Иулиания Шмеман - Моя жизнь с отцом Александром

• Название: Моя жизнь с отцом Александром
• Автор: Иулиания Шмеман
• Жанр: Религия: прочее
• Год: 2008
• ISBN: 978–5–91459–009–0

Перед вами книга матушки Иулиании Сергеевны Шмеман — супруги священника Александра Шмемана — «Моя жизнь с отцом Александром».

Уже много лет отца Александра нет с нами, но его проповеди, богословские труды и дневники для многих из нас стали настоящей опорой в вере и путеводителем ко Христу. Для тех, кто чтит память о. Александра Шмемана, эта небольшая книжка станет еще одним словом о нем, еще одной возможностью вдохнуть той атмосферы, в которой жил и трудился этот замечательный пастырь. «Эти воспоминания — мой способ благодарения за то счастье, что я разделила с Александром, и я повторяю вместе с ним: «Господи, хорошо нам здесь быть!» — написала матушка Иулиания, и эти слова как нельзя лучше передают и смысл и суть этой книги.

Книга адресована массовому читателю.

---

А мальчики? В то время они были очень разными. Андрей все более увлекался идиллической полувоенной жизнью в кадетском корпусе, где он стал старостой школы. Все чаще он говорил о своем желании принять участие в освобождении России и необходимости готовиться к этому событию, вдохновлялся историей, легендами и мифами Святой Руси. Александр же выбрал совсем другой путь. Формирующие личность годы (с двенадцати по шестнадцать лет) он провел в занятиях и чтении, в поисках… чего?

Дневники Александра свидетельствуют о мучительных раздумьях о том, как далек он от святости, о вине, которую он испытывает из — за своих сомнений, искушений и отдалении от Бога. Он оплакивает отсутствие мира в душе и радуется редким минутам покоя и ясности. Он почти физически ощущал, как его тянуло в разные стороны.

Александр чувствовал, что окружающее его «благочестие», теплое и уютное, далеко отстояло от огня и истины Евангелия. Он не критиковал веру близких и даже испытывал вину за то, что судил о ней. Ему также претил упрощенный и безапелляционный подход, с которым эмигранты подходили к случившемуся в России. Обширное чтение помогло ему понять, что все не так ясно и бесспорно, как считали люди вокруг, и что историческую трезвость подменили страсти и предрассудки. И это тоже временами вызывало в нем чувство вины, поскольку до последнего своего вздоха он любил Россию, был в первую очередь русским — любил культуру, религиозную мысль, литературу. Его родным языком был русский, и он писал на нем легко и изящно. (Александр Солженицын поражался, что человек, выросший вне России, умел писать с такой литературной «элегантностью».)

Тот дневник, который Александр вел в те годы, мне кажется драгоценным. Его строки полны любовью к Богу и сознанием собственного недостоинства. «Почему я такой плохой?» Он страдал от понимания того расстояния, которое отделяло его от святости. День за днем Александр записывал свои самые сокровенные мысли, перечислял книги, которые он читал. Все больше привлекали его книги по богословию, но он читал и философов, и поэзию, которую всегда очень любил. В этом же дневнике можно найти его неуклюжие попытки писать собственные стихи. В дневнике он пишет и о знакомствах с девочками, но большая часть его все же посвящена мыслям, стремлениям, жизненным ситуациям и оценке прочитанного.

В это время Александр пережил самую черную полосу в своей жизни. Ему должны были удалять аппендикс, развился перитонит, от которого он чуть не умер. Он погрузился в страх, отчаяние, чувство полного одиночества и богооставленности. И через много лет Александр вспоминал об этом с грустью и жалостью к тому мальчику, каким он тогда был.

Лотерея

Однажды, весной 1939 года, Дмитрий Николаевич вернулся с работы домой и сказал жене: «Случилось кое — что удивительное. Ты лучше сядь…», — и вынул из кармана мятый лотерейный билет (он покупал эти билеты каждую неделю и потом узнавал о розыгрыше лотереи в газете). «Смотри, проверь номера…» Это был номер главного приза! Шмеманы выиграли сороковую часть приза (билеты были довольно дорогими и обычно покупались вскладчину). Из выигрыша в пять миллионов франков они получили сто двадцать пять тысяч — в то время целое состояние! Шмеманы сразу же раздали все долги, подарили по курице всем друзьям и родственникам и купили новые ботинки и новые пальто — прекрасные двубортные пальто, с поясом, бежевое для Александра, коричневое для Андрея, первые новые пальто в их жизни. (Во время немецкой оккупации моя мать сшила из пальто Александра два пальто для наших детей, Анны и Сергея, и они отправились в них на пароходе в Америку.)

И вот, в своих новых пальто, братья поехали вместе с родителями на длительные каникулы в Югославию.

Высоких, красивых семнадцатилетних юношей с восторгом встретили их юные кузины, девушки шестнадцати — семнадцати лет. И эти каникулы запомнились им надолго.

