Иван Корнилов - В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы]

• Название: В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы]
• Автор: Иван Корнилов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972
• ISBN: Современник

В книге Ивана Корнилова здоровый народный взгляд писателя на жизнь пробуждает в душе читателя чувства отрадного удивления, узнавания. Как будто бы многое, рассказанное автором, бывало и с тобой или с твоими знакомыми. И что это все важное, но почему-то забытое тобой, хотя не настолько, чтобы не воскреснуть в изначальной свежести, когда тебе ненавязчиво, без предрассудков намекнут живыми картинами, как непроста жизнь современного человека.

---

— А зябко нынче, — потерла рукой об руку, поднялась и поковыляла в избу.

«Да она сляжет, и сляжет скоро», — тотчас же пронеслось у меня в голове, и я готов был броситься вслед за Верой Матвеевной и просить у нее прощения за свой отказ и уверять ее, что утром же пойду к председателю колхоза и — пусть он думает обо мне что хочет! — напрошусь в бригадиры сам… Но в последний момент я удержался и ничего Вере Матвеевне не сказал.

Хоронили их через день. Гробы несли по шестеро, на длинных рушниках. Уже засыпали могилу, когда ко мне подошел председатель колхоза Дмитрий Визгалов, тучный, плечистый мужчина лет сорока. Он взял меня за пуговицу рубахи и умоляюще заглянул мне в глаза.

— Студент, а студент… Тебе ведь известно, что за хутор эта Орловка?

Он еще спрашивает!

— Может, выручишь, а? Побригадиришь самое малое время…

Не берусь сказать, чем бы закончились наши переговоры, не увидь я в это время Веры Матвеевны. Сухонькая, прочернелая, прислонилась плечом к старому кресту — ни дать ни взять былинка под ветром. Уеду — она изойдет здесь в неделю. Сляжет — и стакан воды подать некому. И это решило все.

— Вот это по-мужски, — потеплел лицом Визгалов. — А теперь идем на поминки.

Я не раз любовался, как Серега проводит утреннюю летучку. Пока мужчины, сидя на длинных вдоль стен лавках, покуривали да обсуждали погоду, пока женщины, вечно опаздывая и вечно винясь за свои опоздания, кучились в уголке у порога, Серега за своим столом ворошил бумаги и отсчитывал на костяшках счетов. Занятый своим делом, он как бы отсутствовал. Но он видел и слышал все. «Ну, что, может, дадим языкам передышку? — говорил он наконец и четко расставлял каждого по местам. — Кузьме и Виктору оправить солому у коровника. Возражений нет? Панна, Шура, Лида и Татьяна Гавриловна — вам работа вчерашняя, обмазывать кошару. А Николай будет подвозить им глину. У всех остальных работа прежняя». Пять минут — и конторка опустела.

А я? Что скажу завтра на летучке я?

До летучки я решил проехаться полями, хоть взглянуть на них, что они за поля.

Пока запрягал Удалого, он все воротил шею в сторону, косился на меня лиловым глазом будто на чужака. Потом, когда я сел в бричку, мерин потоптался на месте, закрутил головой, ожидая, что я укажу ему дорогу вожжами. Но мне было решительно все равно куда, и он, умница, понял мою заминку, сам выбрал дорогу и затрусил полегоньку за хутор, в сторону тока.

Был уже шестой час, когда я увидел первого в полях человека: за прудом поджидал меня бородач Тимофей Миронович Рябков с клюкой в руке. Морщинистый, дряблый, весь высохший, он уже тысячу лет подряд караулил бахчу. Увидев старца, я подумал все о своем: справедливость природы — где она? Этот ветхий, насквозь измочаленный недугами старикашка живет уже девяносто с лишним лет… Скольких пережил он только в Орловке! Да ему и жизнь-то давно не нужна, он живет по привычке. А Сереги нет.

— Я говорю, Константин… — и ветхий мой старикашка закашлялся. Кашлял мучительно, долго, и я не переставал думать о своем; для чего он живет, умер бы вместо Сереги, и это было бы так справедливо!

— Я говорю, где вода, там и беда: в верхнем, дынном углу этот дожжина такую водомоину разбарабошил, жуть!

«Водомоина!» «Разбарабошил!» Ого! Да таких словечек не найдешь, пожалуй, и у самого Даля!..

Взглянув на Тимофея Мироновича потеплевшим взглядом, я вынул свою карманную книжицу и тотчас же занес в нее оба слова. Наслышанный о моей привычке все и вся записывать, старик уважительно притих.

— Я говорю, там бы трубу положить. Мужиков шесть с лопатами прислать бы надо, а то и не углядишь, как водомоина до оврага взыграет.

(Ну что за слово, что за слово!)

Я решил взглянуть на водомоину собственными глазами; подсадил старика в бричку, и мы покатили. Удивила меня не свежая в земле прорезь, а то, что я уже был здесь, и был только что оказывается следы копыт и колес свеженькие лежали на траве. Видел водомоину, но ничего о ней не подумал… Хозяин же из меня!

Водомоина меня и выручила: теперь я приду на первую свою самостоятельную летучку не с пустыми руками — теперь я знаю, чем загрузить колхозников дня на два. В хутор я въезжал уже куда каким уверенным.

