Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири - Макамы

• Название: Макамы
• Автор: Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири
• Издательство: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука»
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1978

Макамы — распространенный в средневековых литературах Ближнего и Среднего Востока жанр, предвосхитивший европейскую плутовскую новеллу. Наиболее известным автором макам является арабский писатель, живший в Ираке. Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири (1054—1122). Ему принадлежит цикл из 50 макам, главный герой которых — хитроумный Абу Зейд ас-Серуджи — в каждой макаме предстает в новом обличье, но неизменно ловко выпутывается из самых затруднительных положений. Макамы написаны рифмованной ритмической прозой с частыми стихотворными вставками.

---

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— И когда он закончил эти слова, поняли мы, что львенок не хуже льва. Тогда отца на верблюдицу мы посадили, а сына запасами снабдили. За эти дары нас они восхвалили еще, в хвала тянулась за нами длинным плащом. Когда же они решили отправиться в путь и пояса для пути затянуть, я спросил старика:

— Ну как, не скажешь, что это — обещанье лжеца Уркуба[101]? И есть ли еще желанье в душе у Якуба[102]?

Он сказал:

— Упаси Аллах, прекрасны ваши благодеяния, унесли мое горе славные ваши даяния.

Я возразил:

— Тогда и ты отплати нам добром — нет, не золотом, не серебром, а скажи, где твой город, ведь мы в смущении относительно вашего происхождения. В ответ мы услышали вздохи его и стенанья, и потом он стал говорить стихи, пытаясь сдержать рыданья:

Серудж — мой город родимый,
Далекий, недостижимый.
Враги его захватили,
И зло их непоправимо.
Клянусь я Каабой[103] священной,
Чья правда неодолима:
С тех пор, как Серудж покинул,
Горюю неутолимо!

Тут глаза его набухла слезами, потом против воли слезы из глаз покатились сами: старик не хотел их проливать, да, видно, не мог сдержать. Продолжать свои речи стало ему невмочь, попрощался он коротко, и оба поехали прочь.

Перевод А. Долининой

Законоведная макама (пятнадцатая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Однажды бессонница на меня напала, в сети свои поймала. Ночь была в черной рубахе из туч, сквозь нее не просвечивал лунный луч. И был я в ту ночь мрачней, чем любовник у запертых дверей. В сердце моем были тоска и смятение, в мыслях — заботы и волнения, и, томясь в мучениях, я пожелал, чтоб Аллах собеседника славного мне послал, который мог бы приятной беседой помочь скоротать эту долгую черную ночь.

Едва я высказал свое желание, как Аллах оказал мне благодеяние: кто-то в дверь ко мне постучал и хриплым голосом хозяев позвал. Я сказал себе: «Посмотри, семя желания уже принесло свой плод, и он, словно месяц, осветил ночной небосвод». К двери я подошел тотчас, спросил:

— Кто стучится в столь поздний час?

И услышал:

— Путник, мраком ночным уловленный, дождем проливным остановленный, просит приюта до рассвета лишь отдохнуть, а когда рассветет — опять отправится в путь.

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

— Первый луч его красноречия предсказывал яркое сияние — как заглавие книги намекает на тайну ее содержания. Понял я, что ночной приход его — благо, а беседа с ним — сладостная влага. Всколыхнулась радость в моей груди, я открыл и сказал:

— Мир тебе, путник! Входи!

И вошел ко мне старец, согбенный времени тяжкою ношей, в одежде, насквозь промокшей, но его приветствие аромата было полно, словно старое терпкое вино. Он поблагодарил меня, потом извинился, что не вовремя в дом явился. Я приблизил к нему светильник зажженный и окинул взглядом настороженным. Нет, меня не обманывало зрение: это был сам шейх Абу Зейд, без сомнения! И в его появлении было желаний моих исполнение. От побоев печали, от слез к ласкам радости и к улыбкам он меня перенес. Дорогого гостя усадил я на место почетное. «Откуда? Какими судьбами?» — потекли расспросы бессчетные. Но старик сказал:

— Дай мне сначала передохнуть, ведь меня изнурил долгий и трудный путь.

Я решил, что голод его истомил и отвечать на вопросы у него нету сил. Подал я ему все, что можно подать гостю ночному, нежданному, но желанному. Однако он отвернулся, словно был сыт до отвала или словно застенчивость ему мешала. Меня рассердил и обидел его отказ — ведь раньше он принимал мое угощенье не раз! Кипятком поношения я готов был его ошпарить и ядом упреков ужалить. Но успел он прочесть в моих глазах, что вот-вот появится у меня на устах, и сказал:

— О ты, исполненный недоверия к тем, чья любовь давно уж проверена! Мысли дурные со стыдом отгони и свой слух к моему рассказу склони!

Я ответил:

— О ты, мастер выдумок и прикрас! Подавай поскорее свой рассказ!

