Аркадий Стругацкий - Белый камень Эрдени

• Название: Белый камень Эрдени
• Автор: Аркадий Стругацкий
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1982

Сборник содержит новые произведения фантастики — романы и повести, психологические рассказы и сатирические памфлеты, современные литературные сказка и пародийно-шутливые новеллы. Наиболее крупные произведения сборника — повесть Аркадия и Бориса Стругацких «Жук в муравейнике», роман Георгия Бальдыша «Я убил смерть», повесть Геннадия Николаева «Белый камень Эрдени». Авторы используют фантастический замысел и условный сюжет для раскрытия нравственных проблем, которые ставит перед нами сегодняшняя реальная жизнь.

---

Я плакала, ночами совсем не спала, днем разговаривала с людьми, терпела уколы, рентгены, принимала таблетки, волновалась из-за Юрки. И вспоминала, вспоминала…

Нечего было даже думать сравняться с тобой в тяге к неизвестному. Но не слишком ли легко я отказалась от борьбы? Испугалась за Юрку, за себя! Да, может, этим куриным поступком я лишила сына самого блистательного будущего, какое только возможно. Но у тебя-то я не украла его! Хоть перед тобой-то совесть моя чиста. Ах, Женя, Женя! Как же я теперь без тебя?! Как?…

Самый длинный разговор был у меня с соседкой. Она рассказала мне, как испугалась ночью, обнаружив у Юрки бред — он все про одеяло какое-то говорил. Пришла неотложная. Мальчика отправили в больницу. Остаток ночи соседка провела в ожидании меня. А меня не было, и она кинулась звонить мне на работу. Там тоже удивлялись моему отсутствию. Марья разыскала в справочнике твой адрес и телефон. Звонила, никто не отвечал. И тогда они встретились с соседкой и поехали прямо к тебе. Тут все и объяснилось. Соседка рассказывала, и плакала, и сокрушалась над моей горькой судьбой. И я тоже заплакала и попыталась объяснить ей, что же произошло на самом деле. Тут соседка плакать перестала и посмотрела на меня, как смотрят на сумасшедших. Я прикусила язык. И с тех пор никого не посвящала в свое горе. Теперь для тех, кто знает меня, я человек, перенесший ужасную трагедию — так ведь и есть! И никто не знает, что в этой жизни, кроме Юры, меня еще поддерживает чувство, что в решительный момент я сумела тебе помочь.

Я уже знала, какие темы в науке ты считаешь запретными: опыты на человеке, его психике и чувствах. Ты говорил, что для изучения того и другого без экспериментов трудно обойтись, но происходящие при этом в человеке процессы трудноуправляемы и могут быть необратимыми.

Ты боялся за меня, за Юрку, за нашу любовь. Этот страх постоянно сковывал бы тебя. И если ты решился вернуться с нами, то лишь потому, что тебе показалось, что процесс утрат во мне уже начался. И ты был не так уж не прав: я ведь действительно себя теряла. Но нашла ли я себя?

Боль постепенно притуплялась. Я уже могу не плакать, вспоминая тебя. Меня тянет к воспоминаниям — вот и пишу поэтому. Внешне у меня все даже неплохо. Сын радует. Он ничего не помнит о похищении, но учителя поражаются его успехам, — уж не сохранились ли в нем уроки твои и «этих»?

Да, еще! Недавно в одном журнале была напечатана статья-некролог о том, что ученый мир понес три невосполнимые утраты: ты погиб, Семенов — известный физик, я видела его у тебя несколько раз — пропал без вести в горах; американец-астроном и математик — ты с ним переписывался — внезапно умер от инфаркта. Это что, те люди, с которыми ты сейчас?

Я знаю, ты не отвечаешь не потому, что не хочешь ответить.

Да и известен мне этот ответ.

Большой вам жизни, мои дорогие!

Олег Тарутин Старуха с лорнетом (Повесть)

Ровно в четверть восьмого, не в половине, как вчера, и не в двадцать минут, как обычно, Борис Митрохин, отжав замок, толкнул плечом дверь своей однокомнатной кооперативной квартиры и бодро выскочил на лестничную площадку. Черта с два! Не тут-то было! Как вчера, как позавчера, как всю эту распроклятую неделю подряд, лязгнув замком, одновременно приоткрылась и выпустила соседа смежная по площадке дверь. «Вот гусь… — в полной растерянности подумал Митрохин. — Да ведь он меня караулит. Ну сейчас добавит он мне бодрости!»

— А я ведь и опять в жилконтору могу! — с ходу начал сосед-смежник. — Что ж, думаешь, управы не найду на тебя да на кобеля твоего, а? То джазом рычал, теперь кобелем гавкаешь? Вот выкинем тебя отсюда вместе с твоей живностью да с музыкой! Сказать тебе, где я работал? Сказать, а? Ишь, вырядился! — с обличающим сарказмом завертел он пальцами перед джинсами и спортивной сумкой Митрохина. — Пижон! Низкопоклонник перед Западом! — Сосед уже закрыл дверь и стоял в середине тупикового конца коридора, загораживая Борису проход к лестнице.

«Ох и сквалыга!.. — тоскливо думал Митрохин, глядя на соседа. — А ведь старик, старикан глубокий… Да неужто он всю жизнь так?»

