Рязанов Михайлович - Ледолом

• Название: Ледолом
• Автор: Рязанов Михайлович
• Издательство: Издательство АМБ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8057-0710-1

Этот том начинает автобиографическую трилогию под общим названием «В хорошем концлагере» («Ледолом», «В хорошем концлагере», «Одигитрия»).

В первом томе повествуется о событиях, произошедших в жизни автора с тысяча девятьсот тридцать шестого по март пятидесятого года, когда он по стечению обстоятельств оказался в тюрьме. В остальных книгах отражены наиболее значительные события вплоть до середины восьмидесятых годов.

---

Следователь некоторое время молчит, а после равнодушным голосом произносит:

— Не советую. Мне доложили, что ведёте Вы себя… нехорошо. Нарушаете режим. И вообще ваше упрямство бесполезно. Преступление, совершённое вами всеми, очевидно. Есть неопровержимые вещественные доказательства. И хищение халвы из продуктового магазина — не единственное престпуление, совершённое вашей группой.

— Лично я ни в чём не виноват.

Слова следователя потрясли меня:

— Невиноватые к нам не попадают.

— Как? — удивился я.

— Вот так, — спокойно разъяснил следователь. — Если попался, значит, что-то совершил противозаконное. И выкручиваться бессмысленно. Лучше для Вас признаться по-честному. Думаете, нам неизвестно, что Вы не живёте дома? Не работаете нигде. На какие средства существуете? Логичный ответ лишь один: на средства, добытые незаконным путем. Воровством. Грабежами.

— Я работаю. При обыске ваши сотрудники отобрали…

— Изъяли.

— Изъяли документ, удостоверяющий, что я слесарь третьего разряда..

— Следует ещё проверить, что это за документ, подлинный ли? Но даже, предположим, он подлинный, факт хищения ящика халвы из государственного магазина — это факт, неопровержимый.

— Я работаю честно. Зарабатываю себе на жизнь.

— Где ты работаешь? На ЧТЗ? Мы это проверим.

— Нет на ЧТЗ, там квалификационная комиссия разряд установила. Четвёртый разряд. Слесаря.

Незаметно следователь перешёл на «ты» — ну старый знакомый!

…Молчу, опустив глаза. Не могу же я рассказать о заводе, о нашей коммуне, осознавая, какие последствия для моих товарищей эта откровенность может вызвать. Для всех ребят, кто мне верил. Особенно для Коли Шило. Ведь за Генку его чуть не упекли в лагерь. Досиживать условный срок. Вернее, недосиженный срок, оставленный после досрочного освобождения.

— Напрашивается единственный вывод, — продолжает следователь, — Что ты нигде не трудишься и в школе не учишься. Зачем тебе понадобилась эта пыль в глаза? И из дома ушёл. Чтобы освободить себя от всевозможных обязанностей перед семьёй и государством и с такими дружками, как Воложанин, заняться воровством и грабежами. Так поступают асоциальные, преступные элементы, тунеядцы. И милиция борется с вами. Чтобы защитить общество от таких…

Я молчу. Не дай бог, чтобы милиционеры в коммуну заявились. Что обо мне подумают ребята? Николая Демьяновича подведу. И всех остальных. Что за то грозит Коле Шило? Моему поручителю.

Опять в кабинет кто-то вошёл. Вероятно, следователь нажимал на невидимую мною сигнальную кнопку.

— Встать! — скомандовал вошедший. Это был всё тот же сержант.

Я почувствовал, моё настроение резко упало и тягостное осознание неотвратимого, чего-то грядущего, очень неприятного пронизало меня.

С трудом поднялся со стула — недавние побои как бы стали проявляться в движениях — пока сидел, лишь тихо ныли места, подвергшиеся милицейской тусовке[547]», поднялся — сразу там и сям возникали боли. Особенно донимала левая ключица, что-то палачи с ней сделали. Повредили, что ли?

— Ну, чево шаперишься, как рязанская баба? — подтолкнул вошедший сотрудник меня к двери.

— Не переусердствуйте, — тихо подсказал следователь.

Выходит, моим избиением руководил этот чистюля-следователь? Ну и гад! Вот по чьей указке потеют эти битюги-опричники. Одна шайка-лейка! Им надо, чтобы я во что бы то ни стало признался в том, чего не совершал! Зачем? Чтобы выпендриться перед начальством? Или они искренне считают, что я совершил кражу халвы?

Сейчас он здорово разозлился. И говорил в общем-то правильно. Формально. Но ко мне сказанное им не имеет отношения. Или — не совсем имеет. Нельзя же меня истязать за то, о чём я лишь догадываюсь. Так можно весь Советский Союз через строй милицейских палачей прогнать и выпытать, кто кого в чём подозревает. И заставить подписать что угодно.

— Сержант! Отставить. Я ещё займусь с подозреваемым. Садитесь. Я Вам (он снова перешёл на вежливый тон) даю возможность подумать, как следует. Где вы встретились перед тем, как пойти грабить магазин? Когда это было? Кто был инициатором кражи? Сергей Воложанин? Он уже имеет судимость за хищение. Знаете об этом?

— Знаю. Слышал от ребят, что он оттянул срок вроде бы за кражу. И неособенно доверял ему как человеку. Но и ссориться с ним тоже не решался.

