Анри Мюрже - Сцены из жизни богемы

• Название: Сцены из жизни богемы
• Автор: Анри Мюрже
• Жанр: Классическая проза

Анри (1822-61 года), французский писатель. Книга «Сцены из жизни богемы» (1851 г.) послужила основой для оперы Дж. Пуччини «Богема» (1896 г.).

Проблема выбора – одна из вечных проблем, актуальная ныне как никогда. «Нельзя одновременно служить Богу и Маммоне», – гласит Евангелие (Маммона – воплощение земных благ, богатства, потребностей желудка). Герои романа Анри Мюрже «Сцены из жизни богемы» (1851 г.) и написанной на его сюжет в 1885 году Джакомо Пуччини оперы «Богема» вопреки нищете однажды и навсегда сделали свой выбор в пользу искусства, творчества, любви. «Благоприятные условия. Их для художника нет. Жизнь сама – неблагоприятное условие. Всякое творчество – перебарывание, перемалывание, переламывание жизни – самой счастливой. И как ни жестоко сказать, самые неблагоприятные условия, быть может, самые благоприятные», – так в 1922 году определила Марина Цветаева проблему выбора для Артиста в эссе о художнице Наталье Гончаровой

---

И он протянул Шонару клочок бумаги, на которой рукою У было написано:

«Мы отправились обедать к Шонару, улица такая-то, такой-то дом. Приезжай туда».

– Отлично,– сказал Шонар, уходя.– Когда случаю вздумается пошутить, он сочиняет презабавные водевили!

Тут он вспомнил, что неподалеку, на Менском шоссе, есть кухмистерская, известная в кругах захудалой богемы под названием «Мамаша Кадэ», где ему раза два-три довелось недорого закусить. Он направился в это заведение. Обычными посетителями ресторанчика являются возчики с Орлеанской дороги, певички с Монпарнаса и первые любовники от Бобино. В летнее время сюда гурьбой сходятся ученики художников из многочисленных мастерских, расположенных вокруг Люксембургского сада, никогда не издававшиеся писатели, репортеры никому не ведомых газет. Ресторанчик славится тушеным кроликом, настоящей квашеной капустой и дешевым белым винцом с привкусом ружейного кремня.

Шонар расположился в рощице – так у «Мамаши Кадэ» именуется навес, образуемый реденькой листвой двух-трех чахлых деревьев.

«Что ж, наплевать! – подумал Шонар.– Наемся до отвала, устрою сам себе Валтасаров пир».

И, не долго думая, он заказал суп, полпорции капусты и две полпорции кроличьего рагу: он давно приметил что когда берешь полпорции, дают по крайней мере три четверти.

Такой заказ привлек к нему внимание юной особы белом платье и бальных туфельках, с флердоранжем «а голове, за ее плечами, которые лучше бы не выставлять на вид, порхало жалкое подобие подвенечной вуали. Это была певичка из театра Монпарнас, кулисы которого выходят, можно сказать, прямо на кухню „Мамаши Кадэ“. Артистка забежала сюда перекусить во время антракта „Лючии“ и теперь завершала полчашкой кофея обед, состоявший всего-навсего из артишока с уксусом и прованским маслом.

– Два рагу! Малый не промах! – шепнула она девушке-официантке.– Молодой человек кушает недурно! Сколько с меня, Адель?

– Четыре су за артишок, четыре за полчашки кофея и су за хлеб. Всего девять.

– Получите,– сказала певица и ушла, напевая:

Любовь ниспослана мне богом…

– Вот ведь какое «ля» выводит! – заметил тут таинственный персонаж, сидевший за одним столиком с Шонаром и наполовину скрытый высоким бруствером из книг.

– Никуда она его не выводит! – возразил Шонар.– По-моему, «ля» так при ней и остается. Но подумать только,– продолжал он, указывая на тарелку, на которой Лючия ди Ламмермур ела артишок,– маринует свой фальцетик в уксусе!

– Что и говорить, уксус сердитый,– добавил неизвестный.– Орлеанский уксус славится недаром!

Шонар внимательно присмотрелся к посетителю, который явно втягивал его в разговор. Неподвижный взгляд больших голубых глаз незнакомца, словно что-то выискивавший, придавал его лицу выражение блаженной безмятежности, свойственное семинаристам. Цвет лица его напоминал старую слоновую кость, если не считать щек, которые были словно припудрены толченым кирпичом. Рот его, казалось, был нарисован учеником-приготовишкой, которого к тому же в это время кто-то толкнул под локоть. За выпяченными, как у негра, губами виднелись зубы, похожие на клыки охотничьей собаки, а двойной подбородок упирался в белый галстук, один кончик которого грозил звездам, а другой устремлялся в землю. Из-под потертой фетровой шляпы с чудовищно широкими полями каскадом вырывались белокурые волосы. На незнакомце было пальто орехового цвета с пелериной, ткань которого, давно утратив ворс, стала шершавой, как терка. Из оттопыренных карманов торчали связки каких-то бумажек и брошюр. Не смущаясь тем, что его разглядывают, он со смаком уничтожал кислую капусту с гарниром и то и дело во всеуслышанье выражал свое удовлетворение. Одновременно он читал лежащую перед ним книжонку, порой делая на полях пометки карандашом, который заткнул себе за ухо.

– Ну, где же мое рагу? – вдруг воскликнул Шонар, постучав ножом об стакан.

