Ю. Бахрушин - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Ю. Бахрушин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: История
• Год: 1994

«Воспоминания» Ю. А. Бахрушина — это не только история детства и отрочества самого автора, но и история знаменитого купеческого рода Бахрушиных, история российского коллекционирования и создания Театрального музея. Зав. редакцией С. Князева Редактор Я. Гришкина Художественный редактор Е. Ененко Технические редакторы Л. Ковнацкая, В. Кулагина Корректоры О. Добромыслова, Л. Овчинникова

---

Раз или два в год бывали у нас званые вечера. Мать и отец, часто выезжая в гости на обеды, были обязаны, по правилам гостеприимства, соответственно звать к себе всех тех, у кого они бывали в течение сезона. Это были собрания уже совершенно иного порядка.

С утра к нам в дом приезжали повара одного из лучших московских ресторанов «Эрмитажа» или «Метрополя» со своими продуктами и кухонным оборудованием и начиналась стряпня к вечеру. Затем являлись садовники из магазина живых цветов Ноева, которые убирали столовую и обеденный стол. Монтеры осматривали всю проводку, заменяли перегоревшие лампочки и проводили свет в цветы. Приезжали музыканты, или, вернее, музыкант (звуки оркестра считались чересчур резкими) — особенно славившийся в Москве цимбалист Стефанеско, который во время обеда играл на своем инструменте в зимнем саду, рядом со столовой, с тем расчетом, чтобы музыка доносилась оттуда приглушенной и не мешала разговорам. Большого труда для отца и матери стоила рассадка во время обеда — надо было все досконально продумать, чтобы всем было и весело и приятно и не было бы обид, хотя таковые все же иногда и бывали. Список приглашенных также тщательно фильтровался.

Московская «купеческая аристократия», к которой мы принадлежали, была очень щепетильна в отношении тех лиц, которые принимались или не принимались в ее узкий круг. Так, считалось недопустимым принимать на званых вечерах выскочек, то есть быстро разбогатевших на удачных спекуляциях купцов без купеческих родословных или купцов, получивших дворянство. Таких можно было принимать, но отдельно.

Помню, например, представителей одной известной московской купеческой семьи. По русским законам владельцы фирм, просуществовавших сто лет, автоматически получали дворянство. Обычно было принято отказываться от подобного перехода из сословия в сословие. Представители этой фамилии не соблюли традиционного правила и не отказались от дворянского звания. Немедленно все двери лучших купеческих домов, где они раньше всегда бывали желанными гостями, наглухо и навсегда захлопнулись перед ними. Бывали у нас иногда не на званых обедах и представители другого купеческого рода, состоявшего даже с нами в родстве. Эта семья сказочно разбогатела в течение последних двадцати лет. В начале этого столетия она фактически владела уже двумя городами, но ее представители также не принимались в узкий круг купеческой знати. Столь же предосудительно было жениться или выходить замуж за дворян, или, еще хуже, за титулованных. Подобным бракам, если они совершались, всегда предшествовали семейные драмы. Одна из старших сестер моей матери вышла замуж за князя Енгалычева. То, что происходило в семье деда перед ее свадьбой, лучше всего видно из письма моей матери к ее подруге но гимназии.

«Сестра, — писала мать в 1894 году, — полтора месяца проплакала, прежде чем ей позволили выйти за ее князя. А отчего? Именно оттого, что он — князь. Папа — купец, всякий гордится своим, и он не желал, чтобы его дочь выходила за князя».

Нужен был весь исключительный такт и обаяние моего нового дяди, чтобы со временем сгладить этот неравный брак.

На наши званые обеды приглашалось человек тридцать — сорок отборной купеческой знати. Съезд бывал часам к восьми, после обеда играли в карты, иили чай и вино, разговаривали и сидели часов до трех-четырех утра, после чего и разъезжались. Весело на этих вечерах никогда особенно не бывало.

Полной противоположностью этих официальных вечеров были наши еженедельные субботы. Это был день, когда у нас устраивался открытый стол для всех лиц, имевших то или иное отношение к искусству. Приезжали званые и незваные, знакомые и незнакомые. Карт в этот день не полагалось. Начинались субботы часов в девять, затем гости расходились но музею или просто беседовали или спорили о чем-либо, часа в два ночи сервировался простой, домашний ужин, после которого зачастую устраивались импровизированные артистические выступления, писали и рисовали в домашнем альбоме. Разъезжались часов в пять утра.

Табельные дни рождений и именин обычно проводились семейно, и в гости приезжали лишь самые близкие люди и родные. Эти дни также имели свой ритуал. За несколько дней до семейного торжества мать, обычно взяв меня с собой, ехала в город закупать подарки для всей прислуги. Покупались отрезы на платье, брюки и рубашки. Рано утром в торжественный день мы отправлялись в Кремль в соборы поклониться московским святыням. Волнительно действовали таинственный полумрак и парное тепло заиндевевших зимних соборов. Впоследствии благодаря этим поездкам соборы московского Кремля всегда напоминали мне детство и по сей день остались мне родными и близкими.

Тщетно стараюсь припомнить тот момент, когда прошлая жизнь перестала являться передо мной в виде отдельных кадров, а потекла неразрывной лентой. Безусловно это было связано с каким-то сильным впечатлением.

