Григорий Санников - Лирика

• Название: Лирика
• Автор: Григорий Санников
• Издательство: Прогресс-Плеяда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-93006-021-5

Книгу открывают стихи Григория Санникова. Далее следуют материалы из архива поэта: письма Андрея Белого, Ивана Бунина, автографы Сергея Есенина, Марины Цветаевой, документы, связанные с именами Бориса Пастернака, Бориса Пильняка, Андрея Платонова, биографические заметки.

---

«Знаете, начало романа мне мыслилось со следующей сценки очень странного порядка, бывшей со мною в Берлине». — И он рассказывает, как однажды, попав к знакомым в далекий от центра район Берлина, он, по обыкновению, засиделся, заговорился, и, когда вышел на улицу, была безжизненная матовая ночь: ни трамвая, ни автомобиля, ни пешехода. Редкие газовые фонари полумертвым светом освещали пустынную улицу: мрачное пятиэтажье домов-казарм с потушенными окнами. Идя по улице в раздумьях, где заночевать, он вышел на плац с чахлым и сумрачным сквериком. Что за плац это был? Он не помнит его названья. На площади была такая же густая и сумрачная, стиснутая черным многоэтажьем тишина. Он сел на скамейку в скверике, решив тут заночевать. Он — бесприютный пешеход-чужеземец, сидя на скамье, чувствовал себя одиноко в этом мрачном мире Германии. Он вспоминал Москву, советские дни в труде и биении мысли, в дерзаниях, в неподдельной простоте и товариществе людей, зажженных одним порывом строительства нового. И Москва, как светлый оазис, его манила, звала к себе, чаровала своим далеким видением. Оглядывая плац, он видел обширный квадрат, окаймленный ацетиленовыми фонарями. Каменные тумбы торчали, как пни, бесшумная, бесприютная ночь дремала на ровном полуосвещенном асфальте площади.

Тишину нарушало только однообразное, утомительное журчание воды в прилегающем к скверу квадратном пустом и потушенном сооружении писсуара. Он, решивший заночевать в скверике, чтобы несколько рассеяться, потянулся в это квадратное сооружение, столь типичное для берлинских окраин. Когда он вошел в темную бетонную комнату, ему показалось, что в комнате люди, он явственно слышал движения, их быстрый шаркнувший в уши шорох. Он торопливо чиркнул спичкой и в красном вспыхе ее увидел шеренгу людей в котелках и в караковых пальто, обращенных к нему тугими спинами. Они стояли шеренгой и все, точно по условному знаку, в безмолвии делали одно и то же свое… дело. Бросив спичку, он выскочил в скверик, он кинулся на скамейку, обратив глаза на дверь квадратного домика. Но оттуда никто не выходил. «Мне представилось, — говорит Б.Н., — что там собранье каких-то заговорщиков, о которых пока ничего не знает мир, но о которых скоро узнают все. С этого эпизода я хотел начать свой роман „Германия“. Теперь мне ясно, кто они были такие. Так зарождался в Берлине фашизм»…

Он легко ходил по комнате, неутомимо курил и курил. Дешевые папиросы его, третьего сорта «Бока», беспрестанно погасали, и он ежеминутно чиркал спички, складывая все попадающиеся в руки коробки спичек в карман. Он говорил, делая перерывы, чтоб затянуться. Почти каждое слово он иллюстрировал удивительными ритмичными жестами рук. Пальцы его по воздуху выбивали такие трепетные трели и так переливались стремительно, что рождали образ дрожи крыльев летучей мыши.

ПАМЯТИ АНДРЕЯ БЕЛОГО[35]

«Особенное чувство я испытываю всякий раз, когда думаю об Андрее Белом — Борисе Николаевиче Бугаеве — об этом прекрасном человеке, по-детски наивном, по-юношески мятежном и пламенном, по-взрослому мудром и гениальном в своих исканиях. Писатель-изобретатель, написавший за свою пятидесятитрехлетнюю жизнь до пятидесяти томов художественных произведений — стихов и ритмической прозы, литературоведческих статей и исследований, воспоминаний и портретов своих современников, положивший начало точной науке стиховедения, воплотил, быть может, только третью, четвертую часть своих величавых замыслов».

Так начинается одна из записей воспоминаний моего отца, поэта Григория Александровича Санникова (1899–1969) об Андрее Белом, которые он, по его свидетельству, начал делать в тот вечер, когда за два дня до смерти Бориса Николаевича последний раз видел его в клинике. Записей этих много. Сделаны они в 1934 году, по-видимому, для памяти и как заготовки к публикациям, которые по очевидным причинам так и не были осуществлены. Особый интерес представляют записи, относящиеся к кончине и похоронам Андрея Белого, в частности связанные с публикацией некролога в «Известиях», подписанного Б. Пильняком, Б. Пастернаком и Г. Санниковым.

Приведем соответствующий отрывок из записной книжки Санникова.

8 янв<аря> 1934 г<ода> в 12 ч<асов> 30 м<инут> умер Андрей Белый.

В Оргкомитете происходило заседание секретариата. Юдин[36] вызвал меня и Пильняка на заседание. После обсуждения узбекского вопроса Юдин объявил о случившемся. Почтили вставанием. Предоставили слово мне и Пильн<яку>. Образовали комиссию. Подошел Пастернак. Наметили порядок. Проехали в клинику, в анатомичку, оставили заявление о передаче мозга в Ин<сти>тут мозга. Заехали к Кл<авдии> Ник<олаевне>[37]. Вечером засели втроем за некролог.