— Выходит, знали, что Воложанин — вор, и всё же согласились совершить с ним хищение госсобственности?

— Я с ним не воровал.

— Не желаете признаться? Даю Вам пять минут на то, чтобы вразумиться: бесполезно выкручиваться — нам известно всё. Это последний шанс помочь себе и облегчить наказание за совершённое.

Следователь принялся что-то сосредоточенно писать, а я лихорадочно размышлял, как выпутаться из этой ловушки?

Несомненно, узнанное им обо мне всё нашептала сыщикам тётя Таня. Возможно, и подписала донос. За всё мне отомстила. Она не только меня ненавидит, а всех, кто лучше неё живет, даже сестру Анну Степановну. Потому что у неё корова есть. Потому что сама с Толяном впроголодь живёт. Всю ненависть ко мне и нашей семье, накопившуюся за многие и многие годы, она выплеснула на мою голову. Вот и следователь за ней повторяет и грозит. Что делать? Нет ответа. И нет возможности защититься.

— Прочтите и подпишите протокол допроса, — неожиданно возвращает меня к действительности голос следователя.

Читаю сочинение его. Оказывается, я отказываюсь отвечать на заданные им вопросы «по существу».

— А что такое — «по существу»? — спрашиваю я следователя дрожащим голосом. Видимо, «тусовка» не прошла даром: чувствовал я себя как-то странно, словно меня раскачивало.

— Это значит, Вы опять отказываетесь говорить правду.

— Я Вам рассказал правду, — голос у меня срывается.

— Хватит эту песенку про белого бычка, — отнюдь не дружелюбно кончает наш диалог следователь, и дверь за моей спиной опять открывается. Кто-то входит.

— В бокс, — спокойно произносит следователь. Фамилию, имя и отчество его мне так и не удалось узнать — да я просто об этом и не спрашивал: в таком состоянии находился, будто это не действительность, а дурной сон, из вязких пут которого невозможно высвободиться, вырваться, очнуться.

— Встать! — угрожающе командует сержант.

Ноги затекли, и я с трудом поднимаюсь.

— Товарищ следователь, — совсем обалдев, произношу я, — разрешите попить.

— Вот сержант, к нему обращайтесь с просьбами подобного рода, — посоветовал следователь, не глядя на меня.

— Следуй за мной! — приказывает сержант.

Иду по диагонали комнаты и механически запоминаю: оказывается, справа и слева стоят два стола со стульями, тоже, наверное, привинченные к полу, а в углу, возле следовательского стола, — огромный двухэтажный сейф. В коридоре меня ожидают, наверное, те самые два трудяги-палача. Выражения их физиономий не сулят мне ничего хорошего.

Ведут в знакомую камеру. Возле неё останавливают.

Приказывают повернуться к стене. Руки назад.

Повторяю:

— Хочу пить. И в туалет.

— Щас тебе будет всё, — это голос сержанта. — И выпить, и закусить тебе будет. Халвы полон ящик: жри — не хочу.

В «тёрку», после того как сержант открыл дверь, заходят двое милиционеров, после приказ следует мне:

— Заходи.

Делать нечего — захожу, удерживаемый сзади за обе руки. Двое тех самых, уже знакомых мне милиционеров стоят в правом и левом углах камеры. Молчат. Я догадываюсь, что сейчас здесь будет происходить. Боязни нет. Сильнейшая усталость навалилась на меня — сию секунду упал бы на квадрат отполированного пола и заснул. Мгновенно!

Повернулся и прижался спиной к дырчатой стене между двумя крепышами. Машинально застегнул пуговицы на бушлате. Усталость такая, что почти ничего не соображаю, кроме одного: сейчас начнётся расправа. И в это мгновение на меня навалилась тоска, тяжелая, всеохватывающая и всепроникающая. Ещё одна мысль запульсировала в мозгу, вялая такая мысль: что делать, чтобы защититься? Уже громыхнул засов, и вот тут началось такое, от чего у меня при воспоминаниях мурашки по спине бегают… До сих пор.[548]

— Пойдёшь в сознанку или будешь нам мо́зги ебать, — зло задал (вторично!) вопрос один из четырёх «сокамерников».

Я, заикаясь, почему-то пролепетал:

— Я следователю рассказал всё, что знаю…

Не дослушав фразу, опять получил такой мощности удар в живот, что сполз на пол, цепляясь сукном бушлата за выпуклости проколов в стене. Всё повторяется, как в кошмарном сне. Машинально закрыв лицо кистями рук и зажмурив глаза, я ощущал сотрясающие всего меня удары сапожищами в плечи, руки, грудь, бёдра… Чей-то сапог угодил мне в голову, шапка отлетела куда-то в сторону, и сокрушительный удар разбил нос. Кровь хлынула из него. Когда я оказался на полу, скрючившись от боли, то пытался выкрикнуть что-то, вероятно, просил прекратить избиение, но очередные тумаки не давали мне вымолвить и слова. Перед глазами, словно дьявольское видение, двигались огромные носки сапог. Они сокрушали со всех сторон моё тело, и оно скользило по отполированному квадрату металла, разворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Наконец чей-то сапог с размаху, мягко, почти безболезненно задел мою скулу, и разноцветные звёзды и белые искры заполнили мои глаза, а во рту стало со́лоно. Оказавшись лежащим на спине, я захлёбывался соплями и кровью и судорожно закашлялся.