Сергей Трубецкой - Сочинения

• Название: Сочинения
• Автор: Сергей Трубецкой
• Издательство: Издательство «Мысль»
• Жанр: Философия
• Год: 1994
• ISBN: 5-244-00578-2

Настоящий том Сочинений известного русского философа С. Н. Трубецкого (1862–1905) включает основное его произведение по истории античной философии «Учение о Логосе в его истории» и две небольшие работы — «О природе человеческого сознания», «Основания идеализма», в которых глубоко раскрываются собственные философские взгляды мыслителя, так называемый конкретный идеализм.

---

Поскольку оно было новым, оно естественно является в разнообразных формах. В одной книге Еноха мы встречаем следы нескольких различных представлений. Иногда трудно разобрать, где происходит действие — в шеоле, на земле или на небе. Иногда ад помещается в преисподней, а рай — на земле, в том самом саду Эдемском, который Господь насадил на востоке (Б. 2, 8). Иногда этот сад переносится на небо, точно так же как и самое место мучений (слав. Ен. 8—10). Иногда только исключительные праведники, как Илия, Енох, Авраам, Моисей, Барух, Ездра, помещаются в этот сад, а затем и прочие верные стали допускаться на «лоно Авраама»[487]. При неопределенности представлений и их относительной новизне в них легко могли просачиваться инородные влияния — персидские, египетские и в особенности греческие. Всего чаще и очевиднее сказываются греческие влияния: в книге Еноха, напр., мы встречаем и Тартар, и Коцит, и Пирифлегетон, а в позднейших находятся и Лото, и Ахерусийское болото[488].

После общего воскресенья наступает состояние окончательного блаженства праведных в обновленной вселенной и вечного осуждения грешных, которые вместе с падшими ангелами осуждаются на вечную муку в аду (Пс. Сол. 15, 11, ср. Откр. 20, 10), в огне неугасимом (Е., 22, 11) или в геенне[489]. По истечении времени, положенного веку сему (ή συντέλεια του αιώνος), — 7000 лет, по исчислению славянского Еноха, наступает обновление вселенной и новый век, в котором уже не будет счисления времени. Наступит вечность. Конечно, иные представляли себе и самую вечность по аналогии времени и видели высший идеал в установлении всемирной теократии с иудейской столицей в Иерусалиме. Другие, однако, шли дальше, и грядущее царство славы, обнимающее небо и землю, являлось им как полное обновление, как упразднение зла и смерти, которому предшествует огненное крещение вселенной.

XII

Таким образом, мы рассмотрели в беглом обзоре главнейшие идеи, вдохновлявшие апокалиптическую литературу переходной эпохи. Подробный анализ каждого памятника в отдельности не входит в нашу задачу, читатель найдет его у Шюрера (II, 505—22 и III, § 32–34) или в других сочинениях, посвященных тому же предмету[490]. Но уже приведенного краткого обзора достаточно, чтобы установить некоторые общие черты, несмотря на все отмеченные различия.

Прежде всего нам представляется несомненной преемственная связь, соединяющая еврейскую апокалиптику с ветхозаветным учением. В своем целом она, разумеется, не стоит на религиозной высоте Ветхого Завета; но она остается ему верной, и те самые идеи ее, которые представляются нам новыми или относительно новыми, объясняются в главных своих очертаниях процессом внутреннего развития помимо внешних влияний, хотя такие влияния и сказывались в отдельных особенностях.

Отдельные представления этой апокалиптики поражают своей наивностью и грубостью, но основные идеи ее коренятся в самом священном существе веры Израилевой в живого, всемогущего и всеправедного единого Бога Отца, Вседержителя неба и земли. Еврейская апокалиптика есть прежде всего теодицея, оправдание Бога во всемирно-историческом процессе, основанное на Его живом откровении. Чем мрачнее исторический горизонт, тем сильнее потребность в таком откровении, в апокалипсисе. Так было в Израиле в эпоху пленения, так было впоследствии во времена Антиоха или римского завоевания, во времена Ирода или во время осады и после разрушения Иерусалима. Язычество торжествует, храм осквернен и попран язычниками; народ Божий, носитель дела Божия на земле, помазанный на царство, — в плену, в угнетении и поругании у язычников. В частной и общественной жизни, как и во всемирной истории, видимо, торжествует неправда и насилие. Что же это значит? Неужели Бог есть виновник зла и неправды, неужели зло и насилие будут вечно существовать? Зачем было родиться человеку, зачем Адаму дана была земля, зачем ему дана была возможность пасть? Как мы увидим, впоследствии эти вопросы породили в самом иудействе гностические системы, объяснявшие зло падением ангелов — посредников творения или, наконец, падением самого Творца — «демиурга», которого пытались отличить от верховного Божества.

