Николай Мисюк - Ночной вызов

• Название: Ночной вызов
• Автор: Николай Мисюк
• Жанр: Русская классическая проза

---

Перевязочную освещала мощная лампа без абажура, свисавшая с потолка. По мере того как глаза Федора Николаевича привыкали к ее резкому свету, он все отчетливее различал контуры белого пятна на столе. Пятно медленно превращалось в очертания тела молодой женщины, едва прикрытого свисающей до пола простыней. Безжизненное, застывшее в неподвижности, оно казалось белее простыни - ни кровинки. Только лицо было подернуто легкой синевой, словно женщина задыхалась. Густые светлые волосы беспорядочно разбросаны, широко открытые глаза с черными ресницами смотрели вверх. Горечь, недоумение и мольбу выражало ее лицо. Чуть сдвинутые воздуховодом губы обнажали белизну плотных красивых зубов.

Пескишеву стало зябко, как там, в поезде, когда он смотрел в темное слепое окно. Он видел много смертей и, казалось, должен был давно ко всему привыкнуть, но - так и не смог. Всякий раз смерть потрясала его своей жестокой непоправимостью и несправедливостью. А эта женщина вдобавок ко всему была еще так молода... Он забыл о том, что сейчас глубокая ночь, что дома на столе - недописанная статья, которую следовало бы закончить и отправить в редакцию еще неделю тому назад, что сразу же по возвращении ему предстоит неприятный разговор с ассистентом Пылевской, вздорной и склочной бабенкой, уже не один год отравляющей жизнь всем сотрудникам кафедры, - он обо всем забыл, глядя на эту хрупкую женщину; одна-единственная мысль вытеснила все остальные - поздно, слишком поздно...

Занятые своим делом, врачи не замечали Пескишева. Он снял плащ, бросил его на стул и потер застывшие руки.

- Здравствуйте, коллеги. Что случилось?

Не дожидаясь ответа, подошел к больной. Посмотрел в глубину широко открытых глаз, приложил ухо к груди, покачал головой.

- Молодой человек, когда вы последний раз прощупывали ее пульс?

- Мне, товарищ профессор, не до пульса, - устало ответил Круковский. Вы лучше у Зоси Михайловны спросите.

- Кажется, я еще недавно слышала биение сердца, - сказала Зося, благодарно глядя на Пескишева: не отказался, приехал...

- К сожалению, ничто не прослушивается. - Пескишев снял с вешалки халат, скептически осмотрел его и натянул на пиджак. - Зрачки широкие, на свет не реагируют, спонтанного дыхания нет...

- Я ей уже несколько раз говорил, что больная мертва, - угрюмо сказал Круковский. - Но что с нею поделаешь?! Твердит, как попка-дурак: качай да качай! Что я - автомат, что ли? Руки занемели, спину так ломит - разогнуть не могу. Может, будем кончать эту самодеятельность, а?

- Покачайте, пожалуйста, еще несколько минут, я попробую разобраться, что тут случилось.

Пескишев мыл руки над раковиной в углу, а Зося, торопливо листая историю болезни, рассказывала, что женщину рано утром нашли без сознания в сквере. Перечислила анализы, назначения. Состояние непрерывно ухудшалось, и вот... Словно оправдываясь, сказала, что ее пригласили слишком поздно, когда уже не было ни рефлексов, ни реакции зрачков на свет, поэтому она до сих пор так и не смогла поставить диагноза заболевания.

- Для больной это, по-видимому, уже не имеет значения, но мне придется давать объяснения на клинической конференции. Не так-то просто доказать нашему главному врачу, как сложна ситуация, в которой мы оказались, да он и не любит прислушиваться к нашим доводам, а уж никаких оправданий и вовсе не принимает. Если больная умрет, он мне такую выволочку устроит, воспоминаний на двадцать лет хватит. А за что?..

Пескишев отлично понимал Зосю и ее положение, к которому невольно оказался причастен сам. Собственно, о себе думать не стоило. Он мог со спокойной совестью записать в историю болезни, что прибыл слишком поздно, когда заниматься диагностикой уже не имело смысла. Но ведь и Зосю позвали поздно, и лишь потому, что она была ночным дежурным. Единственно умное, что она сделала, так это наладила искусственное дыхание, иначе все было бы давно кончено. А вот теперь определенно больная умерла... или все-таки нет?

- Люмбальную пункцию делали? - вытирая руки, спросил Федор Николаевич.

- Нет, - почти одновременно ответили Круковский и Зося.

