Владислав Реймонт - Брожение

• Название: Брожение
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1967

Продолжение романа «Комедиантка». Действие переносится на железнодорожную станцию Буковец. Местечко небольшое, но бойкое. Здесь господствуют те же законы, понятия, нравы, обычаи, что и в крупных центрах страны.

---

— Ты из дому или от невесты?

— Из дому. Но я, кажется, помешал вам. Я заберу вашего брата, и мы уйдем.

— Нет, сегодня я вам этого не разрешу. Панна Аврелия, отложим чтение! — обратилась она к чтице, которая тотчас же вышла. — Хватит с тебя на сегодня «Подражаний»! Я первый раз уговорила брата послушать, — обратилась она к Анджею.

— И я слушал. Чудесная вещь. Сколько в этой книге проникновенных слов, напоенных слезами, покорностью, безграничной верой, сколько в ней поэзии!

— Может быть, ты еще научишься верить? — спросила Ядя своим серебристым голосом, обращая к нему прекрасные, но угасшие глаза.

— От восхищения до веры — дорога значительно длиннее, чем это нам иногда кажется.

— Я думаю, нет.

Она начала вести одну из тех утонченных бесед, когда имеет значение не только слово, но и малейший его оттенок. Анджей, как обычно, молчал: он или не понимал, о чем говорят, или скучал, но сегодня он даже не пытался слушать, ощущал себя больным, изнуренным, разбитым, чувствуя, что сердце переполнилось от страдания.

— Мы говорим, а вы, пан Анджей, что-то упорно молчите.

— Мне хочется есть, — сказал он просто, вспомнив, что с утра ничего не ел. — Вот уже третий день я почти не притрагивался к пище, — добавил он, словно оправдываясь.

— О, в этом кроется что-то необыкновенное! Вероятно, или кони, или овцы дохнут?

— Нет, нет! — грустно ответил Анджей, не заметив иронии.

— Кто-нибудь из близких болен? — спросила с участием Ядвига. — Я чувствую по вашему голосу — вы страдаете.

— Неслыханно! Анджей страдает, и страдает не по причине материальных убытков… Постой, может ты сам заболел?

— Я здоров. Разве ты считаешь меня зверем без души и без сердца?

— Нет, но я предполагал, что эти органы у тебя не функционируют.

— Тогда за кого же ты меня принимаешь? — спросил Анджей, задетый за живое.

— Во всяком случае, за человека.

— Благодарю за честь, какую ты мне оказываешь, причисляя меня к человеческому роду.

— Не роду, а породе, — поправил Витовский, подымая голову от спинки кресла.

— Ах, да, породе, подлой породе людей, не умеющих любить и не способных страдать… Да, я понимаю тебя, понимаю! — В голосе Анджея зазвучали горечь и сожаление, а в глазах загорелся зловещий огонек. — Кто же я? Простой мужик, хам… Для тебя почти скотина… О да, мы не страдаем, мы не любим, не чувствуем! Что же я такое? Упряжная лошадь, человек, который перенял у цивилизации только одежду и некоторые потребности; ведь ты твердишь мне об этом ежедневно, не давая себе труда заглянуть в душу! Ты просто не веришь, что я могу мыслить и заниматься не только лошадьми, хозяйством, лесом, землей… А впрочем, какое мне до всего этого дело! — закончил он уже почти спокойно и умолк.

— Вы очень страдаете, пан Анджей? Дайте мне на вас взглянуть, — сказала Ядвига, взяла его за руку, подвела к лампе, затянутой зеленым шелковым абажуром, и заглянула ему в глаза. — Да, вы очень страдаете, — добавила она печально, и губы ее дрогнули от сострадания. Она вернулась к своему креслу, нащупывая дорогу руками, так как предметы расплывались перед ней, словно в тумане.

— Расскажите, что случилось; может быть, мы сможем вам чем-нибудь помочь… Каждое человеческое сердце — это мир, заполненный миллиардами скорбей. Ужасно! Ужасно!.. — промолвила она тихо, и ее красивая голова склонилась на грудь, а в холодных застывших глазах сверкнули слезы.

Анджей растрогался, посмотрел на нее с благодарностью и обожанием и решил рассказать все, но, перехватив презрительный взгляд Витовского, сдержался. Он как-то сразу остыл, машинально застегнул сюртук, словно на него повеяло холодом, и, подкрутив усы, постарался сказать как можно беспечнее:

— Безделица, просто небольшое семейное недоразумение…

— Се-мей-ное, — медленно протянул Витовский, развалившись в кресле и устремив глаза на плафон, где были изображены трубящие в раковины тритоны.

— Ах, эти семейные раздоры! — воскликнула Ядвига. — Раздражение и злость просачиваются в душу капля за каплей, словно из треснувшей чаши. Не успеет человек спохватиться, как он уже возненавидел родной дом — свою единственную пристань, он уже проклинает весь мир, а все из-за чего? Из-за отсутствия снисходительности и взаимопонимания.

— Золотые слова, — снова отозвался Витовский, громко зевая.

— Счастье, что мы со Стефеком никогда не ссоримся; даже в Лондоне, где мы жили в крайней нужде, ничто не омрачало нашей взаимной привязанности.

— Вы являетесь лучшим примером семейного согласия и любви, — заметил Анджей.

