Марьяна Романова - Солнце в рукаве

• Название: Солнце в рукаве
• Автор: Марьяна Романова
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: ISBN 978-5-17-070703-4, 978-5-271-31505-3

Проза Марьяны Романовой – глубокая, мелодичная и чувственная. Роман «Солнце в рукаве» – это психологическое расследование. С фрейдистской дотошностью автор пытается понять психологию ничтожества. Почему некоторые люди не смеют желать большего? Главная героиня, взрослая и неглупая горожанка, чувствует себя несчастной и потерявшейся. Она беременна, но вовсе не хочет детей. Она дважды выходила замуж за мужчин, которые ее не любили. Ей тридцать четыре, но она до сих пор боится своей бабушки. Зато по-детски влюблена в мать, истеричку и эгоистку. Она живет как будто бы по инерции и как будто бы чужую жизнь. Пока наконец не встречает человека, который помогает понять, почему все это с ней происходит. Это книга не о любви. В ней нет хэппиэнда. Но, приготовив концентрат горечи, автор все-таки оставляет послевкусие солнца.

---

Надя маме сочувствовала, но в глубине души была довольна.

Обнаженная Надя рассматривала себя в зеркале. Они были удивительно похожи, три женщины семьи Суровых. Мама – чуть выше и стройнее, и глаза у нее – немного голубее, а волосы – оттенка спелой пшеницы, в то время как у Нади и бабушки – серые какие-то. У всех троих круглые лица, сдержанный румянец, позволяющий не пользоваться пудрой, прямые широковатые носы, светлые ресницы и брови, красиво очерченные, но тонкие губы. Простая русская красота, неброская. То есть это мамины слова – о простой красоте. Надя же всю жизнь считала себя – нет, не уродом, конечно… Не вполне дурнушкой, но и не дотягивающей до миловидности, как-то так. И бабушка эту версию поддерживала – в юности Наде казалось, что так справедливо, потом же она часто вспоминала бабушкино презрительное: «жопка низко висит», «ноги похожи на бутылочки из-под пива», «брови как у альбиноса», «волосенки жиденькие», «мордой не вышла, так хоть бы училась хорошо» – и недоумевала: зачем? Вот была у нее школьная подруга, Сашенька. Без слез не взглянешь – тощая, жилистая, как марафонец, кривоногая, глазки – маленькие, на лбу – воспаленные прыщи. Сашенька эта воспитывалась мамой, которая надышаться на нее, ангелочка своего, не могла. Все приговаривала, не стесняясь окружающих: «моя красавица», «точеная фигурка», «аристократический высокий лоб», «личико твое, как солнышко». Последнее почему-то особенно запомнилось Наде, запало в душу.

Личико твое, как солнышко.

И так она смотрела на Сашеньку убогую свою, как верующий на икону чудотворную. И Сашенькино эго под лучами этого взгляда благодарно распускалось, сочно цвело. У Саши – модная прическа, у Саши – балетная осанка и кокетливый взгляд, Саша ведет себя как принцесса. И к концу школы все научились смотреть сквозь ее кривые ноги и прыщи. Как будто видели за всем этим что-то более важное. Личико твое как солнышко. Считалось, что Сашенька – красавица. За ней все мальчишки увивались. А за Надей – никто. Ноги похожи на бутылочки из под пива, так-то.

Было время, когда Надя старательно вытравливала из себя маму и бабушку.

«Как ваша девочка удивительно на вас похожа», – говорили бабушке все подряд, от приятельниц до провизорш в аптеке. Та равнодушно пожимала плечами, Надя же прятала в карманах сжатые кулаки.

Ей было пятнадцать, когда она покрасила волосы в иссиня-черный цвет. Краску купила в ларьке, самую дешевую, польскую. Дождалась, пока бабушка уснет, прокралась в ванную, размешала порошок, аккуратно вымазала густую темную массу на волосы, замоталась в старую простыню и села на пол – чуда ждать. На упаковке была фотография лукаво улыбающейся черноглазой красавицы. Пока краска впитывалась в волосы, Надя рассматривала красавицу эту и думала: нежели она и в самом деле такая добрая и открытая? Или просто прикидывается, для съемок?

Выдержала сорок минут, как было написано на упаковке. А потом еще пятнадцать – чтобы наверняка. Сунула голову под мощную струю воды в почти предновогоднем ожидании чуда. Высушила волосы бабушкиным старым феном. С распускающейся улыбкой подошла к зеркалу и… отшатнулась даже.

– Что это тут еще происходит? – Бабушка материализовалась за спиной; видимо, ее разбудил звук фена.

Надя хотела быстро намотать вокруг головы полотенце на манер чалмы, но конечно же не успела. Вера Николаевна увидела черные волосы и расхохоталась как баба-яга.

– Что это ты удумала? В кого превратилась? Это же курам на смех!

Она была права. Курам на смех. Черный, как сам космос, цвет совсем не подходил к бледной коже. Надя выглядела уставшей, нездорово-синюшной, как покойница, и даже какой-то… старой – в пятнадцать-то лет!

И вдруг бабушка сделала нечто такое, чего Надя ожидать никак не могла, и даже так растерялась, что в ее глазах высохли проступившие было слезы. Вера Николаевна шагнула вперед, обняла внучку за плечи, ласково потрепала ее по еще не высохшим волосам и сказала:

– Пойдем в кухню, чайку тебе заварю.

