Олег Чухонцев - В сторону Слуцкого. Восемь подаренных книг

• Название: В сторону Слуцкого. Восемь подаренных книг
• Автор: Олег Чухонцев
• Издательство: Журнал "Знамя"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012

Под рубрикой «Non fiction» публикуются воспоминания и размышления Олега Чухонцева «В сторону Слуцкого». Подзаголовок — «Восемь подаренных книг».

---

Стоп! — даже это языковое клише — обыграно рифмой:

«Томисты, гегельянцы, платоники и т. д., а рядом — преторианцы с наганами и тэтэ».

Игровой и образный способ высказывания был его натурой.

«Познакомьтесь, — говорит он мне на коктебельской набережной, представляя миловидной женщине, — Наталья Николаевна Тарасенкова, пишет рассказы, которые начинаются так: „Вечерело…“» И хитро улыбается, а мы смеемся.

Или — возвращаемся в самолете из Симферополя в Москву, я спрашиваю, что он думает о стихотворной книжке Татьяны Глушковой, которой он благоволил. Б.А. откидывается на спинку кресла, несколько секунд думает и: «Силки расставила правильно. Соболь не попался».

Кстати, я пересказал это bon mot Слуцкого Анатолию Жигулину, он восхитился, и каково же было мое удивление, когда спустя какое-то время я прочел беседу с ним в «Вопросах лит-ры», где он повторил этот образ Слуцкого как свой. «Нехорошо, Толя, заниматься плагиатом», — попенял я ему, когда мы встретились, а он долго молчал, потом вздохнул: «Наверно, забыл. А ведь хорошо сказано, а?» «Потому и не забыл, — говорю, — пить надо меньше». Чистая была душа!

Начало и середину семидесятых я вспоминаю как самое тяжелое свое время — время испытаний. Трудно было получить работу (переводческую), за несколько месяцев я потерял родителей, семья треснула, книга зависла. Единственное счастье этих лет — Коктебель, который открыло мне опять же семейство Слуцких, Б.А. и Таня, Татьяна Дашевская, о которой пора наконец-то сказать.

Хотя мы познакомились шапочно давно, настоящее знакомство и теплые отношения сложились именно там, в Коктебеле. Они меня и подбили на эту поездку, видя как я издергался и надорвался на бесконечных проводах близких, мы прилетели одним рейсом в Симферополь в апреле 1973-го, одной машиной добрались до поселка Планерское (так официально именовался тогда Коктебель, чье название разрешили оставить только Дому творчества), Б.А. выхлопотал у директора хорошую комнату для меня (тогда комнаты распределялись на месте, а Слуцкого, хотя он не был никаким секретарем, все уважали), и Таня сразу поволокла меня на набережную и стала показывать местность как экскурсовод: «Это дом Волошина, вон там горная гряда, называется Хамелеон, потому что в течение дня меняет цвет от освещения», — она показывала рукой, я глядел на окрестности, а она следила за выражением моего лица, ожидая восхищения. Я обалдело озирался и щурился от света, мало что видя, а Таня продолжала воображаемую экскурсию. Было в ней что-то легкое и естественное, как в бунинской Русе, и я понял: Слуцкому очень повезло с ней. Красивая и деликатная, она была не то чтобы застенчива, но закрыта точно, и никогда не говорила о себе. Даже ее ближайшие подруги (Галя Евтушенко и Таня Винокурова (Рыбакова) мало что могли о ней рассказать, кроме того, что знали все. Она носила широкую плетеную шляпку, старалась быть в тени и не только фигурально: если в парке — искала скамейку попрохладнее, на пляже — только под тентом. На набережную выходила ненадолго. Была во всем ее облике и поведении какая-то тайна (слово, невозможное в устах Слуцкого), ну, может быть, область непосягаемого. Я ничего не знал о ее предыдущем коротком браке, например, да эта тема никогда и не возникала. Им вдвоем было хорошо, и я долго ни о чем не догадывался. Когда я звал ее на пляж, Б.А. строго говорил: «Ей нельзя». Он и сам не был заядлым купальщиком, обычно только окунался и быстро выходил из воды. Ну, нельзя так нельзя. Зато гулять она любила, нет, не в горы, а вдоль моря, обычно вечером, когда зной спадал, и весь срок пребывания оставалась незагорелой и белокожей, как в день приезда. Вечером они рано уходили к себе, и свет горел иногда допоздна.

После полдника мы совершали с Б.А. общие прогулки. Гулять с ним было одно удовольствие, хотя я любил быструю ходьбу, а он не гулял, а прогуливался, время от времени останавливаясь и, полуобернувшись и вскинув голову, что-нибудь изрекал. Его крепкая еврейская голова и тут требовала игры и работы:

«Как вы думаете, кого больше в мировой поэзии: певцов моря или поэтов гор?» — спрашивает, смотря на залив. Ясное дело, романтика, Гомер, тугие паруса, корсары и прочее. «Конечно, певцов моря», — отвечаю. И начинаем считать. И, к моему удивлению, певцы гор побеждают романтиков моря с разгромным счетом.