3

Кто-то догадался и на мою долю захватить лопату, и я работал, не отставая от других. Дно водомоины забили мы старой соломой, а потом стали засыпать глиной. Женщины неподалеку мотыжили бахчу. Бочонок с питьевой водой был у нас один на две артели — укрытый мокрым брезентовым лоскутом, он покоился у канавы.

Спасать бахчу от сорняков вышел весь хутор. Я впервые видел так много народу вместе. Вытянувшись ломаной линией, пестрой от нарядов, женщины подрубали мотыгами сорную траву. Мало-помалу они подвигались вперед и неторопливо разговаривали — и все, кажется, о покойных.

А солнце припекало. Женщины то одна, то другая скидывали свои блузки и относили их на край бахчи, куда не доставала летучая из-под мотыг пыль. Большею частию светлого шитва или совсем белые, блузки распластались поверх зелени и казались издали стадом прикорнувших гусей.

Наша, мужская компания работала молча, покашливая и останавливаясь покурить: дурно сказывалась ночная попойка. Рубах мужички мои не снимали, хотя обильно потели, зато бочонок с водой навещали часто. Мне думалось, что с водомоиной пропаримся мы дня два, однако люди вошли в охотку и легко управились к вечеру. Раз, когда я пошел напиться, услышал за спиной разговор, который невольно заставил меня попридержать шаг. «Лихой бригадир! Если после каждого дождя будем заделывать такие вот канавки…», «На такой пустяк поднял весь хутор». И засмеялись. Мне сделалось так стыдно, что хоть провались сквозь землю. Но вот кто-то заступился за меня, пожалел. «Бросьте! Скажите спасибо, что всех вместе собрал. Я уж и отвык работать артелью». — «И вправду хорошо, ей-богу! Как в первые дни колхоза».

После работы, когда я запрягал Удалого, слышу: Вера Матвеевна шумит издали, подъехать кличет. Подъезжаю к ней, и что же вижу? — набила моя хозяюшка мешок сырой травою, силится поднять его, да не может. Где там пожилой женщине, я и то еле поднял эту махину.

— Телке поддержать надо, — поясняет мне Вера Матвеевна. — На выгоне нынче что за трава? А тут острец, пырей, повеличка…

Мы ехали и поначалу восседали на мешке как на диване, но вот трава в нем уплотнилась, и это был уже не диван, а скорее, скамейка… После дождевой и ветреной недели природа наконец-то дала себе благостную передышку. Облака рассосались, ветер стих, и каждая травинка, бодро навострив листочки, пряменько тянулась в небо.

Чутко уловив красоту и торжественность момента, Удалой не спешил, шагал с церемонным спокойствием. Вера Матвеевна изредка поглядывала на меня и не выпускала из рук уголок платка, готовая в любой миг смахнуть непрошеную слезу. А я мысленно пропускал сквозь себя весь нынешний день, отыскивая в нем свои огорчения и радости. Да, с водомоиной (ну что за слово, кстати сказать!) я переборщил, кажется. Ну что ж… Зато, как охотно поработали мужички и какое славное это было зрелище — женщины с расстояния. Нет, как все-таки прекрасно, что жизнь продолжается!

Сбоку нашей брички коротко, как бы на случайный камушек споткнувшись, дзинькнул велосипедный звонок. Оглядываюсь — Клавдя Вьюркова на неловком мужском велосипеде. Не глядя на нас, некоторое время девушка держалась вровень с бричкой, а потом нажала на педали и легко ушла вперед.

— Через неделю семнадцать лет будет девке, — сказала Вера Матвеевна негромко. — Я в ее пору на сносях была. Андреем, самым старшим. С войны не вернулся. Да ты и сам знаешь, — и умолкла.

Да, я знал, что у Веры Матвеевны погибли на войне еще два сына и что муж ее вернулся калекой, пожил всего четыре зимы и тоже умер. Все знал я о Вере Матвеевне, все. Стоит пожить в хуторе одно лето, и все узнаешь обо всех. А я здесь уже третье лето.

Мы подъехали к своей избе, спихнули наземь мешок с травой, и я погнал мерина на конюшню. Конюх Семен Рябков, низкорослый, как все Рябковы, подошел принять у меня коня, и я чуть было не рассмеялся вслух: под глазом у него сизел «фонарь» — память о вчерашней кулачной свалке.

— Ну как он, первый денек, Иваныч? — спросил меня Семен.

Я ответил, что ничего, мол, терпимо.

— Па-йдет дело! Наш народ только по пьяной лавочке заковыристый, а коснись работы — любой чертоломит до соли между крыл.

«До соли между крыл»!.. Разумеется, я не упустил случая занести в свою книжицу и это. Но в душе моей радостно затренькала и еще какая-то струнка. Какая же? Отчего же? Ах, вон оно что: он же сказал мне «Иваныч»! Я растянул это слово про себя раз и другой. Получалось что-то очень и очень солидное: «Ива-ныч, Ива-ныч».

В ужин Вера Матвеевна кормила меня творожными варениками и яичницей. Поглядывая на меня, Вера Матвеевна ходила уже много живее и все пыталась заговорить.