Рязанов Михайлович - Ледолом

• Название: Ледолом
• Автор: Рязанов Михайлович
• Издательство: Издательство АМБ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8057-0710-1

Этот том начинает автобиографическую трилогию под общим названием «В хорошем концлагере» («Ледолом», «В хорошем концлагере», «Одигитрия»).

В первом томе повествуется о событиях, произошедших в жизни автора с тысяча девятьсот тридцать шестого по март пятидесятого года, когда он по стечению обстоятельств оказался в тюрьме. В остальных книгах отражены наиболее значительные события вплоть до середины восьмидесятых годов.

---

Двери оказались незапертыми, и неудивительно — воскресенье, вся семья в полном сборе. Только я и предположить не мог, что вижу их всех вместе в последний раз в жизни.

Не надо

Раз вечернею порою мы гуляли с тобою
По аллеям заросшего сада,
И хотел я прижаться к груди молодой,
Они тихо шептала: «Не надо, не надо».

Сад давно опустел, разошёлся народ,
И снова ночная прохлада.
Я тебя целовал, тебя бросило в жар,
И ты мне лишь шептала: «Не надо, не надо».
Я старался коснуться своею рукой
Под роскошное платье наряда.
Ты прижалась ко мне, не владея собой,
И всё же шептала: «Не надо, не надо».
Твоё платье поднял я рукой
И коснулся ценнейшего клада.
Всё помялось в жаре этой тихой порой,
И я больше не слышал: «Не надо, не надо».

Капкан

26 февраля 1950 года

Нет, этого я ещё не осознавал. Не мог признать… Вычеркнул!

Всё происходило как всегда, казалось, по навсегда завёденному порядку: мама кипятила на кухне в тазу бельё и одновременно готовила воскресный обед, Слава выполянл уроки на завтра, отец находился на своём «служебном» месте…

Выслушав от мамы полученное количество упрёков, сказался больным — чувствовал себя и в самом деле скверно — и прилёг на свою койку. Объявлять себя хворым было весьма опасно — мама приняла бы решительные меры для моего выздоровления. Поэтому пришлось пояснить, что я просто устал и малось отдохну.

Лишь вечером, вздремнув, но всё ещё не поборов похмельного отравления, перед поздним обедом продемонстрировал удостоверение слесаря четвёртого разряда, на которое отец даже не взглянул, а мама задала несколько десятков вопросов. Отвечать на каждый приходилось, еле сдерживая раздражение, всё ещё сказывалось похмелье. Этого не могла не заметить мама, и пришлось признаться, что вчера мы «немного выпили» — «обмывали» удостоверение. Солгал.

Опять пришлось говорить неправду, от которой меня уже почти тошнило. «До каких пор?» — спрашивал себя. И почему лгу, словно какой-нибудь неразумный пацанишка? Стыдно перед теми, кого обманываю, и перед собой.

Вторично сославшись на недомогание (ох это пойло, настоянное на махорке!), лёг на кровать и закрыл глаза. На моём мысленном экране возникли эпизоды вчерашнего «банкета», отвратительного, которого лучше бы вообще не было. Но он был! И халва, которую я ел, хотя где-то в сознании всё чётче признавался: она не могла быть неукраденной. И так погано становилось от содеянного. Хоть вой!

Ко мне подошёл братишка и рассказал о своих успехах. Мало того, что он хорошо учился в школе, на городских соревнованиях ему присвоили третий разряд по греко-римской борьбе. Я увидел, насколько он повзрослел и окреп. В свои четырнадцать лет он выглядел намного мужественнее. Молодец! Не то что я… Безвольная мямля.

Утром, перед уходом на работу, меня разбудила мама и, тревожась, спросила, внимательно поглядев в глаза, не захворал ли? Не лучше ли пойти в поликлинику, к терапевту? Погода такая опасная — весна. Мне удалось убедить её, что со мной всё в порядке. В общем, здоров. И работоспособен.

К открытию книжного магазина на конечной трамвайной остановке ЧГРЭС я выкупил последний (первый) том «Жизни животных» и, немного повеселев, вернулся домой. Что-то мне подсказало пройти соседним двором — от догляда тёти Тани — перелезть через штакетник, открыть калитку и войти в свою квартиру, чтобы положить на место том. Но через стену Данилова либо её гости расслышали какие-то подозрительные звуки в комнате, в которой, по всем предположениям, никого не должно находиться: тётя Таня точно знала, в какое время, куда и зачем ушли соседи или кто когда появился. Либо может вернуться.

Когда я принялся запирать дверь, «гости» тёти Тани убедились, что в соседней квартире что-то происходит — в ней кто-то есть. Я успел лишь разогнуться, прикрыв ключ половиком, как в этот миг калитка от сильного рывка распахнулась, и в проёме её появились две высокие и весьма плотные мужские фигуры в штатской одежде. Один из них, похожий внешне на цыгана, быстро приблизился ко мне почти вплотную и немного хриплым голосом произнёс:

— Милиция!