Не знаю, как Таня, но Б.А. был жаворонком, вставал рано, часов в пять-шесть, еще до восхода солнца, и уходил к морю, обычно в Лягушачью бухту, возвращался до завтрака с готовым, как правило, стихотворением или свежими строфами, диктовал их Тане или записывал вышаганное в тетрадь, после чего они шли на завтрак. Это все рассказала мне сама Таня, а Б.А. подтвердил, что когда-то, борясь с контузией и головными болями, он принимал каждый вечер кучу снотворных (раскрыв ладонь показал: этого хватило бы любому отправиться на тот свет), а потом, по его словам, выбросил все таблетки и выработал такой режим: лучше рано вставать, чем всю ночь мучиться бессонницей.

Если прочитать под этим углом зрения стихи Слуцкого, бросается в глаза их мышечная природа: они не написаны, а записаны. Именно вышаганы: ритм ходьбы, ритм сердцебиения, энергия отдельной строки. Так писал, как известно, Маяковский, менее известно — Блок. Из младших современников — Вознесенский. Так что мое предыдущее заявление о графоманстве Слуцкого как минимум нуждается в уточнении. Графоман пишет по вдохновению, не отрывая пера от бумаги, а Слуцкий не писал, а вырубал слова из (воздушной) породы. Это изнурительный, порой безблагодатный труд, хотя, случалось, его и «вело», как всякого истинного поэта. Это же держало в форме. Инвалидный опыт и семейная ситуация не давали расслабиться. «Кто придет неразрушенным к старости, выиграет», — сказал он однажды посреди разговора, и я понял, что он постоянно об этом думает.

Иногда срывался и срочно вылетал в Москву — на моей памяти трижды — хоронить друзей. (Помню поспешный его отъезд — проводить в последний путь Любовь Михайловну Эренбург.) Через двое суток возвращался. Для него это была важнейшая обязанность, и он исполнял ее неукоснительно.

Вот я смотрю на выцветшую любительскую фотографию: скамейка на набережной, на ней четверо: Александр Абрамович Аникст, шекспировед, Виталий Лазаревич Гинзбург, физик, Слуцкий и я с краю. Троих уже нет на свете. А я еще живу, вспоминаю ту весну, цветущий тамариск, детский визг купающихся, шум волн и скрежет береговой гальки…

Тогда, весной 74-го, я узнал, что Таня давно и неизлечимо больна (рак лимфоузлов, кажется), что через Лилю Брик Б. А. удалось вывезти ее в Париж на лечение, что болезнь удалось приостановить, но она должна быть крайне осторожна: избегать солнечных лучей, соблюдать режим, вести себя осмотрительно. И я многое понял про них. Все эти годы они жили с ощущением отсроченной катастрофы, ожидая худшего и встречая каждый день как подарок. Отсюда их и замкнутость, и жадность к людям.

А Коктебель был место не только людное, но отборно людное. Кого только не прибивало к его благодатному (тогда) берегу. Я был допущен в круг его постоянных обитателей, старожилов и приезжавших на сезон, и дух некой вольницы, не без снобистского фрондерства, пронизывал каждый уголок этого славного места. Все быстро знакомились со всеми, завязывались дружеские и деловые связи, вспыхивали курортные романы, перераставшие иногда в браки, а Б.А. был очень опытным сватом, чем гордился. Именно там он познакомил меня с Ириной Поволоцкой, Ирой, ставшей потом моей женой.

А проделывал он это оригинальным манером. Будучи сам не знаком с выбранным объектом обольщения, он подходил к нему с каким-нибудь бесхозным ребенком и вовлекал в разговор на тему воспитания (вот, мол, оставляют без присмотра), после чего представлял якобы случайно появившегося знакомого и через минуту-другую, извинившись, отходил, предоставив дело случаю. Так он познакомил на пляже моего товарища Камила Икрамова с его будущей женой Олей. Так познакомил и меня с Ирой, правда, на этот раз они разыграли представление вместе с Таней. А увидев, что я не просто увлекся, а влюбился по уши, не на шутку встревожился и, когда мы уезжали на одной машине в аэропорт, а Ира с дочкой еще оставались на двенадцать дней у моря, он, пресекая мои судорожные усилия открыть дверцу или окно машины и выкрикнуть слова прощания, приказал шоферу прибавить скорость (это в парке-то) — «опаздываем!». Семья для него была превыше всего.

Вообще-то об этом месте и его героях можно и нужно рассказывать не в двух словах, но мы будем грести дальше, в сторону Слуцкого. Скажу только, что еще две весны мы встретим там вместе, всего две весны, но их трудно забыть. Б.А., как всегда, много работал, гудел ритмическим гулом, отпускал для развлечения приморской публики свои шуточки, присыпанные аттической солью. Таня держала спину и улыбалась, но я уже знал, чего ей это стоит. За общим столом, кроме нас, сидела, как всегда, Галя Евтушенко, иногда прилетал и Евгений Александрович, Женя, и мы сидели уже впятером.