупорами. Но при этих условиях в значительной мере теряются нюансы речи. Можно прямо сказать: чем больше хотим мы углубиться в человеческую душу, чем больше хотим мы постичь социальные процессы, как они отражаются в личности, тем меньшего масштаба требуется театр. Студии, с их маленькими сценами и зрительными залами, приучили нас к необычайно филигранному выражению словом, мимикой, тончайшими движениями внутреннего [мира] человека.

Но пролетариат, который, быть может, не отвергнет миниатюру во всех ее видах, тем не менее гораздо более заинтересован чуткими, четкими действиями, яркими переживаниями, могучими синтетическими образами. Ему в театре нужно то, чему в живописной практике соответствует плакат и особенно фреска. Он жаждет монументальности. Тут, очевидно, должна быть найдена середина, ибо монументальность, когда она становится немой, монументальность, дающая только еще контуры, не может удовлетворить новую публику или может явиться в искусстве только одной из форм. Есть многосодержательнейшая середина, дающая в монументальной форме живого человека, способная ухватить внутреннее, тайное, сложное, но в то же время глубоко значительное. Вот это-то и есть область театра. Театр будет жить постольку, поскольку не может общество, хотя бы максимально коллективное, не интересоваться своим основным элементом — личностью, и прежде всего личностью типичной и личностью выдающейся в хорошем или дурном.

Поскольку пролетариат хочет осознать себя самого, все свои уже сейчас проявляющиеся захватывающе интересные типы, от просыпающегося чернорабочего, полукрестьянина, через свежую, но часто мучительно ищущую и вместе с тем героически решительную молодежь — к своим многодумным, осторожным и отважным вождям, каких мы находим на каждом большом заводе, и вплоть до тех исключительных вождей, которых пролетариат ставит во главе своего государства, девушек и женщин пролетариата в их нормальной среде и в среде учебных заведений, в среде общественной работы, столь новой для них, — поскольку пролетариат захочет разобраться во всех сомнениях, муках, а вместе с тем победах и блестящих достижениях всех этих своих элементов, из которых и сплетается великий класс, — постольку нигде, никто и никогда не может дать ему это яснее и ярче, чем талантливый артист, изображающий талантливую драму. Но этого мало. Пролетариат заинтересован в том, чтобы знать все другие классы, уклад жизни других наций. Пролетариат хочет знать свою историю и историю человеческих революций. Он хочет заглянуть в будущее и, поскольку опять-таки потребуется для него не простое немое зрелище, а проникновение в эмоционально-идейную сущность, постольку всюду здесь лучшим его учителем будет театр. Но театр не только дает знания, театр — великий агитатор. Он обращается к коллективу, он обращается к публике, соединенной в театральном зале одним чувством, как бы одной судьбой, он обладает всеми чарами ораторского искусства в несравненно большем диапазоне, чем любой оратор на трибуне, ибо он может хохотать и плакать, ибо он может говорить о тривиальном, может жить, может подниматься до того театрального пафоса, который в жизни на трибуне стал бы не трогательным и подымающим, а ходульным и смешным. Он присоединяет к этому бесконечное богатство грима, костюма, мимики, жеста. Он может манипулировать всякого вида декорациями и в особенности светом, он может действовать через музыку и танцы, он может быть занимателен не менее вытесняющих его низших форм, по в то же самое время должен оставаться глубоким и проповедующим. Таким должен быть и таким, несомненно, будет театр. Что бы ни говорили враги или друзья пролетарского движения о соответствующем театре, пролетариат такой театр себе создаст.

Какое же отношение к этому идеалу имеет наш столетний Малый театр и какую роль может он сыграть в создании такого театра? При понимании своей традиции и своих задач, при умении их выполнить (а руководители и лучшие люди этого театра обладают теперь всем этим) роль его может быть весьма велика.

В самом деле, Малый театр есть главным образом порождение лучшей части русской интеллигенции в ее борьбе с самодержавием, со всеми порождениями заскорузлого феодального строя, а отчасти и с капитализмом.

Русская интеллигенция, как известно, развернула во всех областях искусства — в литературе, в музыке, в живописи — чрезвычайно мощные силы, во многом обеспечивающие за русским искусством чрезвычайно высокое место в искусстве общечеловеческом. При этом особенно отличительными чертами русского искусства в лучшую его нору служения буржуазии и выявившемуся течению передовой мелкобуржуазной интеллигенции (ранее того — передовому, кающемуся дворянству) были как раз глубина, значительность, многосодержательность и, очень часто, широчайшая гуманность, а подчас и острая революционность. Если великий учитель наш Ленин говорил, что мы не сможем строить своей культуры, не усвоив (критически, конечно) старой культуры1, то естественно, что подобные элементы являются для нас вдвойне, втройне важными. Конечно, многое притупляло остроту переживаний этой интеллигенции, когда это отражалось на императорской сцене, и тем не менее театр ценила в особенности передовая интеллигенция, она особенно его поддерживала, она старалась укрепиться и воспитаться через него. В этом духе использовались лучшие дары западной культуры: Шекспир, Мольер, Шиллер, Гюго и т. д. В таком же духе создавались перлы русской драматургии: произведения Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Алексея Толстого, Островского, Сухово-Кобылина и др.

Все это внушало артистам Малого театра представление о себе как о служителях растущей общественности. Они не просто играли Островского, они сознавали, что каждая пьеса Островского, и даже каждый отдельный спектакль, есть некоторый строительный акт, правда, лишь слабо задевавший культурный рост масс, но способствовавший росту передового слоя этих масс, разночинной интеллигенции. Отсюда стремление выработать максимально убедительные театральные формы, формы реализма в лучшем смысле этого слова, то есть искусство, которое отражало бы действительность, придавая ей более резкие контуры, делая ее более заметной для человеческого внимания и понимания. Поскольку мы будем возвращаться к этим же театральным задачам, но в несравненно более широкой форме, поскольку мы будем создавать новую драматургию этого типа, поскольку мы будем искать обученного таким образом актера, мы никоим образом не сможем пройти мимо традиций Малого театра, и к этим традициям, конечно, ближе всего сам Малый театр; и полностью от него зависит, переживет ли он новый расцвет или выпустит этот факел из своих рук, перестанет быть домом Щепкина, домом Островского, так что другие при гораздо менее благоприятных условиях должны будут поднять этот светоч. Как всякий театр, Малый театр переживал и свой период некоторого понижения, и свой период некоторого повышения. Быть может, нынешняя труппа Малого театра при всей своей талантливости не сможет сравниться со временем, когда блестели еще молодыми талантами ныне уже покидающие сцену или покинувшие ее — Ермолова, Федотова, Садовская, Ленский, Правдин и т. д., но тем не менее ничто не заставляет думать, чтобы театр этот дряхлел. Публика инстинктивно идет к нему, и в прошлом году он имел наивысшие среди всех других театров сборы и посещаемость. Театр может сделать очень многое, чтобы поднять интерес к себе и быстро идти по путям, которые я здесь называю.