Своеобразие развития болезни не вызывало у Пескишева сомнения, что у больной поражен головной мозг. Но что это за поражение: травма, инсульт или что другое? Ответить на этот вопрос он не мог, поэтому любое заключение было лишь догадкой. А всякая догадка, как известно, таит в себе возможности ошибки. Ошибаться же профессору не позволяло самолюбие. Внести какую-то ясность в характер заболевания могли только данные исследования спинномозговой жидкости. К сожалению, вовремя взять ее не догадались.

Пескишев подумал, что больная фактически уже мертва. Однако это нигде не записано. Следовательно, юридически она еще числится живой. Поэтому у него есть все основания для проведения дополнительных исследований, чтобы уточнить диагноз и назначить необходимое лечение. Все это было казуистикой чистейшей воды; Федор Николаевич понимал, что пункция нужна вовсе не для того, чтобы спасти больную, а для того, чтобы оградить от лишних неприятностей врачей: издерганную, измученную Зосю и уставшего, как ломовая лошадь, хирурга. Они сделали для спасения этой женщины все, что могли, упустили только люмбальную пункцию, и это упущение, которое ничего не изменило бы в положении больной, может им дорого стоить. Конечно, с точки зрения строгой морали было во всех этих рассуждениях что-то неловкое, неудобное, но сейчас лучше об этом не думать и не говорить...

- Попробуем, - сказал Пескишев и попросил Зосю помочь ему повернуть больную на бок. Обтерев руки спиртом, он взял пункционную иглу и привычно ввел ее между поясничными позвонками, как это делал бесчисленное множество раз в прошлом. Вынув из нее мандрен, он увидел, как, словно нехотя, из просвета иглы выделилось несколько капель бесцветной и прозрачной, как слеза, жидкости.

Каждый опытный невропатолог знает, что при поражениях головного мозга нередко причиной смерти бывает не само заболевание, а его осложнения. Особенно опасен отек, вызывающий повышение внутричерепного давления, смещения и ущемления мозгового ствола, где находятся жизненно важные центры, обеспечивающие дыхание и сердечную деятельность. В таких случаях дыхание прекращается мгновенно, на непродолжительное время усиливается сердечная деятельность, и, если не делать искусственного дыхания, вскоре наступает смерть. Правда, вначале - это смерть клиническая: состояние до поры до времени обратимое, когда человека подчас еще можно вернуть к жизни.

Низкое давление спинномозговой жидкости свидетельствовало, что именно смещение и сдавление мозгового ствола было причиной остановки дыхания и прекращения сердечной деятельности больной.

У Пескишева вдруг возникло желание как-то вытолкнуть продолговатый мозг из большого затылочного отверстия, чтобы ничто не сдавливало его. Но как? Попробовать ввести через иглу раствор поваренной соли? А сколько? Этого он не знал, не знали и другие, так как никто ничего подобного еще не делал.

Терять было нечего, и Пескишев решил попробовать. Удастся - прекрасно, не удастся... Ну, что ж, старый и незыблемый врачебный принцип - не повреди! - будет соблюден, в этом он не сомневался. Ничто в мире уже не могло повредить этой несчастной женщине. Просто грех было бы не воспользоваться представившейся возможностью уточнить, какое количество раствора ему удастся ввести, - иначе говоря, решить чисто научную задачу. Если же при этом получится что-то существенное, тем лучше и для больной, и для науки.

Попросив у Зоси шприц, профессор стал медленно вводить раствор в просвет иглы. Раствор шел с трудом. Тем не менее постепенно ему удалось ввести шестьдесят миллилитров. Чем большее количество раствора он вводил, тем с большей силой приходилось нажимать на поршень шприца.

Восемьдесят миллилитров. Ну, что ж, видимо, это все. Продолжать вводить раствор стало трудно, да и, очевидно, бессмысленно. Но Зося не знала этого, она уже протянула очередной шприц.

- Последний, - сказал Федор Николаевич. - Больше не надо.

Он с силой нажал, и вдруг поршень словно провалился. Мгновенно выдернув иглу, Пескишев отпрянул от больной, не сразу осознав, что произошло. А женщина, неподвижно лежавшая на перевязочном столе, издала протяжный стон. Судорога волной прошла по ее телу. Она вытянулась, затем стала медленно приподниматься. Казалось, она хотела встать и не могла - не хватало сил. Ее вытянутые руки словно молили о помощи, и Федор Николаевич невольно схватил их. Мышцы были напряжены, широко раскрытые глаза устремлены на него. И хотя это длилось всего несколько мгновений, Пескишеву они показались вечностью. Особенно его поразили глаза больной: в них пробудилась жизнь, которая казалась навсегда угасшей.

Стон еще звучал в большой пустой комнате, когда больная стала медленно опускаться. Алым цветом загорелось лицо, запульсировали сонные артерии. Упавшая простыня обнажила ее грудь, под которой виднелось биение сердца.