Патрик Модиано - Вилла Грусть

• Название: Вилла Грусть
• Автор: Патрик Модиано
• Жанр: Проза

---

Я спросил Ивонну, что это за кирпичная церковь там, вдалеке. "Святого Христофора", - сказала она. Я с нежностью представил себе, как она девочкой идет в эту церковь к первому причастию, но не стал ее расспрашивать, чтобы не расстаться с моей фантазией. Чуть дальше был кинотеатр "Блеск". Его серо-коричневый фасад и красные двери с круглыми окошками напомнили мне кинотеатры на окраине Парижа или на проспектах Маршала де Латтра де Тассиньи, Жана Жореса или Маршала Леклерка при самом въезде в город. И сюда она, наверное, ходила в шестнадцать лет. В "Блеске" в тот вечер шел фильм нашего детства - "Узник Зенды". И я представил себе: вот мы с ней покупаем два билета на балкон, вот и зал, знакомый нам с давних пор: кресла с деревянными спинками и доска объявлений рядом с экраном:

"Жан Шермоз, владелец цветочного магазина, ул. Сомейе, 23".

"Прачечная, ул. президента Фавра, 17".

"Магнитофоны, телевизоры и радиоприемники, продаются в магазине на ул. Аллери, 22".

После кинотеатра пошли кафе. Сквозь стеклянную стену одного из них было видно, как четверо молодых официантов с напомаженными волосами, играют в настольный футбол. Зеленые столики стояли под открытым небом. Сидящие за ними с интересом разглядывали пса. Ивонна сняла свои черные перчатки. Вообще, она чувствовала себя здесь как дома, и можно было подумать, что она в своем белом платье вышла на вечернюю прогулку в честь праздника 14 июля.

Мы довольно долго шли вдоль серого деревянного забора с разнообразными афишами: репертуаром "Блеска", приглашениями на церковный праздник и на гастроли цирка. Наполовину оборванный плакат с изображением Луи Марьяно. Старые, полустертые надписи: "Свободу Анри Мартену!", "Алжир собственность французов!" Сердце, пронзенное стрелой, с инициалами. Бетонные фонарные столбы слегка покосились. Шелестящая листва платанов при свете фонарей отбрасывала тень на забор. Ночь была очень теплая. Я даже снял пиджак. Мы остановились у входа в огромный гараж. Справа на дверце дощечка с надписью готическим шрифтом: "Жаке". И сверху вывеска: "Запасные части к американским автомобилям".

Он ждал нас на первом этаже в комнате, бывшей, видимо, и гостиной и столовой одновременно. Два окна и застекленная дверь выходили прямо в огромное помещение гаража.

Ивонна представила меня: "Познакомься, граф Хмара". Я смутился, а он и внимания не обратил. Только спросил у нее ворчливо:

- А твой граф станет есть эскалопы в сухарях? - Он выговаривал слова отчетливо, как парижанин. - А то ведь я приготовил вам эскалопы.

При этом он не вынимал изо рта сигарету, вернее окурок, и щурился. У него был грубый, охрипший голос, как у пьяницы или завзятого курильщика.

- Присаживайтесь.

Он указал на голубой линялый диван у стены. Потом не спеша, вразвалочку удалился на кухню, смежную с гостиной. Слышно было, как он открывает духовку.

Наконец он вернулся и поставил на край дивана поднос с тремя стаканами и целым блюдом печенья под названием "кошачьи язычки". Протянул нам с Ивонной стаканы с бледно-розовой жидкостью. Улыбнулся мне:

- Попробуйте. Адская смесь. Огонь. Называется "Дева Роза"... Попробуйте.

Я пригубил. Отпил. И сразу же закашлялся. Ивонна расхохоталась.

- Дядя Ролан, ему такого нельзя наливать!

Меня удивило и тронуло, как просто она назвала его: "дядя Ролан".

- Что, обжигает? - спросил он, весело таращась на меня. - Ничего, привыкнете.

Он уселся в кресло, тоже некогда голубое и тоже выцветшее, как диван. Потрепал прикорнувшего у его ног пса и отхлебнул глоток адской смеси.

- Ну как дела? - спросил он Ивонну.

- Ничего.

Он покачал головой, не зная, о чем еще спросить. А может, ему не хотелось болтать при незнакомом человеке. Он ждал, что я заговорю первым, но я смутился не меньше его, а Ивонна и не подумала нарушить неловкого молчания. Вместо этого она вытащила из сумочки перчатки и потихоньку стала их натягивать. Дядюшка исподлобья, слегка скривив рот, следил за этой странной длительной процедурой. Долгое время мы сидели молча.

Я украдкой рассмотрел его. Густые темные волосы, лицо грубоватое, красное, но зато в больших черных глазах с очень длинными ресницами какое-то очарование и нега. Должно быть, в молодости он был красив, хотя и несколько специфической красотой. Губы же, на удивление, тонкие, насмешливые, очень французские.