— И сумасшествия! — насмешливо добавил Витовский.

Принесли на столике ужин и поставили перед Анджеем. Он принялся жадно есть.

Воцарилось молчание. Витовский с иронической ухмылкой смотрел в потолок, а Ядвига прохаживалась по комнате, прикасаясь вытянутыми руками к предметам, странным инстинктом слепых обходя препятствия.

— Когда же вы познакомите меня с вашей невестой? Я жажду ближе узнать ее. Я жду, мечтаю даже, что мы вчетвером создадим союз братских душ, беспредельно преданных друг другу.

— Лилейный букет душ, связанный сыромятным ремнем, — бросил Стефан, глянув на Анджея.

Анджей сделал вид, что не понял насмешки.

— Это мои заветные мечты — иметь около себя много хороших людей, и когда свет исчезнет полностью из моих глаз, когда огромная ночь обнимет мое тело, я буду чувствовать рядом их добрые сердца и черпать силы, чтобы переносить тяжесть существования. О, я знаю, это эгоистично, но мне трудно думать по-иному, трудно, — говорила она, остановившись посредине комнаты с вытянутыми руками и устремив глаза вверх. — Я не могу найти иной радости, хотя не имею права даже на эту.

— Ядя! — укоризненно произнес Витовский, подойдя к сестре. — Не говори так, не думай об этом. Меня тревожат твои мысли, а тебя они волнуют и тем самым приближают несчастье. Лучше улыбнись, сестра! — просил он нежным, дрожащим от слез голосом, так как прекрасное, одухотворенное лицо Ядвиги выражало глубокую скорбь.

По-матерински ласково коснулась она его лица, и улыбка, подобная умирающему цветку, присыпанному землей, расцвела на ее бледных губах.

— Мысли похожи на птиц, которые перелетают с ветки на ветку, залетают далеко-далеко, высматривают с высоты развесистые деревья и кружатся вблизи, пока не увидят, что и там нет отдыха… Когда же вы познакомите меня с невестой? Я хочу увидать ее поскорее. Стефек говорил, она очень красива.

— У меня нет невесты! — ответил Анджей дрожащим голосом.

— О-о-о! — протянул из кресла Витовский. Он не спеша оторвал взгляд от потолка и перевел его на Анджея. Глаза его загорелись.

— Мечты тоже как птицы. Они кружат, упоенные собственной силой, весельем, красотой, радостью бытия; им кажется, что они достигнут солнца и украсят мир, но вот налетел ястреб и разрушил гармонию; тогда гибнет все — радость, счастье, мечты. Дурные вести — ястребы, которые висят над сердцем и зловеще кричат: «Смерть и уничтожение!». Вы принесли очень тяжелую весть, очень, — сказала с грустью Ядвига.

— Дурные вести — это волки, змеи, которые обвивают сердце и мозг своим омерзительным телом и впиваются, впиваются в него, — вторил ей Витовский страдальческим голосом, и лицо его исказилось, точно от скорби.

— Спокойной ночи! — бросил Анджей и поднялся, так и не доев ужина.

Их слова, их лица, трагическая тишина комнаты, нахлынувшие на него воспоминания сдавили ему горло, он не мог уже ничего сказать и вышел.

Возвращался Анджей теми же полями, со смертью в сердце. Сквозь слезы он поминутно твердил: «Янка!.. Янка!..»

— Бедный! Эта любовь так возвысила и осчастливила его, — произнесла Ядвига с сочувствием в голосе, когда Анджей ушел.

— Да, страдание превратит его в человека, — отозвался Витовский.

— Бедный! Чем он будет жить? Ведь в эту любовь он вложил всю душу. Пойду помолюсь. Ты останешься здесь?

— Ядя, ты снова расстроилась? А мы разве не страдаем? Он меньше страдает, потому что страдает как дикарь, который только чувствует. А мы страдаем сильнее, вникаем во все и не видим спасения от боли. Утром поеду к нему, расспрошу обо всем, постараюсь их примирить.

— Спокойной ночи! — Ядя поцеловала брата в лоб, провела рукой по его волосам, лицу и удалилась.

Она шла по длинному сводчатому коридору с монастырскими оконцами, в их глубоких нишах висели большие кресты, освещенные лампадами. Прикасаясь к крестам, она останавливалась перед каждым с благоговением и наконец дошла до часовни. Это была старинная, без каких-либо украшений замковая часовня, расположенная в двухэтажной башне, поражающей своей суровостью и могильной тишиной. Стены почернели от времени и покрылись зеленоватыми пятнами сырости; вода с них стекала на каменный пол, уложенный белыми и красными плитами. Затянутые паутиной продолговатые бойницы почти не пропускали света. Со стропил свешивалась на шнуре лампа, похожая на золотую розу; подрагивая, она лила бледный, холодный свет на стоящий под нею аналой и простой алтарь, украшенный шестью подсвечниками с желтыми восковыми свечами. Над алтарем висело огромное распятие из слоновой кости, копия распятия работы Донателло из дворца Питти; две красные лампадки, укрепленные между подсвечниками, бросали кровавый отблеск на крест; трагически скорбная голова Христа, бессильно свесившаяся на грудь, выступая из мрака, сверкала какой-то нечеловеческой бледностью.