Борис Евсеев - Красный рок (сборник)

• Название: Красный рок (сборник)
• Автор: Борис Евсеев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-50874-7

Новая повесть дважды финалиста премии «Большая книга», одного из самых одаренных писателей современности Бориса Евсеева «Красный рок» – это острополитическая фантасмагория. История подхорунжего Ходынина, который при Московском Кремле заведует специальной школой птиц. Дрессирует соколов, ястребов, канюков и других пернатых хищников, чтобы они санировали воздушное пространство над главным объектом страны, убивая назойливых галок, воробьев и ворон.

Ходынин – суровый, замкнутый и очень привлекательный мужчина в возрасте, ведет уединенный образ жизни. Общаясь преимущественно со своими птицами, пренебрегая компанией людей. Птицы его любят и слушаются, а внешний мир – за стенами Кремля – пугает и настораживает. И не зря...

Евсеев несколькими штрихами в очень небольшом пространстве романа создал метафору современной России, жесткую и яркую. Забыть прочитанное невозможно, потому что история любого государства – это в первую очередь история людей. И лишь во вторую очередь – история событий.

В книгу также вошли две повести Евсеева – «Юрод» и «Черногор».

---

5

Переодевшись в гражданское, подхорунжий Ходынин вышел через служебный вход в восточной части зубчатой, прекрасной и днем, и ночью кремлевской стены, двинулся к Большому Москворецкому мосту.

На мосту никто ему в этот час – все-таки полтретьего ночи – не встретился. Только какой-то пьяный, словно в состоянии невесомости, двигался в ту же, что и подхорунжий, сторону: в Замоскворечье.

Подхорунжий шел и думал о Наполеоне. Даже скорей не думал, а просто сравнивал внешность Бонапарта и свою собственную.

А внешность подхорунжий имел примечательную! Крупная, слегка вдавленная в плечи башка и всегдашняя казачья папаха на ней. Кругло-овальное, с чуть выпускаемыми наружу усиками, лицо. Высоко поднятые, как у циркового атлета, квадратные плечи. Мощный торс. Но при этом – коротковатые, выкривленные веками казачьих войн и набегов ноги. Походка – подволакивающая. Голос сиплый, армейский. Но не злобный, а скорей – сожалеющий. В общем, приятный кофейный голос.

Судьба подхорунжего была под стать внешности: в иных местах была она выдающейся, а в иных – так себе.

Главным в своей судьбе Ходынин полагал одно небезынтересное обстоятельство: несколько лет назад он был разжалован из подполковников в подхорунжие.

Разжалован самим собой: резко, безжалостно, некрасиво…

А до этого рок и судьбина были к подхорунжему милостивы!

Правда, молоточки любви и беспорочной службы поударяли всласть и его: как ту выкривленную железку, которую в кузнице над горном переворачивают то так, то эдак, а потом дают железке остыть, потом накаляют снова и снова, и повертывают во все стороны, и плющат, и выравнивают, и выкривляют, чтобы после всех – с виду очень и очень значительных – манипуляций приварить железку намертво к самому низу ржавой тюремной решетки…

Отец подхорунжего был из профессоров, дед – из красноказаков, бабка из белоказачек, мать – из консерваторской, московской, богатой, но, как выяснилось, непрочной семьи.

Кроме того, в послужном списке подполковника числились: четыре года службы в Народной Демократической Республике Йемен, четыре – в Средней Азии, под Бишкеком, два – в Ленинградской области и год – на Курилах.

Потом – внезапная отставка. Вслед за отставкой – саморазжалование в подхорунжие.

Про это саморазжалование однажды женившийся, но быстро расставшийся с супругой подполковник говорил знакомым дамам всегда одно и то же:

– Терпец мой кончился. Тошно и горько мне стало! Выбыл я из подполковников навсегда. Уж лучше подхорунжим быть. Оно и спросу меньше… Да и правящую партию покинуть никто не помешает!

Ну и напоследок, в конце разговора, он всегда туманно добавлял то ли про свою, то ли про чью-то чужую судьбу: «Рок виноватого ищет? Рок виноватую голову – найдет!»

В звании подхорунжего на службу в Московский Кремль Ходынин поступить и попытался. Но там такого самоуничижения не приняли, подтвердили подполковничье звание, назначили старшим над сокольниками, выдали схожую с полицейско-милицейской форму…

Кремль давно осаждали воро́ны, галки, грачи и пернатые помельче.

Птицы гадили на Царь-пушку, обливали пометом Царь-колокол. Но главное – это в основном делали воро́ны – долбили клювами и царапали когтями купола кремлевских соборов.

Золото соборов обновили еще в 70-х, при Брежневе. С тех пор спасу от ворон и галок в Кремле и не стало.

Крепость Кремля оказалась под угрозой!

В те же примерно годы произошел вовсе не смешной, а скорей драматический случай.

Наглая какая-то галка крупно наделала одному из приглашенных в Кремль священнослужителей (к счастью, священнослужителю не главной, хотя очень и очень уважаемой конфессии) прямо на бело-золотой головной убор. Галка наделала так черно и так густо, что у многих, за этим безобразием наблюдавших, вспыхнули неподконтрольные мысли не только о чистоте одежд, но даже и о самой чистоте помыслов священнослужителя одной из важнейших для России конфессий!

С «говнизмом» решили покончить раз и навсегда.