– Рагу кончилось, сударь,– ответила девушка, подошедшая с тарелкой в руках.– Вот последняя порция для этого господина,– добавила она и поставила рагу перед человеком с книжками.

– Черт побери! – вырвалось у Шонара.

В этом возгласе прозвучало такое разочарование и горечь, что человек с книжками был тронут до глубины души. Он отодвинул бруствер из книг, высившийся между ним и Шонаром, поставил тарелку на середину стола и сказал очень ласково:

– Позвольте, сударь, предложить вам разделить со мной это блюдо.

– Я не могу вас лишать его, сударь,– ответил Шонар.

– Но тем самым вы лишаете меня удовольствия сделать вам приятное.

– Если так, сударь…

И Шонар подставил свою тарелку.

– Позвольте предложить вам не голову, а…

– Нет, нет, сударь,– воскликнул Шонар,– на это я уж никак не могу согласиться.

И все же, пододвинув к себе тарелку, Шонар заметил, что незнакомец положил ему именно тот кусок, который он якобы собирался оставить себе.

– Что же это он разыгрывает великодушие! – мысленно проворчал Шонар.

– Хоть у человека голова и самая благородная часть тела, у кролика она наименее приятная,– заметил незнакомец.– Многие терпеть не могут кроличью голову. А я, наоборот, обожаю.

– В таком случае я крайне сожалею, что ради меня вы лишили себя этого удовольствия,– ответил Шонар.

– Как так? Простите, голова у меня,– возразил человек с книжками.– Даже имел честь обратить ваше внимание…

– Позвольте, – сказал Шонар, поднося свою тарелку к самому носу незнакомца.– Что же это, по-вашему?

– Вот так штука! Что я вижу! О боги! Еще голова! Да это кролик бицефал,– вскричал неизвестный.

– Би…? – переспросил Шонар.

– …цефал. Слово греческое. И в самом деле, господин де Бюффон, писавший свои сочинения не иначе как в манжетах, упоминает о таких удивительных случаях. Ну что ж, я рад, что могу отведать подобного чуда природы.

Благодаря этому инциденту сотрапезники окончательно разговорились. Чтобы не остаться в долгу, Шонар потребовал литр вина. Человек с книжками заказал второй литр. Шонар угостил собеседника салатом. Человек с книжками ответил десертом. К восьми часам вечера на их столике уже красовалось шесть пустых бутылок. Мало-помалу они разоткровенничались, побуждаемые обильными возлияниями, они рассказали друг другу свою биографию и под конец знали один другого так, словно никогда не разлучались. Выслушав признания Шонара, человек с книжками поведал художнику, что зовут его Густав Коллин, что работает он на поприще философии, а живет уроками математики, схоластики, ботаники и нескольких других наук, оканчивающихся на «ика».

Все деньжонки, какие Коллин сколачивал, бегая по урокам, он тратил на покупку книг. Его ореховое пальто было хорошо знакомо всем букинистам на набережной от моста Согласия до моста Сен-Мишель. Что он делал со всеми этими книгами – никому не было известно, в том числе и ему самому. У него их было такое множество, что на прочтение их не хватило бы целой жизни. Но привычка покупать книги превратилась у него в настоящую страсть. Когда ему случалось вечером возвратиться домой без новой книжки, он сетовал, перефразируя слова Тита: «Сегодня у меня день пропал зря». Учтивые манеры Коллина, его привычка говорить, сочетая как в мозаике всевозможные стили, чудовищные каламбуры, которыми он уснащал речь, совершенно покорили Шонара. Художник тут же попросил у нового знакомого позволения внести его имя в знаменитый реестр, о котором мы уже упоминали.

Они вышли от «Матушки Кадэ» в девять часов под изрядным хмельком, походка их свидетельствовала о продолжительной беседе с бутылками.

Коллин предложил Шонару чашку кофея, и тот принял предложение с условием, что, в свою очередь, позаботится о спиртном. Они зашли в кафе на улице Сен-Жермен-л'Оссеруа, под вывеской «Мои, божество игр и веселья».

Когда они входили в кабачок, между двумя его завсегдатаями разгорелась ссора. Один из них был молодой человек с лицом, утопавшим в пышной разноцветной бороде. Как бы в противовес этой пышной растительности на подбородке, на макушке его сияла преждевременная лысина, так что голова напоминала голое колено, которое тщетно пытался прикрыть пучок волос, столь редких, что их можно было бы пересчитать. На незнакомце был черный фрак с заплатами на локтях, когда же он взмахивал руками, то под мышками зияли вентиляционные отверстия. Брюки его, пожалуй, могли сойти за черные, зато башмаки, по-видимому никогда и не бывшие новыми, казалось, уже несколько раз обошли вокруг света на ногах Вечного Жида.

Шонар заметил, что его друг Коллин и бородатый юноша обменялись приветствиями.

– Вы с ним знакомы? – он философа.

– Не то чтобы знаком, но мы иногда встречаемся в библиотеке,– отвечал тот.– Он, кажется, литератор.

– Во всяком случае, одет как литератор,– заметил Шонар.

Человеку, с которым пререкался юноша, было лет сорок, судя по огромной голове, выраставшей у него прямо из плеч, при полном отсутствии шеи, он был предрасположен к апоплексии, его приплюснутый лоб, чуть прикрытый маленькой ермолкой, свидетельствовал о непроходимой глупости. То был господин Мутон, чиновник мэрии IV округа, ведавший записью смертей.