Дарья Симонова - Половецкие пляски

• Название: Половецкие пляски
• Автор: Дарья Симонова
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002

Повести и рассказы, вошедшие в сборник, читаются как единое повествование о житье-бытье компании молодых людей, у которых свои правила, свой язык, своя система ценностей и свой набор житейских мудростей, зачастую парадоксальных. Например: жизнь слишком важна сама по себе, чтобы относиться к ней серьезно, а потому потерявший всегда в выигрыше — даже если все не ладится, даже если мучают неустроенность, безбытность, непонимание близких.

Так они и живут, — то ли вечный карнавал, то ли неостановимая карусель бытия. Все смешалось, и не поймешь, где грань между фарсом и подлинной драмой, победой и поражением, кто на обочине, а кто на коне…

---

… так же как мне, наверное, когда речь идет о Лешеньке. К нему тоже теперь нельзя прикоснуться, а раньше было очень даже можно, но что имеем не храним и даже не торопимся развязать подарочную ленточку и развернуть обертку, мол, успеется еще, не убежит. Алеша умер, и ничего не успелось, осталось только эзотерическое занятие «думать о нем». Когда сильно о нем думаешь, то вроде бы и не одна. Столь обожаемый издалека, нетронутый, иногда вреднющий, очкастый и твердолобый, всегда нерешительный и «всегда ваш», и вдруг умерший, он просто обязан был стать призраком и являться, дабы уберечь нас, неразумных, от всякой мирской опасности или проступить росой на иссохших душах как долгожданное успокоение. Но Алеша остался верен материалистическим идеалам, он считал, что душа — это серая мякоть внутри черепа и она тоже подлежит гниению. Хотя думаю, что теперь он иного мнения, но из упрямства не хочет это обнаружить…

Алеша принадлежал к тем мужчинам, о которых одни женщины печалятся: жаль, что не дала ему, пока был жив (даже если и не просил), а другие радуются, мол, хорошо хоть мы с ним все-таки тогда… иначе говоря, греющая причастность. Здесь я оказалась не на высоте, ибо Алексей как-то намекал мне, дескать, давай вместе, вдвоем, я ведь нестрашный и иногда услужливый, как все семь гномов, вместе взятые, но я на всякий случай не приняла ангажемент всерьез. Уж слишком он был заметным, мне не хватило смелости покуситься на достояние всей честной компании… В общем, отказ — игра многогранная, и порой неизвестно, кому дольше икается — отвергнутому или отвергнувшему.

Думать об Алексее означало вести с ним напряженные диалоги. Это были не издержки воображения и не испражнения фантазии, это было бесконечное повторение одних и тех же вопросов и ответов, как в масонском ритуале. С живым Алексеем эти сеансы проводились не раз, так что все его реплики я знала наизусть и получала от этого горькое удовольствие, как гурман от поэзии, в тысячный раз прожевывающий любимую и печальную строчку. Я просто закрывалась от действительности вспотевшим одеялом и слышала сам ход его потусторонних мыслей. Его мысли не терпели моих жалоб и слез в жилетку, в противном случае игра сразу прекращалась. По Лешиному разумению, негоже было уподобляться задрипанным бабенкам, которые имеют в запасе гнусный сценарный ход под названием «Если бы не злодейка-подруга…», или «Если бы не революция…» et cetera, то как бы у меня все было славно! Леша говорил, что надо быть выше этого, стиснуть зубы, выпучить глаза и навострить лыжи к Большой Мечте, изредка устраивая привалы с весельем и водкой и стоической песней о Вªроне. Лешин алгоритм везения был прост: сразу (то бишь в день совершеннолетия, что ли?!) предъявить Господу список со своими требованиями к судьбе и на меньшее не соглашаться. Тогда Бог призадумается, репу почешет, но в конце концов согласится. Главное — не поддаваться на искушение схватить подделку, польститься на дешевку. Последнее ему представлялось самым трудным. Его сбили, когда он беззаботно рулил на чужом велосипеде… Мне, деваться некуда, остались одни «половецкие пляски»…

Те, о ком мы думаем, а также привидения, домовые и прочие астральные гости, в сущности, тоже жильцы, которые совершенно не учитываются санитарными нормами человеческого общежития. На них требуются время, силы и дополнительный метраж, иначе хрупкий земной разум сплющивается под гнетом мистического беспредела. За эту ночь мой разум сплющился окончательно, ибо сон изобиловал непотребными персонажами из прошлой жизни типа диатезной девочки с гнусным оскалом плача, которая, между прочим, была в добром здравии и к потустороннему миру отношения не имела. Сердобольная Марина однажды приютила мамашу с ребенком, а та, на беду, задержалась, сама трусливая, а глазешки злые и челюсть, как у пекинеса. В общем, никто ее не жалел, а только втихомолку обзывали ее визгливое дитя «крокодилицей». Видимо, крокодилица вторглась в подсознание, чтобы, как мальчик кровавый Ивана Грозного, почесать мою совесть за пятки. Но я-то еще ничего, я убогих не обижала, а угощала их шоколадками и даже в утешение нагадала им нечаянного короля и выгоду в казенном доме. Ничего, правда, не сбылось, но разве в этом соль?

