Анатолий Луначарский - Воспоминания и впечатления

• Название: Воспоминания и впечатления
• Автор: Анатолий Луначарский
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1968

Помимо воспоминаний в обычном смысле этого слова, написанных значительно позже совершившихся событий, в настоящую книгу включены и некоторые очерки, являющиеся записями и зарисовками впечатлений и наблюдений автора по горячим следам происходящего, как бы страницами из его записной книжки. Таковы, например, очерки «Первое мая 1918 года», «У Ромена Роллана» и другие.

Наряду с законченными статьями-воспоминаниями в книгу вошли о небольшие мемуарные фрагменты из статей другого характера.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Однако надежда на то, что составленная таким образом директория, имевшая вид как бы экстракта из различных групп театра, окажется жизненной, была разрушена событиями. Пришлось попросту перейти к назначению дирекции, основной руководящей фигурой которой был И. В. Экскузович.

На этом я остановлю свои поневоле беглые и немного уже потускневшие от времени воспоминания.

Борьба, конечно, продолжалась и дальше. Отмечу, во-первых, что все это происходило в обстановке крайнего безденежья. Театры переживали ужаснейший кризис. Тем не менее, несмотря на отсутствие топлива, на дурное питание труппы, театр всегда вовремя поднимал занавес перед переполненным зрителями залом. Он завоевывал любовь рабочего зрителя, который в то время мог за ничтожную плату (почти даром) посещать театр. Случались еще иногда острые конфликты (как, например, из-за пьесы «Светлый бог» Айзмана, возбудившей безмерную злобу антисемитов и религиозников8), но театры уже твердыми стопами пошли по направлению своей идейной советизации.

С тех пор можно было спорить только о темпах. Были сторонники темпов осторожных и сторонники более крутой ломки. Сторонники последнего метода возобладали. Я не очень уверен, что это было необходимо, но за это несут ответственность уже другие лица, им же принадлежит и честь тех положительных результатов, которые произошли от более резкого изменения идеологической линии.

Вся история борьбы за включение Александрийского театра в советскую жизнь очень интересна. Для меня она не во всех ее частях ясна. Я сам буду одним из усердных читателей книги, посвященной столетию театра, так как заранее уверен, что она даст много данных для суждения об этой любопытнейшей эволюции.

Я хотел поделиться некоторыми фактами, удержавшимися в моей памяти и характеризующими бурное время, в которое происходил непосредственный переход различных учреждений в советскую государственную систему. И Наркомату просвещения, который поглотил не только министерство просвещения, но и министерство двора, удалось тогда с минимумом жертв при относительном минимуме количества конфликтов (крупнейшим была Московская учительская забастовка) перевести внешне — в смысле фактического признания советской государственности — огромное количество интеллигенции на новые рельсы. Этим, разумеется, мы еще не завоевывали всю интеллигенцию для полного глубокого социалистического сотрудничества. Процесс такого завоевания очень сложен. Только в самое последнее время мы можем говорить о по-видимому окончательном закреплении огромного большинства специально образованной интеллигенции за нашим строительством.

Эпизод, который я вам. передаю, является только маленьким историческим звеном в процессе, имеющем еще весьма относительную важность, но заслуживающем упоминания.

<1931>

Несколько воспоминаний о Ю.М. Юрьеве*

С особенным удовольствием пережил я тот момент, когда мне стало известно, что Ю. М. Юрьев удостоен Советом Народных Комиссаров звания народного артиста. Дело не только в том, что я считаю его заслужившим это звание своей артистической работой, не в том даже, что Юрий Михайлович сильно помог нам в деле достижения всем известных положительных результатов работы академических театров, как один из самых опытных, преданных, широко смотрящих товарищей директоров. Нет, моя радость определяется еще тем, что человек этот за время нашей совместной работы с ним стал для меня чрезвычайно приятным и, можно даже сказать, близким. Я радуюсь отличию, выпавшему на его долю, как радуются радостью своих друзей.

Одна из первых моих встреч с Юрием Михайловичем, встреч наиболее знаменательных, относится приблизительно к ранней осени 1917 года. В то время я был еще петроградским городским головой1. В Коммунистической партии я числился одним из людей, занимающихся вопросами культуры, и в городской управе работал как руководитель народного просвещения и художественной работы по городскому самоуправлению.

