Ю. Бахрушин - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Ю. Бахрушин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: История
• Год: 1994

«Воспоминания» Ю. А. Бахрушина — это не только история детства и отрочества самого автора, но и история знаменитого купеческого рода Бахрушиных, история российского коллекционирования и создания Театрального музея. Зав. редакцией С. Князева Редактор Я. Гришкина Художественный редактор Е. Ененко Технические редакторы Л. Ковнацкая, В. Кулагина Корректоры О. Добромыслова, Л. Овчинникова

---

Все это, надо думать, мало смущало ее мужа, который весьма резонно считал, что сделал неплохое дело, став обладателем жены интересной наружности, а заодно и ее движимого и недвижимого имущества, значительно превышающего благосостояние многих европейских патентатов.

Анатолия Александровича Рейнбота помню хорошо. Это был плотный, немного склонный даже к полноте мужчина с навощенными кончиками усов и в пенсне с золотой оправой. Стекла этого пенсне скрывали пару серых оловянных глаз с пронзительным, тяжелым взором. Несмотря на его подчеркнутую постоянную любезность, взгляд этих металлических глаз всегда распространял вокруг него какой-то холодок. Впрочем, в семейной обстановке, по слухам, которые доходили до нас через мою учительницу французского языка, он был трогательным и внимательным отцом.

Рейнбот как-то столь же неожиданно скрылся с административного горизонта, сколь неожиданно и появился. Его дальнейшая служебная карьера особенно пышно не расцвела. Он оказался замешанным в каком-то грязном деле, судим, но помилован, однако это мало на него повлияло — вероятно, он был достаточно удовлетворен достигнутым на финансовом поприще. Как градоначальник он как будто не сделал ничего ни плохого, ни хорошего. Москва его вскоре забыла и еще раз заговорила о нем лишь в начале первой империалистической войны, когда он вдруг, видно, следуя велению своего русского сердца, с высочайшего дозволения из генерала Рейнбота превратился в генерала Резвого. Многие удивлялись, почему он просто не принял фамилии своей жены.

Сильные мира сего редко приглашались в наш дом, так как отец имел с ними мало общего и не находил их общество особенно интересным. Все же отступления от этого правила бывали, вызванные обычно какими-либо особыми обстоятельствами. Чрезвычайно памятен мне в этом отношении один вечер.

Это было в начале 1907 года. Незадолго до этого Московская городская дума передала отцу заведование Введенским городским Народным домом. Отец, со свойственным ему в делах размахом, сразу решил в корне изменить все ведение дела в этом театре. Он замыслил создать такой театральный коллектив, который мог бы конкурировать с лучшими московскими театрами. Для этого, кроме привлечения к делу новых художественных сил, необходимо было заручиться поддержкой художественной общественности города и в первую очередь высшей администрации Москвы, которая при желании легко могла вставлять палки в колеса нового начинания. Именно с этой целью отец и пригласил к нам в один февральский вечер и градоначальника, и городского голову, и членов городской управы, и даже московского полицмейстера, и начальника жандармского управления. Эти последние два административных чина никогда не появлялись в приличных домах, так как принимать полицейских и жандармов считалось абсолютно недопустимым в хорошем обществе. Этот вечер носил чисто официальный характер, так что я лично на нем не присутствовал. В самый разгар приема, не помню, в связи с чем, мы с гувернанткой через окно выглянули на улицу и застыли в недоумении. Наш дом был форменным образом оцеплен. По обеим сторонам улицы, на тротуарах ходили городовые, околоточные и шпики, а по мостовой патрулировали конные казаки. Эта комедия продолжалась до самого разъезда гостей. Видно, события 1905 года не так легко сглаживались в памяти московских властей и их призрак продолжал действовать на их издерганные нервы.

Люди, отыгравшие свою роль на политической сцене, были более радушно принимаемы в нашем доме. Среди последних не могу не вспомнить милейшего, обаятельного генерала Владимира Гавриловича Глазова, вознесенного в 1905 году на пост министра народного просвещения. Веселый, жизнерадостный, чрезвычайно благодушно и доброжелательно настроенный ко всем, он вносил своим присутствием какой-то своеобразный уют в общество, в котором бывал. Одно мне осталось на всю жизнь непонятным — почему он когда-то был министром народного просвещения, что общего имел он с наукой? Разве только то, что, шутки ради, иногда кропал более чем посредственные вирши.