Видимо, он принарядился к нашему приходу: надел серый твидовый пиджак, широковатый ему в плечах, темную рубашку и надушился лавандовой водой, галстука на нем не было. Я все старался найти между ними родственное сходство. И не нашел. "Ничего, - подумал я, - до конца вечера еще далеко, найду. Вот сяду напротив них и буду смотреть на обоих. И в конце концов, конечно, подмечу сходство в жестах или мимике".

- А у тебя, дядя Ролан, теперь много работы?

Меня удивило, каким тоном это было сказано. В ее вопросе прозвучала и непосредственность ребенка, и бесшабашность женщины, говорящей со своим любовником.

- Ох уж эти мне американские железяки... все эти чертовы "студебеккеры"...

- Замучился, дядя Ролан? - Теперь голос стал совсем детским.

- Да нет. Просто в моторе у них...

Он не докончил фразы, как будто вдруг понял, что нам неинтересно слушать о всяких там технических подробностях.

- Ладно... Ты-то как? - спросил он Ивонну. - Ничего?

- Да, дядя.

Она задумалась о чем-то. О чем?

- И отлично. Ничего так ничего. А не пройти ли нам к столу?

Он встал и положил мне руку на плечо.

- Эй, Ивонна, ты что, не слышишь?

Стол стоял под окном у стеклянной двери, ведущей в гараж. И был накрыт скатертью в клетку - белую и цвета морской волны. На нем - рюмки "дюралекс". Дядюшка усадил меня как раз куда мне хотелось - на стул напротив них. На их тарелках лежали круглые деревянные кольца для салфеток с вырезанными по кругу именами: "Ролан" и "Ивонна".

Дядюшка вразвалочку пошел на кухню, и Ивонна снова пощекотала мою ладонь. Он вернулся с блюдом "нисского салата". Ивонна разложила салат по тарелкам.

- Ну как, вкусно?

- Гра-фу пра-ав-да пришлось по вкусу? - обратился он к Ивонне.

И, по-моему, безо всякой насмешки, с чисто парижскими юмором и любезностью. Кстати, я никак не мог понять, откуда у этого "савойца" (ведь сказано же в статье об Ивонне: "Она уроженка наших мест") такое отличное произношение, какого и в столице теперь не встретишь.

Нет, они совсем друг на друга не похожи. У Ивонны такие правильные черты лица, тонкие руки, изящная шея, что рядом с ней он казался еще более грузным и неуклюжим, чем тогда, когда сидел в кресле. Мне очень хотелось бы знать, в кого она такая зеленоглазая и рыжеволосая, но я слишком уважал французские семьи и их тайны, чтобы спросить об этом. Где теперь отец и мать Ивонны? Живы ли они? Чем занимаются? Я по-прежнему потихоньку наблюдал за Ивонной и ее дядюшкой. Оказывается, у них есть что-то общее в манерах. Например, оба низковато держат нож, когда режут, и медленно несут вилку ко рту, оба одинаково щурятся, отчего вокруг глаз образуются морщинки.

- А вы кто по профессии?

- Никто, дядя, - отвечает Ивонна, прежде чем я успел открыть рот.

- Неправда, - пролепетал я. - Неправда. По профессии я писатель.

- Писатель? Вы - писатель?

Он посмотрел на меня безо всякого выражения.

- Я... я... - Ивонна уставилась на меня с дерзкой усмешечкой. - ...я пишу книгу. Вот.

Я лгал так уверенно, что сам себе удивился.

- Вы пишете книгу? Книгу?.. - Нахмурившись, он слегка пододвинулся ко мне. - Детектив, что ли?

Он улыбнулся с облегчением.

- Да, детектив, - прошептал я. - Именно детектив.

В соседней комнате с шипением зазвонили часы. Они все звонили и звонили. Ивонна слушала их, приоткрыв рот. Дядюшка взглянул на меня: ему было досадно, что они принялись звонить так не вовремя. Они фальшивили, и я никак не мог понять, что же они вызванивают. Лишь когда он гаркнул: "Только проклятого Вестминстера не хватало!", я догадался, что эта какофония - лондонский колокольный звон, правда очень унылый и тоскливый.

- Проклятый Вестминстер совсем ополоумел. Он все время бьет по двенадцать раз... Я сам с ума сойду с этим мерзавцем. И как я его до сих пор не выбросил... - Он говорил о часах, словно это был какой-то его личный враг. - Ну что, слыхала, Ивонна?

- Я же тебе сказала, это мамины часы. Отдай их мне, и дело с концом.

Он внезапно побагровел от ярости, так что я даже испугался.

- Они останутся у меня! Поняла? У меня.

- Ладно, дядя, ладно... - успокаивала его Ивонна. - Пускай они останутся у тебя. Возьми себе этот паршивый Вестминстер.

Она взглянула на меня и подмигнула. Он убеждал меня в своей правоте:

- Поймите, если не станет проклятого Вестминстера, мне будет одиноко...

- А мне эти часы напоминают детство, - сказала Ивонна. - Они всегда мешали мне уснуть...

И я представил, как она лежит в кроватке в обнимку с плюшевым мишкой, широко раскрыв глаза.

Последние звуки были отрывистыми, словно икота пьяницы. Наконец Вестминстер затих, словно захлебнулся.