Завели ястребков. Позже к ястребкам добавили канюков и балобанов.

Ястребков было немного. Всего четыре. Канюков и балобанов – по одному. Но ведь пернатых хищников требовалось содержать, требовалось воспитывать!

Для правильного воспитания – а ястребки все время норовили продолбить друг другу голову – соколятников и завели.

Двенадцать лет назад, после нелепой смерти прежнего ястребиного начальника, подполковника-подхорунжего, этими ястребками, а также воспитателями-соколятниками командовать и поставили.

И Ходынин не подкачал! Сделал все как надо. Организовал – ни больше ни меньше – школу птиц. Школой этой наверху тайно гордились, и подхорунжий даже заказал для нее краткую, но выразительную вывеску:

«Школа птиц подхорунжего Ходынина»

Вывеска эта нигде не висела. Во всем своем блеске стояла она на столе, в «каморке» у подхорунжего. Крепко стояла и значимо!

Само дело обучения птиц подхорунжий тоже поставил круто, занимался им яро.

Ястребы и балобаны так кинулись на ворон – пух и перья посыпались!

Но случались, конечно, в воспитании птиц и недочеты, были промахи и потери.

Некоторые из ястребков оказались хуже ворон.

Уже с утра они начинали кричать жалобными, неуместными в Кремле голосами. Просили пищи, требовали – теперь им ненужной – свободы. А один из канюков – по-научному сокол Харриса – тот даже плакал навзрыд.

Плача и стеная, ястребы и балобаны (но не канюки!) продолжали предаваться нехарактерному для других пернатых смертному греху: каннибализму. То есть, попросту говоря, все время пытались друг друга сожрать: без остатка, с когтями и перьями!

Для устранения этих и других – прозреваемых в будущем – недочетов «Школа птиц подхорунжего Ходынина» свою деятельность и осуществляла, и совершенствовала.

6

Рок-кабачок в подвале на Раушской дымился и пел.

В глубоких, таинственных нишах кабачка (один только Витя Пигусов называл почтенное рок-заведение харчевней, а иногда – харч-роком!) дым стоял синими пирамидками. Интересно было то, что пирамидки дыма – в отличие от пирамид вещественных, настоящих – стояли и висели остриями вниз.

Трещали и помигивали елочные гирлянды. Спотыкаясь, молитвенно закатывали глаза официантки. Из «музыкального зала», проникая сквозь створки дубовых дверей, доносилась размеренная барабанная дробь.

В общем зале, облокотясь о стойку, лениво перепихивались словами два мужика:

– В голову бы себе он так стукал!

– А я барабанчики люблю. Послушаешь – и радостно: на войну тянет!

– И «кельты» эти самые… Чего в них, я спрашиваю, хорошего?

– А мне «кельты» нравятся. Арфа синяя, песенки дикие… Как заведут свое – и к Пугачихе не захочешь!

– Да ты всмотрись внимательней! Арфа-то у них – кладбищенская. На памятниках такие высекают. И песенки еще те: с погоста!

– Не скажи. Как быструю грянут – так подымай девчонки юбчонки!

– Ты вот чего мне лучше ответь: когда мы из этой норы на свет божий выползем?

– А тогда и выползем, когда Новый год до Старого добежит… К стакану́ зовите Русь! Усек?

– Ладно, еще по одной и – в музыкальный зал. Разомнем кости, братка…

Витя Пигусов, прикрывая полой расстегнутого пальто треснувшие в неподходящем месте лосины, – своих собственных штанов там, где переодевался, Витя так и не нашел – гадливо мужиков обошел, двинул в музыкальный зал.

По дороге его остановил жидкобородый актер из вновь организованной и, по слухам, очень богатой антрепризы.

– Салют, Наполеоненко! Как сам? Все Ваньку на корпоративах ломаешь?.. Да ты не боись, я в «Щуку» стучать не стану! Я ведь сам теперь, помимо антрепризы, дискотеки кручу!

Входя в зал, Витя со зла громыхнул дубовой дверью. А громыхнув, еще раз подивился невиданной крепости, глухой и немой толщине старомосковских стен.

«Тут не Наполеон с подзорной трубой – тут Мамай нужен! Или лучше этот, как его… папаша Ивана Грозного… Василий Третий», – нехорошо подумал про Москву Витя, и на невысоком помосте запели по-английски.

«Нет, лучше все-таки сжечь», – решил Пигусов окончательно и сел за пустой столик.

Голова – пылала. Недовольство последних дней перекинулось со старой Москвы и правительственных кругов на английский язык. Витя скинул пальто на пол и вылил полбутылки «Шишкиного леса» прямо себе на темечко.

Стало легче: голова, как тот сунутый в воду факел, задымилась и, зашипев, приятно угасла…

Витя вздрагивал за столом. Одна рок-группа сменяла другую.

Ночь уходила куда-то к хренам собачьим: по Старой Смоленской дороге в сторону далекой Франции или еще более отдаленных Ирландии и Шотландии!

Вскоре на помосте не осталось никого: только контрабас, выкрашенный в бело-больничные тона, и громадный турецкий тулумбас с надписью: «Хари».

«Верно, – с горечью думал Витя, – куда ни глянь, – одни только хари вокруг!.. Ну всё, всё… Хватит смотреть по сторонам, хватит дурака валять, пора за ум взяться…»