И показал мне раскрытое, но зажатое толстыми пальцами какое-то удостоверение, с которого на меня глянула вроде бы фотография того же цыганистого верзилы.

Ещё при первой встрече, лишь обменявшись взглядами, я безошибочно угадал, что это милиционеры и пришли они за мной, чтобы выяснить, какой халвой вчера мы угощались у Серёги. Никаких сомнений у меня не осталось, что день рождения Рыжего, если это были именины, а не просто пьянка-буска,[537] подслащены краденой халвой. Странно, что первыми милиционеры пожаловали ко мне, а не к Воложаниным. Впрочем, мне так лишь показалось. Ещё одна группа в эти минуты могла «работать» у Воложаниных, третья — у Витьки. Но как они разнюхали обо мне, кто указал наш адрес?

— Оружие есть? — нахраписто спросил «цыган» и без лишних объяснений принялся сноровисто обыскивать, выворачивая мои карманы. Заставил распахнуть бушлат и общупал его и всего меня. Второй, такой же здоровяк, вероятно, подстраховывал напарника, находясь рядом. И, только взглянув на напарника, цыганистого милиционера (фамилию его я не успел прочесть, настолько быстро сыщик, щёлкнув крышками, спрятал его во внутренний карман «москвички», а второй мне вообще никакого документа не предъявил), я увидел тётю Таню — она с любопытством выглядывала из-за спин стражей порядка.

Меня удивила её сияющая безмерным счастьем, растянутая в блаженнейшей улыбке физиономия. Она торжествовала. Ни до ни после я ни разу не видел её такой ликующей.

Забегая на много лет вперёд (а соседство наше оказалось длинным), проговорюсь, что мне искренне жаль эту несчастную женщину, потерявшую сына Анатолия, так и не дождавшуюся сгинувшего в плавильне войны, в её страшном, адском пламени, будучи отправленным в числе первых на фронт, мужа Ивана, верность которому хранила и после окончания Великой Отечественной ещё долгие годы, «не сходясь» ни с кем, — надеялась (даже после гибели сына) на чудо — приход «с хронту» её любимого Вани.

Последний раз я встречался и беседовал с тётей Таней в семидесятых годах: она к этому моменту почти полностью ослепла — «выплакала глаза от горя», сожитель покинул её. И навещала несчастную сморщенную старушку лишь племянница Эдда Васильева. Слушать мне жалобы одинокой, беззащитной женщины, почти инвалида, было до слёз больно, а помочь ничем не мог — обзавёлся собственной семьей, вдобавок систематические преследования партийных людоедов постоянно держали меня «на мушке», и я вынужден был сбежать из Челябинска в Свердловск, где меня и тут не забыли чиновники из «передового отряда строителей счастливого общества на всём земном шаре», но это уже другой рассказ.

А сейчас давайте вернёмся в двадцать шестое февраля пятидесятого года, сенным ступенькам, ведущим в родной дом. Двое громил, обыскивающих меня к небывалой радости тёти Тани со сверкающими глазами: отомстила за стрелу, настигшую её во время подкапывания картофеля в грядке Дарьи Александровны Малковой. Повторюсь: такой ликующей за все почти сорок лет соседства я Татьяну Данилову не видел ни разу. Она выскочила из квартиры вслед за милиционерами, чтобы не пропустить самое интересное, — даже не замечала, что может простудиться, — в стареньком-то бязевом халатике — её самая заветная мечта наконец-то осуществилась! Да будь она совершенно обнажённой, уверен, на снегу стояла б — такое зрелище! Наслаждение!

— Фамилия, имя, отчество! — потребовал цыганистый.

Я ответил, хотя в руках сыщика уже оказалось моё свидетельство о присвоении мне разряда слесаря.

— Правильно! — подтвердила тётя Таня, не прекращая блаженно улыбаться. — Этто ён самый.

— Открывай квартиру. Будем производить обыск.

— По какому поводу? — заартачился я. — Не имеете права.

— Открывай, тебе говорят! По-хорошему.

— У меня нет ключа. Вы же меня обыскали.

«Не дай бог Данилова знает, где он лежит», — подумал я, — они в комнатах всё перероют — вот «подарочек» я маме преподнесу. За всё доброе.

Но, к счастью, ни тётя Таня, ни кто другой из посторонних не знали, куда мы прячем ключ от сенной двери.

— Где он? — настырничал цыганистый сыщик.

— У родителей. Я ведь не здесь живу — в общежитии. Заводском.

— Ён на заводе робит. Там жа и в обчежитии, видать, и прописан. Сюды редко приежжат. Завод-де-то далёко, на каком-то озере аль за озером.

Тётя Таня торопилась дорассказать обо мне всё, что ей было известно. Её словно лихорадило. Сейчас я догадался, почему цыганистый сыщик искал у меня оружие: несколько лет назад, играя в «войну», многие свободские пацаны понаделали «поджиги» и жахали из них, напихав в медные трубки серу, соскобленную со спичек, что пугало тётю Таню. И она кляла меня почём зря. Было такое «оружие» и у меня, было…