Июнь 1939 года Война

Итак, вся семья отдыхала в Белграде. И в это время началась война с Германией. Все визы и документы для передвижения между странами были отменены. Шмеманы отчаянно пытались найти способ вернуться в Париж (хотя Анна Тихоновна предпочла бы остаться со своими родителями…). Они боялись, что окажутся отрезанными от Франции, но им повезло, и каким — то образом они получили разрешение на выезд и в декабре вернулись в Париж. Кадетский корпус закрылся. Андрей переехал жить домой, и оба брата поступили в русскую гимназию, чтобы подготовиться к сдаче второго бакалавриата. Жизнь в гимназии была более веселой, простой и дружной, чем во французском лицее. Там преподавали прекрасные профессора, например — профессор Владимир Васильевич Вейдле читал там философию. (Позже он стал нашим близким другом. Когда Владимир Васильевич приезжал в США для работы в архивах Музея искусств Метрополитен в Нью — Йорке, он останавливался у нас в Крествуде. Ему очень нравились мои жареные «картошечки», и за ужином он поражал нас своим глубоким знанием истории искусств, русской литературы и мировой культуры.) В гимназии у мальчиков появились друзья, дружба с которыми сохранилась на всю жизнь.

Иногда мальчикам хотелось отдохнуть от напряженных занятий или требовалось отвлечь внимание учителя, и тогда они просили Таню Лебедеву (ставшую впоследствии женой д — ра Струве [[2]]): «Танюшка, упади в обморок!» Она послушно падала, и мальчики торжественно относили ее к медсестре, избегая таким образом конфликта с учителем. Дисциплина была не слишком строгой, атмосфера в школе из — за войны (поверьте мне!) — веселой и как бы беззаботной: имел значение только сегодняшний день, ведь никто не знал, что будет завтра. Александр завершил занятия и успешно сдал экзамен на второй, окончательный бакалавриат по философии. Теперь он был готов к поступлению в Св. — Сергиевский богословский институт. Он мечтал посвятить себя изучению богословия.

Тем временем жить становилось все труднее, несмотря даже на введение продуктовых карточек. За хлебом и картошкой (часто мороженной) выстраивались длинные очереди. Эти ежедневные заботы ложились в основном на плечи женщин. Молодежь же была беззаботной. Все ходили пешком, потому что в Париже с самого начала войны и во все время немецкой оккупации общественный транспорт не ходил. И молодые люди всеми возможными способами пытались обойти объявленный немцами комендантский час, танцевали ночи напролет и ели морковные пироги, запивая их странными безвкусными соками. Но никто не жаловался. Мы были молоды!

Встреча

Почему я говорю «мы»? Сейчас расскажу. Сдав экзамен на второй бакалавриат, Александр решил сразу же начать пятилетнее обучение в Св. — Сергиевском богословском институте и потому пришел в институтскую церковь на молебен по случаю начала нового учебного года. Я тоже была в это время в церкви, потому что навещала своего дядю, Михаила Михайловича Осоргина, одного из основателей института, преподававшего там церковную музыку. Мы встретились на ступеньках лестницы, ведущей к церковным дверям, в день памяти преп. Сергия, 8 октября 1940 года. Александр поздоровался со мной (ему было девятнадцать лет и один месяц, мне — семнадцать и два дня!) и сказал неожиданно: «Здравствуйте! Я буду здесь учиться, но я не собираюсь становиться монахом». После службы в квартире моего дяди вместе с другими родственниками мы вместе пили «чай» (напиток военного времени, не настоящий чай, а нечто коричневатое и безвкусное). В тот же вечер Александр сказал одной из моих кузин: «Сегодня я встретил мою будущую жену».

Моя семья

Я прерву свой рассказ для того, чтобы рассказать и о своей семье. Ведь после той судьбоносной встречи на лестнице церкви Св. — Сергиевского института мы провели вместе сорок три года, пока 13 декабря 1983 года Александр не оставил нас, чтобы пребывать «в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание».

Итак, моя семья. Мои родители приходились друг другу кузенами, их матери, Елизавета и Марина Трубецкие, были родными сестрами. Елизавета вышла замуж за Михаила Осоргина, Марина — за Николая Гагарина. Мой отец, Сергей Осоргин, большую часть своей молодости провел в России, в прекрасном семейном имении на реке Оке, любимом Сергиевском, живя полнокровной церковной жизнью в окружении любящей семьи на лоне великолепной природы. (Истории этого имения посвятил свою книгу «Эхо родной земли» мой сын Сергей, он сумел очень точно передать дух моей семьи.) У моего отца было два брата, старший Михаил (которого я уже упоминала выше) и младший Георгий, и четыре сестры — Иулиания, София, Мария и Антонина, все очень музыкальные, любящие и привязанные к семье. Георгий был расстрелян большевиками на Соловках, где его имя вспоминается до сих пор [[3]]. Мой отец, Сергей Михайлович Осоргин, изучал биологию в Московском университете, но война прервала его занятия. Он поступил на ускоренные офицерские курсы и воевал в составе полка, известного как «Бессмертные гусары» [[4]]. Я подозреваю, что мой дорогой отец выбрал этот полк из — за его романтического названия, а также потому, что был прекрасным наездником. Мой отец был романтиком, мечтателем и оставался таким всю свою жизнь. После серьезного ранения на поле боя и отправки домой для выздоровления он сделал предложение своей двоюродной сестре Соне Гагариной, которую знал и любил с детства.