И Надя послушно пошла, ведомая неожиданной лаской. Как безмозглая крыса на звук волшебной дудочки. Из бабушки – ее неприветливой холодной бабушки – словно на минуту выглянул живой человек, и даже ее морщинки как будто бы стали другими, расправились и стали похожи на солнечные лучики.

И она действительно заварила для Нади чай с бергамотом и даже выдала ей половинку тульского пряника с вареньем, хотя обычно строго отчитывала Надю за ночное обжорство. Наде иногда нравилось почитать перед сном в постели с парочкой сдобных печеньиц. Бабушка же, если замечала такое, грубо вырывала из ее рук тарелку, а потом заставляла Надю пылесосить кровать и пол прямо посреди ночи. Пылесос гудел, соседи стучали чем попало по батарее, а бабушке – хоть бы что, у нее же воспитательный процесс.

Надя удивилась, но чай с благодарностью приняла. Ей необходимо было успокоиться.

А бабушка уселась напротив, подперла сухую щеку маленьким кулаком, с жалостью взглянула на черноволосую Надю и сказала:

– Понимаю, как ты переживаешь… Знаешь, мне самой как иногда тебя жалко? И неудачница, и никчемная, да еще и страшненькая… Конечно, тебе хочется хоть как-то себя приукрасить, но вот что я тебе скажу. В твоей ситуации лучше принять все как есть. Научиться с этим жить, понимаешь?

Надя недоуменно смотрела на бабушку поверх кружки с чаем.

– И чем дальше, тем тебе будет сложнее… Да еще и подруга у тебя красивая, я этого не одобряю. И так на твоем фоне любая выиграет, а ты еще и так сглупила, что выбрала самую яркую.

Она имела в виду Марианну.

Марианна всего однажды побывала в бабушкиной квартире, и это было ужасно. Она была антиподом Веры Николаевны, они невзлюбили друг друга с первого взгляда, ощетинились как соперничающие кошки – правильная домашняя и закаленная, прожженная дворовая. Марианна потом сказала, что бабушка Надина – сволочь и ведьма, и больше она в этот ужасный дом не придет, лучше уж встречаться на нейтральной территории, например, на Старом Арбате. К тому же там уличные музыканты, некоторые из которых волнующе сероглазы. А Вера Николаевна сказала, что Марианна сволочь и проститутка, и больше она эту девку в своем доме не потерпит.

– Ты, Наденька, из тех, кому лучше вообще не наряжаться, никак себя не украшать. Потому что любое украшательство привлечет к тебе внимание, а этого допустить никак нельзя.

– Почему? – пересохшими губами спросила пятнадцатилетняя Надя.

– Потому что ты – урод, – невозмутимо и даже ласково констатировала бабушка. – И не надо так на меня смотреть. Ты должна благодарна мне быть за то, что я хоть правду скажу.

И вот теперь, спустя почти двадцать лет, Надя снова рассматривала себя в зеркале, с привычным привкусом ненависти к себе, к своему простому круглому лицу, борясь с нарастающим желанием разбить стекло.

Нужно было на что-то отвлечься. Надя решила приготовить творожники. Ничто так не успокаивало ее, как механические машинальные действия, к которым она относилась почти как к медитации.

Разбила яйца в кастрюлю, руками замешала творог, сахар, муку. Получившаяся масса была теплой и приятно обволакивала ладони. Пальцы работали ловко и привычно. На ближайшие три четверти часа ее единственной заботой стало, чтобы творожные шарики получились ровными и одинаковыми.

Данила находился здесь же, на кухне. Отвернувшись к стене, прилип к экрану ноутбука – как обычно, играл в «Doom». За годы жизни с ним, взрослым ребенком, она научилась не вздрагивать, покрывшись мурашками, когда компьютер вопил что-нибудь вроде: «Я выпущу тебе кишки, подонок!»

Взрослый ребенок.

Надя вздохнула – машинальная непрошеная мысль была болезненной, как пощечина. Что же она наделала? Справится ли она одна, сможет ли быть дважды хорошей матерью? Для ребенка самопровозглашенного, который разбрасывает по кухне поп-корн, гоняет на мотоцикле в дождь, а потом небрежно швыряет заляпанные грязью джинсы на полку с ее нижним бельем; который не умеет вставать по будильнику, готовить даже бутерброды, принимать хоть какие-то трудности как повод для борьбы, а не очередную тренировку благостной индифферентности. И для второго ребенка, настоящего малыша, который пока еще похож на зернышко, набухающее в ее животе?

Изменится ли он, Данила, когда в доме появится малыш? Хотя бы чуть-чуть? Нет, на полноценную помощь она и не рассчитывала, это было бы совсем наивно, но вот если бы он хотя бы научился быть более самостоятельным, отвечать за себя, принимать хоть какое-то участие в самообслуживании…

Данила обернулся от мерцающего экрана, рассеянно посмотрел на нее и произнес одно слово:

– Изюм.

– Что? – растерянно переспросила Надя.

– Изюм, – с терпеливой интонацией учителя, который привык, что среди учеников иногда попадаются и слабоумные, повторил он. – Не забудь положить в творожники изюм. Будет вкуснее.