Все же, в конце концов, обстоятельства принудили отца завести постоянного гостя из числа московского начальства. Незадолго до революции 1905 года в нашем доме стал бывать один театрал. При каких обстоятельствах он впервые появился на наших субботах, впоследствии мои родители припомнить не могли. Он очень увлекался музеем и театром. На предложение оставить свой автограф в нашем альбоме он ответил, что очень бы желал записать одно стихотворение, но оно очень длинное и он сделает это как-нибудь в другой раз на досуге. Обещание он свое сдержал, и вскоре страниц шесть нашего солидного по своему формату альбома оказались исписанными бойким канцелярским почерком. Содержание появившегося стихотворного произведения было ультрареволюционное. Автор предусмотрительно не стал подписывать своего творения полной фамилией, а скрепил его буквой Z.

Так как в нашем альбоме часто запечатлевались стихотворные политические шутки, то отец и не обратил особого внимания на появившееся в его альбоме новое «крамольное» произведение. Автор продолжал бывать у нас в доме, стремясь быть полезным и приятным всем, хотя никто его особенно хорошо не знал. Как-то в одну из суббот к нам приехал кто-то из актерской среды, кто неожиданно оказался коротко знаком с революционно настроенным театралом. В течение вечера этот приехавший знакомый отца отвел его в сторону и задал ему вопрос:

— Скажите, почему у вас бывает Z? Вы знаете, кто это такой?

Отец ответил отрицательно.

— Это известный провокатор, видный деятель охранного отделения, — пояснил его знакомый.

Отец пришел в ужас. Естественно, что после этого случая прислуге раз и навсегда было заказано говорить «не принимают» в случае приезда незадачливого театрала. Но он был настойчив — приезжал и уезжал, поцеловавши замок неоднократно. Догадываясь, в чем дело, он улучил время, когда мать и отец уехали куда-то, и приехал к нам, вызвав в переднюю меня. Я и понятия не имел о всем происшедшем, так как, конечно, старшие не сочли нужным сообщить мне об этом.

Увидав меня, театрал рассыпался в сожалениях, что не застал дома моего отца, которого давно не видал, и очень просил меня передать ему привезенную в дар музею книгу.

Кстати сказать, книга оказалась очень редкая, что не помешало отцу отослать ее при соответствующем письме дарителю и при этом сделать еще и мне заодно внушительный разнос. С этих пор театрал навсегда скрылся с нашего горизонта, но мои родители поняли, что их субботние вечера находятся под тайным надзором соответствующего политического учреждения. После этого отец решил гарантировать себя от повторения подобных случаев постоянным приглашением какого-либо явного представителя власти, могущего в случае надобности дать интересующимся справку о том, что делается у нас в доме по субботам.

Впрочем, не одни только провокаторы не принимались в нашем доме. В этом отношении отец руководствовался не всегда только этическими соображениями — зачастую поводом для этого служили личные симпатии или антипатии. Например, у нас никогда в доме не бывал Ф. И. Шаляпин, хотя он и был очень хорошо знаком с отцом и придавал большое значение музею. Отец в свою очередь был пламенным поклонником Шаляпина как певца и актера, но никак не воспринимал его как человека за постоянные несдержанные и некультурные выходки. Отец говорил, что присутствие Шаляпина в доме чересчур жестокое испытание для его нервов — он будет все время бояться, как бы Шаляпин не учинил скандала.

Шаляпин, надо думать, знал об этих опасениях отца на его счет, но как генерал от искусства считал для себя невозможным добиваться приема в нашем доме. Вместо этого он ограничивался тем, что время от времени напоминал о себе присылкой чего-либо в музей. Раз как-то он прислал замечательную карикатуру собственной работы на К. А. Коровина. Знаменитый декоратор был изображен на ней в полосатых парижских брюках с торчащим сзади хлястиком^в жилете, с всклокоченной прической. Это был живой Коровин — его можно было узнать с первого взгляда, несмотря на то что лица художника Шаляпин не рискнул нарисовать. Когда кто-то спросил Шаляпина, почему он не дорисовал карикатуру, то получил остроумный ответ:

— Как не закончил? Все закончил.

— А лица-то нет?

— Так ведь Костя безличный.

Поперек рисунка было написано — «В музей Бахрушина».

В другой раз он прислал салфетку из ресторана, на которой кроме автопортрета изобразил непристойный ребус на свою фамилию. На салфетке также значилось «Бахрушину в музей».

Не ограничиваясь подобными пустяками, он порой пополнял музей более ценными экспонатами — правда, за счет отца. Таким образом появился в музее бюст

Шаляпина в «Псковитянке» работы Даниеля Парра, который был направлен к отцу для покупки самим несравненным исполнителем роли Грозного.