Быть может, это была свадьба сестры матери, моей крестной, где я был мальчиком с иконой. Помню, как я присутствовал при укладке приданого невесты, когда в каждый угол массивного дубового сундука клали баранки и золотые монеты, дабы грядущий домашний очаг был чашей полной. Помню, как мой дядя, шафер невесты, стоя на одном колене, обувал свою сестру в белые атласные туфли, предварительно кладя ей под пятку по золотому, чтобы она всю жизнь ступала по золоту. Помню себя, смущенного и беспомощного, в белой матроске с иконой в руках, сидящего насупротив знакомой матери крестной с белой фатой и чужого дяди с блестящим черным цилиндром на коленях. В белоснежной зеркальной карете мы катили куда-то от Красных ворот на старую Басманную в зимние московские сумерки, помню, наконец, свадебный обед, заздравные тосты, пьяные выкрики, огромную свадебную конфету, подаренную мне, и безумное желание спать. Но мне кажется, что не это было моим первым сознательным впечатлением далекого прошлого, а что это произошло в связи с первым посещением театра.

Мы сидели в ложе. Шел балет «Спящая красавица». Танцевала некрасивая, но очаровательная Рославлева, в которую я немедленно влюбился. Фею Карабос играл В. Ф. Гельцер, дирижировал Рябов. Гениальная музыка Чайковского проникала во все мое существо, бессмертная панорама А. Гельцера заставляла меня забыть, что я в театре. Мне хотелось, чтобы балет шел без антрактов и продолжался до бесконечности. Помню, что я мало реагировал, когда полицмейстер Большого театра П. А. Переяславцев, красивый, шикарный офицер, стоявший с отцом в партере, взял меня на руки и сразу перенес из ложи в зрительный зал. Помню только, что мужчины хотели провести меня за кулисы, но мать запротестовала, говоря, что я еще успею это увидать. Она оказалась нрава. Я благодарен ей за то, что она тогда не пустила меня на «кухню театра» — очарование сказки пропало бы. «Спящая красавица» до сегодняшнего дня мой любимый балет. До сих нор запах театральной пыли — мой любимый аромат.

1* Кантонист — солдатский сын, прикрепленный со дня рождения к военному ведомству и несущий службу в особой низшей военной школе.

2* Золоторотцы — ассенизаторы.

3* «Брокар» была фирма известных духов. (Примеч. Ю. Бахрушина.)

4* Так в подлиннике.

5* Отправлять требы — совершать богослужебный обряд.

Глава вторая

Большой кабинет отца. Комната обставлена в его своеобразном оригинальном вкусе. Это конгломерат всех стилей и всех эпох, и не будь в ней тонкого вкуса, она напоминала бы лавку старьевщика. Здесь эпоха Возрождения, готика, стиль модерн, классический ампир и даже вычурная Мавритания. И как ни странно, все эти стили спокойно уживались вместе и не ссорились. Им даже не мешал огромный камин и расписной плафон, изображающий рождение дня. Я любил, лежа на спине на большом угловом диване, смотреть, как по потолку в разные стороны разлетались гении, трубя в фанфары. Мне было жалко, когда впоследствии одна из директорш музея приказала замазать белой краской этот, в сущности, никому не вредивший потолок. Столь же мне жалко и огромного дивана углом, с лежащим на одной поручни деревянным резным львом и большой башней.

Этот диван, как и большинство мебели, находившейся в нашем доме, был работы известного московского мебельщика?. Ф. Фишера — аккуратного, добросовестного обрусевшего немца, влюбленного в свое дело. Помню, как однажды Федор Федорович, будучи у нас в доме, увидал, как отец, желая поправить какую-то криво висевшую на стене картину, залез и встал на какой-то комод. С Фишером чуть не сделалось удара.

— Алексей Александрович! Разве так можно? Что вы делаете? Газету, газету хоть бы подстелили!..

Воскресный день. Я сижу у себя в детской и чем-то занят с моей гувернанткой м-ль Berte. У отца с матерью гости. Вдруг к нам приходят и зовут к родителям. Я иду в кабинет. На большом диване сидят отец, мать и красивый, щеголеватый старик с большим лбом и мягко падающими серебристыми усами. Говорят они почему-то по-французски. Отец показывает старику огромный портрет Ермоловой, постоянно висевший у него в кабинете, и что-то говорит. Старик приветливо мне улыбается и берет меня к себе на колени. Мне это не только не страшно, а даже приятно, так как старик мне кажется очень добрым и хорошим. Он мне задает какой-то вопрос по-французски, на который я отвечаю, затем говорит, что у него тоже есть мальчик, но он уже большой и занимается скульптурой. Затем отец с матерью и гостем идут смотреть музей. Это сложное путешествие — надо спуститься вниз по парадной лестнице и через маленькую дверь и узенькую лестничку проникнуть в полуподвальное помещение, где помещается собрание отца. Мы возвращаемся с гувернанткой обратно в детскую. М-ль Берт спрашивает меня, знаю ли я, с кем я говорил? На мой отрицательный ответ она мне сообщает, что я говорил со знаменитым Сальвини! Сальвини так Сальвини — мне тогда было все равно, и я снова равнодушно принялся за свое прерванное занятие.