Тема гаданий совсем прогнала сон: сразу вспомнилась любимая Зойкина ворожея с сильным провинциальным говорком и потным кончиком носа. Унылость ее бедного неухоженного логова побуждала уносить ноги, но Зоя Половецкая заражала своим навязчивым почтением к хозяйке и уходить вот так сразу было неудобно. Я, чтобы развеяться, в течение всего утомительного гадательного процесса пялилась на деловитого толстого мальчика, с самозабвением устраивающего машинкам громкие катастрофы. «Это ее внук?» — спросила я, когда мы наконец выбрались оттуда. «Нет, — ответила Зоя, — это ее сын, и ему уже лет тридцать. Он просто не вырос. Впрочем, — добавила она с жаром, — это гораздо гуманнее, если слабоумные не растут. Матери незачем чураться людей, у нее просто вечный ребенок…»

Не успела я вновь робко собраться в сторону Морфея, отталкивая назойливые гримасы памяти, как ко мне шумно и виновато вошла Половецкая. Раскрыла сумку, достала банку пива, зачем-то извинилась, безапелляционно закурила, поправляя седую челку, сипло закашляла, раздосадованно икнула, нарушив нагнетаемую торжественность момента.

— Я хочу второго ребенка, — наконец объявила она.

— Зоя, сейчас шесть утра… ты рожай, конечно, о чем речь.

— Ладно, спи, я посижу у тебя. Можно?.. Я всегда хотела второго — у меня не получалось. Бог просто понимал, что у меня не те мужики, не те варианты… Дитя — плод любви, так должно быть. И вот оно пришло! Такое раз в сто лет бывает, как комета. Нам нужен ребенок. А ты знаешь, сколько мне лет?!

Я поостереглась отвечать на гневный окрик, хотя знала. Я не виновата, что ей уже сорок семь. В конце концов, в Аргентине и в шестьдесят рожают.

— … мне нужны деньги! И немаленькие.

— Вот пусть Рыбкин…

— Но ребенок нужен сейчас! Я хочу, чтобы был сюрприз.

— Сейчас ведь все равно не получится. Всему свое время. Быть может, процесс уже пошел, а? Чего ж тогда волноваться…

— Нет. Не пошел. Мы еще и не начинали.

— К чему ж такая церемонность? Ну ты даешь! Может, поспишь тогда? Все ж еще впереди.

— Ты не слушаешь меня! — возопила Зоя. — Разве дело в том, начинали мы или не начинали. Я хочу, чтобы ребенка выносила другая женщина. Молодая, здоровая… Ну там яйцеклетка, сперматозоид наши, а…

— … а закуска ваша.

Тут Зоя заплакала. Она ведь хотела предложить это мне. Я ее уверила, что у меня матка наперекосяк и лучше ей выбрать другую кандидатуру или рискнуть самой. Перед тем как уснуть на сундуке в позе подстреленного оленя, Половецкая просипела: «Теперь ты понимаешь, почему я пришла к тебе так несанкционированно… Иначе я б ни-ни».

Я так и не поняла, каким образом из ее затеи вышел бы сюрприз…

Столица любит болезни, особенно душевные, она их холит и взращивает. Если есть в рассудке хоть малейшая ахиллесова пяточка (а она есть обязательно!), мегаполис постарается ее поразить… Половецкая, старая вешалка, удара не выдержала и чокнулась, а ее друзья в приличных костюмах отошли на безопасное расстояние, но все же недалеко, чтобы удобней было наблюдать за трагикомедией. Они давно покрылись ряской стоячих вод, в то время как Зоя мужественно выбарахтывалась из одного течения в другое. Теряя макияж, зубы, но не меняя осанки. Тонус ее фантазиям придавали фотографии.

Обожаю! Причем почти любые, просто постыдная всеядность. Половецкая сыпала ими как из рога изобилия, они были ей необходимы как подтверждение цветистому повествованию, и что с того, что эти черно-белые картинки еще ничего не доказывают… Зато они почти все про любовь, которая ведь как обои в старом доме: чтобы докопаться до изначальных, столько последующих придется содрать, и все равно уже толком не разберешь рисунка. Зое помогали детали, сочные и выпуклые, типа бамбуковых занавесок, розовых кроссовок, шести складок на животе у бабушки на пляже… С ними россказни обретали привкус достоверности, которую закреплял чаще всего застольный снимок слипшихся в обнимку нетрезвых людей. У них обычно хорошие волосы и зубы, хотя это только мое частное наблюдение. На одной из таких групповых композиций Зоя отыскивала своего первого мужчину.

Лучше бы она на нем и остановилась! Во всяком случае, с зубами и волосами у него было все в порядке, вылитый голливудский статист с ранней проседью. Они встретились в компании Зойкиного старшего брата. На тонкой голубой пластинке значилось «Джо Дассен. Индейское лето». Красиво и загадочно. Юная Половецкая заинтригована названием, хотя саму песню давно уж поет вся округа. И тут, разумеется, смуглый мужчина с зелеными глазами оборачивается, небрежно положив профиль на плечо: «Это у них индейское, а по-нашему бабье…»