И вот, как-то однажды встречает меня (если не ошибаюсь, в Смольном) Юрий Михайлович и обращается ко мне с такой речью: «Анатолий Васильевич, я вас искал. Мне хочется пригласить вас на небольшое собрание серьезнейших работников нашего театра, где будет и наш директор Батюшков и крупнейшие артисты. Мне хочется позвать туда и Набокова…2. Дело в том, что мы хотя и не политики, но ясно понимаем, что живем в переходное время: не сегодня-завтра должен прочно стать на ноги какой-то другой строй, либо у власти будет кадетская партия, либо власть перейдет в руки большевиков. В первом случае мы окажемся под руководством Набокова, во втором случае — под вашим. Так поговорим, делясь нашими предположениями, — сказал Юрьев со своей немного застенчивой улыбкой, — я думаю, вы не откажетесь прийти к нам и сказать, что вы думаете о театре, какое место вы отведете ему в системе народного просвещения, когда вам придется работать в этой области, какова будет, по вашему мнению, судьба театральных традиций наших академических театров, наших лучших мастеров, как вы приблизите театр к общественности, к рабочему классу и т. д. Набоков тоже выскажется. Для нас будет очень поучительно знать ваши мысли, а для вас будет не бесполезно прислушаться к тому, что думают разные головы у нас, хотя думают они, конечно, по-разному».

Я не помню хорошенько, где состоялось собрание. Было ли это в одном из кабинетов Александрийского театра или в квартире Юрьева, помню только, что это была уютная комната с бархатными креслами, где собрались пить чай и разговаривать человек сорок. Если бы это было теперь, я, наверное, всех их знал бы, но тогда еще я был новичком в Петрограде, и многие из них были мне неизвестны по фамилиям.

Вечер начался вступлением Юрия Михайловича. Как это часто с ним бывает, он говорил как будто несколько сконфуженно, как будто неуверенный в правильности своей мысли, как будто заранее учитывая то удивление, которое его шаги должны вызвать среди его довольно крепко порабощенных традициями коллег.

Он заявил, что «актеры наиболее художественных театров должны же немножко заглядывать вперед и считаться с той бурей, которая несется над страной, и что в этом отношении является крайне полезным заслушать программы не партийные, а программы личного характера, которые могли бы нам изложить Набоков и Луначарский, два лица, наиболее вероятных как руководители театрального дела в ближайшем будущем».

А затем было предложено мне изложить мои воззрения.

Не место здесь говорить о том, какие мысли я тогда развивал, они приблизительно полностью применялись потом мною в жизни н несколько видоизменились вместе с ходом этой жизни и находятся в настоящее время на пути к своему полному выражению.

Очень характерно, что, когда дело дошло до Набокова, он от изложения своей программы уклонился, а с вежливой и чуть-чуть иронической как будто улыбкой заявил: «Анатолий Васильевич развернул такие красивые перспективы, что я, со своей стороны, могу только пожелать им осуществления; ничего существенного, со своей стороны, я в настоящее время в качестве моей программы развернуть здесь не мог бы».

И в дальнейшем Набоков не принимал никакого участия в обсуждении, хотя следил за дискуссией с чрезвычайным интересом и даже некоторым волнением.

В общем, однако, говорили мы мирно. Я старался никаких острых вопросов на первый план не выдвигать, примирительно держались и другие.

И милому нашему председателю Юрьеву вовсе нетрудно было закончить нашу беседу тем, что люди, искренно любящие театр, могут быть уверены, что из предстоящих потрясений он ни в коем случае не выйдет ни разрушенным, ни умаленным, что ему придется взять на себя новые задачи и в немногом изменить свою физиономию, отнюдь не отрешаясь от того, что является ценным для каждого преданного ему художника.

Вот этим фактом, который, несомненно, относится в известном смысле и к истории нашего театра, оформились и дальнейшие наши отношения с Юрием Михайловичем.

Юрьев не очень еще разобрался во всех политических вопросах, он думал, что Советская власть есть сила и что эта сила хочет блага, хотя он не знает, сумеет ли она осуществить это благо. С каждым годом он все более и более убеждался в твердости пути этой власти, он чрезвычайно широко следил за событиями и внутренне понимал, какова та эпоха, которая так настойчиво требует от театра, чтобы он был ей созвучен.

Юрьев не только никогда не был противником такой созвучности, но он действительно искал путей и возможностей к ней. Нового репертуара было мало. Но все же бывш. Александрийский театр стал довольно рано пользоваться новыми пьесами, которые казались ему мало-мальски подходящими. Чем дальше, тем больше расширял он количество своих новых постановок. В последнее время некоторые из них, как, например, «Конец Криворыльска»3, возбудили всеобщее признание даже среди врагов актеатров.