Анокалиптика остается, однако, на почве ветхозаветной веры. Есть Бог, единый Отец небесный, Царь и Творец вселенной, святой и праведный: значит, есть вечная правда, есть суд и возмездие для каждого человека и для всего человечества. Есть Бог всесильный, значит, зло осуждено и не может вечно господствовать: зло, не только нравственное, но и физическое зло, подлежит упразднению, и, как «последний враг», упразднится смерть. Есть добро полное, совершенное и всесильное, стало быть, есть жизнь, и есть конечная победа над смертью (Ис. 25, 8), есть воскресение. Эти мысли до такой степени тесно связаны между собою, что мы не видим никакой нужды прибегать к иноземным влияниям для объяснения веры в воскресение и мирообновление[491].

Есть Бог, есть живой Промысл, стало быть, в истории есть смысл, есть свой логос, как выражались греки. А следовательно, есть начало и конец мирового процесса. Мы видели, что уже в Ветхом Завете апокалиптика связывается с космологией и космогоническими преданиями. И позднейшее раввиническое богословие не теряет сознания этой связи[492]. Если цель всемирного процесса состоит в полном осуществлении добра и правды как «царства Божия», то и самая эта конечная цель предзаложена от начала мира, и самый путь, ведущий к ней, не может быть случайным. В начале творения Бог не уничтожает хаоса, но образует его; и также в процессе историческом Он образует самый человеческий хаос. Смысл всемирно-исторической драмы состоит в организации, просвещении хаоса и в борьбе сил «бездны» с высшею силой, в борьбе «зверя» и «сына человеческого», т. е. носителя дела Божия на земле. Поскольку царство Божие представляется «помазанником Божиим», или Мессией, — все равно, индивидуальным или коллективным, — то «царство» или те царства, которые враждуют «против Господа и Христа Его», суть антимессианические царства; всемирная борьба сосредоточивается в последнем акте своем в борьбе Христа с антихристом. Самая победа заключает в себе два момента — во-первых, осуществление царства Божия на земле в реальном человеческом обществе как цель человеческой истории и, во-вторых, полное одухотворение и преображение всей природы как цель всего мирового царства в его целом.

Пророк Иона проповедовал, что Ниневия погибнет через сорок дней, и, однако, она простояла еще долгое время. Апокалиптика ждала конца в самом близком будущем, и он не наступал; она видела «последнего врага» в чертах современных ей гонителей, Антиоха Епифана или Нерона; она видела «последние времена» в непосредственном настоящем, и тем не менее история текла по-прежнему. С эмпирической точки зрения чаяния апокалиптики не сбылись; но с точки зрения религиозной они не теряют своей достоверности, и притча пророка Ионы показывает, что к ним не следует применять эмпирическую мерку. Только что изложенный порядок идей, — т. е. вера в провиденциальный ход, в «логос» истории, вера в конечный суд и осуществление безусловного добра и правды, — нераздельно связана с верой в живого Бога. И если сама эта вера есть живая, а не мертвая вера, она необходимо должна отражаться на всей оценке, на всем понимании действительности. Сознание близости конца, близости суда есть результат сознания непосредственной близости Бога: «Судия у дверей». В этом смысле истинная вера не только может, но и должна смотреть на действительность с эсхатологической точки зрения. Иное дело вычисление «времен и сроков»; здесь апокалиптика необходимо оставляет эту религиозную точку зрения, имеющую в виду вечный пребывающий смысл истории, и применяет временный, эмпирический масштаб к тому, что вне времени. Здесь она неизбежно впадает в эмпирическую ошибку, а иногда и в нравственно-религиозную ошибку пророка Ионы, для которого судьба растения оказалась дороже судьбы человечества.

XIII

Основная мысль еврейской апокалиптики вошла в христианский апокалипсис, в апокалипсис самого Христа. Но именно это обстоятельство возлагает на нас обязанность точнее установить различие между еврейским мессианизмом и христианством.

Первое различие, очевидное сразу, заключается в самом представлении о Мессии. Мы не останавливались на нем подробно, но уже из вышеизложенной общей схемы еврейской эсхатологии можно убедиться, что личность Мессии не занимала в ней центрального, господствующего значения. Мы видели, что в отдельных памятниках индивидуальный Мессия вовсе отсутствует, в других — он играет пассивную роль, в третьих — власть его носит временный характер; он представляется смертным, хотя и весьма долговечным, а о предсуществовании его говорят лишь весьма немногие памятники. Далее, он выступает царем, полководцем, облеченным силою свыше, иногда судией и правителем, освободителем Израиля, но никак не искупителем в христианском смысле. О страданиях Мессии не говорит ни один из памятников нашей эпохи, и мы знаем, что самая мысль о страданиях Христа была величайшим соблазном для всех иудеев (Мф. 16, 22; Лк. 18, 34; 24, 21; Иоан. 12, 34).