Он сказал:

— Вчерашнюю ночь, измучившись от дорог, провел я наперсником бедности и другом тревог, а когда темнота завершила свой жизненный путь, и звезды в утреннем свете стали тонуть, и озарились края земли, ноги сами на рынок меня повлекли. Стал я искать удобной добычи или дозволенной дичи. И вот прекрасных фиников гроздь увидел я у торговца: они зарумянились на летнем солнце, сквозь прозрачную кожицу сок проступал, краснотой сердолика отливал. Шафранного цвета сливки сияли от фиников справа — словно для сердолика золотая оправа. Того, кто их приготовил, они восхваляли языком своего совершенства, а тому, кто вкусит их, они обещали блаженство. Ничего не жалко за них отдать — хоть от сердца кусок оторвать.

Желание насладиться взяло надо мною власть, своими канатами меня опутала страсть. И стал я растерянным, точно влюбленный, как ящерица пойманная, смущенный. Тщетно искал я средства беде помочь, но с места сдвинуться мне было невмочь. Горел я в огне, не зная, как страсть погасить и желанных плодов вкусить. Голод во мне закипел ключом и стал подгонять меня жестоким бичом — хоть всю землю из края в край обойти, а к источнику этому дорогу найти.

Так прошел целый день: опускать ведро свое в каждую реку мне было не лень, но сухим все время оно возвращалось, утолить свою жажду никак мне не удавалось! Солнце к закату свой путь клонило, иссякли в душе моей силы. Бросить поиски и уйти я давно уже был бы рад, да одна нога тянула меня вперед, другая — назад.

Вдруг некий старец мне попался навстречу: вздыхал он и плакал, словно горе ему тяготило плечи. Признаюсь, жестокие волчьи мучения не убили во мне стремления к развлечению: преградить бы этому старцу путь и как следует его обмануть! И сказал я ему:

— О плачущий, открой мне причину вздохов и слез твоих, если хочешь, чтобы пожар твой затих, ибо найдешь во мне лекаря помогающего и помощника утешающего!

Он ответил:

— Клянусь Аллахом, плачу я не по жизни погибшей и не от беды, меня поразившей, — я горюю о том, что науки нынче в постыдном упадке очутились, что их солнца и луны закатились!

Я спросил:

— Что же вызвало твои затруднения, возбудило о прошлом сожаления?

В ответ он вынул из рукава какую-то грамоту старинную с буквами еле видными и отцом и матерью при этом поклялся, что к ученым ученейшим он во всех медресе[104] обращался, но никто не сумел эту грамоту прочитать, никто ничего не смог разобрать. Все владыки каламов[105] и чернил были немы, как жители могил.

Я предложил ему:

— Дай-ка, займусь я грамотою твоею — быть может, помочь тебе сумею.

Он ответил:

— Попробуй, да ведь не хватит уменья — или надеешься на везенье? Правда, порою меткость не помогает, а стрела шальная в цель попадает.

Тут он мне грамоту в руки дал, и такие стихи я в ней прочитал:

О преславный факих[106], мудрецов украшенье,
Знаний прочный оплот в наук утешенье!
Разреши хитроумный вопрос о наследстве,
Всех факихов и судей повергший в смущенье!
Умер некто и брата родного оставил
(Мусульманин свободный он был по рожденью)
И оставил жену, у которой имелся
Тоже брат; их родство не внушает сомненья.
Получила вдова свою долю наследства,
Ее брату остаток пошел во владенье,
А покойного брат без наследства остался,
Но законным явилось такое решенье!
Исцели нас ответом на эту задачу:
Как возможно подобное постановленье?

Едва я успел на эти стихи взглянуть, как стала ясна для меня их тайная суть. Я сказал:

— Тебе повезло — в селении фикха[107] я старожил и славу лучшего знатока законов недаром я заслужил. Но от голода все пылает внутри у меня, и без хорошего ужина не погасить огня. Если сумеешь меня как следует накормить, я постараюсь твою задачу решить.

Старик ответил:

— Твои намерения не кажутся мне неверными, а притязания — чрезмерными. Так пойдем же со мною к скромному моему водопою. То, что ты хочешь, там получишь, а потом к обещанному толкованью приступишь.

Говорит Абу Зейд:

— И вот я отправился к этому старцу в дом — так судил Аллах своим справедливым судом. И было жилье его уже, чем гроб, темней, чем теснина, и так же непрочно, как паутина. Однако понадеялся я, что широта натуры искупит узость его жилья: все, что мне нужно, он обещал раздобыть и угощенье любое на рынке купить.

Я сказал:

— Ты добудешь мне всадника распрекрасного на седле самом сладостном и того, кто самым полезным другом считается, но с самым вредным спутником знается.

Над моими словами долго он размышлял и наконец сказал:

— Полагаю, что сына пальмы ты подразумеваешь и пищу ягненка к нему добавляешь.