В «Изв<естиях>» Цыпин[38] сказал: «Замечательно написано», возражал против перечисления классиков. Пришел Гронский[39]. Прослушал. — «Неправильная статья», Семеху — «надо заказать для „Изв<естий>“ еще одну». Пильняк: «Отказаться легко, подберут другие».

Черновик некролога сохранился в архиве Санникова. По нему можно судить о том, кто и в какой мере принимал участие в работе над текстом. Он почти весь написан рукой Бориса Пильняка на одном большом листе бумаги с двух сторон, а в середине первой стороны листа часть текста — рукой Бориса Пастернака. На обороте Пастернак сделал вариант начала некролога.

Судя по всему, это и есть наборная рукопись, переданная в «Известия». Некролог опубликован 9 января 1934 года.

В публикуемом ниже тексте черновика фразы и слова, принадлежащие Борису Пастернаку, даны курсивом. Текст, написанный Борисом Пильняком, набран обычным шрифтом. Небольшие исправления в черновике некролога были сделаны Григорием Санниковым. Зачеркнутые им строки заключены в квадратные скобки, а фраза, написанная им вместо одной из зачеркнутых, отмечена звездочками.

«8-го января в половине первого скончался Андрей Белый. Умер величайший русский писатель, человек до конца не состарившейся гениальности, всю жизнь раздиравшийся противоречиями своих разнообразных задатков.

8 янв., в 12.30 дня, умер от артериосклероза Андрей Белый, замечательнейший писатель нашего века, имя которого в истории станет рядом с именами классиков не только русских: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Блок, Маяковский, — но и мировых. Имя каждого гения всегда отмечено созданием своей школы: творчество Андрея Белого — не только гениальный вклад как и в русскую, так и в мировую литературу, оно — создатель громадной литературной школы. Перекликаясь с Марселем Прустом в мастерстве воссоздания мира первоначальных ощущений, А. Белый делал это полнее и совершеннее. Джемс Джойс для современной европейской литературы является вершиной мастерства, надо помнить, что Джойс — ученик Андрея Белого. Пришед в русскую литературу младшим представителем школы символистов, Белый создал больше, чем все старшее поколение этой школы, — Брюсов, Мережковские, Вяч. Иванов, Сологуб и др., [никак не меньше, чем Блок,] — и перерос свою школу, оказав решающее влияние на все последующие русские литерат<урные> течения. Мы, авторы этих первых посмертных строк о Белом, считаем себя его учениками [,равно как под его влиянием были — Есенин, Маяковский, Бабель, Олеша и очень, очень многие другие].

Как многие гениальные люди, Андрей Б. был соткан из колоссальных противоречий. Человек, родившийся в семье русского ученого математика, окончивший два факультета, изучавший [Шопенгауэра, Канта, Гефдинга, Вундта наряду с физикой, химией и микробиологией, влюбленный в музыку,] философию, социологию, влюбленный в химию и математику при неменьшей любви к музыке, А. Белый мог показаться принадлежащим к той социальной интеллигентской прослойке, которой было с революцией не по пути. Если к этому прибавить, что во время своего пребывания за границей А. Б. учился у Рудольфа Штейнера, последователи которого стали мракобесами Германии, то тем существенней будет отметить, что не только сейчас же после окт<ябрьской> революции А. Белый деятельно определил свои политические взгляды, заняв место по нашу сторону баррикад, но и в самом существе своего творчества должен быть отнесен к разряду явлений революционных. Этот переход определяется всей субстанцией А.Б-го. Он не был пис<ателем> коммунистом, но легче себе представить в обстановке социализма, нежели в какой-нибудь иной, эту деятельность, в эстетическом и моральном напряжении своем всегда питавшуюся внушениями точного знания, это воображение, никогда ни о чем не мечтавшее, кроме конечного освобождения человека от всякого рода косности, инстинктов собственничества, неравенства, насилия, дикарства и всяческого мракобесия. А. Белый с первых дней революции услышал ее справедливость, — ибо Белый всегда умел слушать историю. В 1905 году А. Белый — сотрудник социал-демократической печати. В 1914 году А. Белый — ярый противник „бойни народов“ (выражение А. Белого). В 1917 году, еще до октября, А. Белый, вместе с А. Блоком, — организатор „Скифов“. Сейчас же после октября А. Белый — сотрудник и организатор ТЭО Наркомпроса, — руководитель литературной студии Московского Пролеткульта, воспитавший ряд пролетарских писателей. С 1921 по 1923 год А. Белый за границей, в Берлине, является литературным водоразделом, определяющим советскую и антисоветскую литературу, и утверждением советской культуры, знамя которой тогда он нес для заграницы. Но последние десять лет — напряженнейший писательский труд, пересмотр прошлого в ряде томов воспоминаний, работа над советской тематикой, к овладению которой он приближался в последних своих произведениях от тома к тому. Андреем Белым написано 47 томов. Им прожита очень сложная жизнь. Все это — поле для больших воспоминаний и изучений, этот большой вклад в нашу советскую культуру.