Сосед топорщил небритый, защетиненный подбородок, а глаза его, устремленные снизу вверх на рослого Митрохина, светились каким-то вдохновенным восторгом. В руке соседа покачивалась драная хозяйственная сумка, из которой торчали бутылочные горла: все бомбы, все фугасы…

И куда он с ними в такую рань?

Борис отвел взгляд от стеклотары.

— Слушай, дед, — начал он, стараясь, чтоб звучало внушительно, — ты мне надоел, понял? Нету у меня никакого кобеля и никогда не было, прекрасно ведь знаешь. Кошка у меня есть, так она не гавкает, хомяк тем более. И магнитофона, в который раз тебе говорю, у меня нет!

И в жилконторе тебе то же самое втемяшивали…

— Да ты что ж меня тыкаешь-то, а?

— А ты меня что ж?

— Ах ты молокосос!

— Ох, кабы вы молоко пить начали, Прокопий Митрофанович, — съязвил Митрохин, — так вам бы всякие голоса да лай…

— Митрофан Прокопыч! — криком прервал его сосед. — Склеротик! Сам псих! Бабник! Алкоголик!

— Ну хватит! — Митрохин решительно шагнул вперед, слегка сдвинув в сторону Митрофана Прокопыча, обходя того со стороны сумки. — Привет жилконторе!

— И участковому! И участковому привет! — кидаясь вдогонку, закричал сосед. — Ах ты!.. Ну ж ты!..

Борис выскочил из парадного, усмехаясь, покрутил головой. «Ай да сосед! И обижаться-то нельзя на такого старикана. В теперешнем его состоянии», — поправил себя Митрохин. Ну, а в прошлом? Кем он там был, в трудовой своей зрелости, штатской или военной, полный сил и энергии Митрофан Прокопович — ныне алкаш и сквалыга, тяжкое наследие квартирного обмена милой семейной пары? Ну ведь не «секретным же физиком» в самом деле, о чем с недомолвками и намеками поведал он Митрохину, зайдя к тому по-соседски в первый свой послеприездный вечер. Выпили они тогда немного, и впал Митрофан Прокопыч прямо-таки в сатанинскую гордость. Кто, мол, Митрохин против него, Прокопыча? И в таких он, брат, органах работал, что и сейчас не до конца еще рассекречен. Только — шш!.. понял? Если, конечно, неприятностей не хочешь. И в таких он местах жил, что тебе и знать не положено. Где все, такие, как он, «австрофизики» собраны, понял? И черт же дернул тут Митрохина хохотнуть! У-у! Тут и стопка об пол, и дружба всмятку. Вот и до сих пор угомониться не может.

Борис и хмурился, и усмехался, вспоминая тот вечер. Ладно. Жалеть человека нужно, а не злиться. А специальность у него была наверняка тихая, сидячая: бухгалтер, допустим, товаровед, кадровик, может быть. Митрохин шел мимо соседнего девятиэтажного дома, мимо ясельно-детскосадовского комплекса, куда вовсю подводили, подносили и подкатывали разновозрастную ребятню, шел через скверик, через проспект — к станции метро. Три года уже одним маршрутом. Он шел, держа перед собой на ремне спортивную сумку, на ходу поддавая ее коленом. И прекрасным было это июльское утро: свежим, солнечным, ясным. И день был отличный — четверг.

Ох и народу, мама милая! Ох и каша! Во входные проемы станции метро «Академическая» — грудью в спину, носом в затылок — вваливалась спрессованная толпа, а избыток ее нетерпеливым полукружьем топтался на площадке перед входом. Вниз шли три эскалатора, и на них тоже — носом в затылок и бок о бок. На эскалаторе Митрохин вздохнул с облегчением, выпростал из бокового кармана мягкокорочный растрепанный детектив и, не теряя времени, налистал нужную страницу, где как раз «…рука Пьера медленно сжала нагретую за пазухой рукоятку пистолета…». Вот и почитаем. Ну тяни, Пьер, а то, похоже, крышка тебе…

И тут Митрохин услышал встревоженный гомон метрах в пятнадцати ниже, на их же эскалаторе. Гомон, а в нем отдельно различимые отчаянные вскрики: «Бу-бу-бу… — Его же раздавят! (женщина)… — …Гу-гу-гу… пенсионеры эти… гум-гум… — Да остановите же! (женщина)… — Остановят, как же… гум-гум…» От нижних к верхним, как огонь по фитилю, стремительно покатилась информация, передаваемая как при игре в испорченный телефон:

— Да очки это, очки!

— Очки старуха потеряла!

— Старуху в очках затоптали!

— Кричали же «его раздавят!».

— Кого — его?

— Нагнулась, понимаете, за очками, ну и… — Да какая там «скорая»! Бесполезно уже!..

— Черт их носит, пенсионеров! И обязательно им в часы пик надо!

— А если надо? Вот доживите до этих лет…

— За очками в аптеку ехала бабуся… Эх!

В этом дезинформирующем гуде и съезжал Митрохин, взволнованно шаря глазами по толпе внизу, а толпа, замедляя движение и оборачиваясь, создавала клокочущую толчею возле кабины контролера. Поголовно все смотрели на высокую, худощавую, снежно-белую старуху с сумкой под мышкой. Старуха, неудержимо относимая встречным потоком, изо всех своих сил пыталась пробиться назад, к митрохинскому эскалатору. Встав в своей кабине, кричала что-то женщина-контролер.