Эрни Крустен - Эстонские повести

• Название: Эстонские повести
• Автор: Эрни Крустен
• Издательство: «Известия»
• Жанр: Проза
• Год: 1983

Сборник произведений эстонских писателей.

---

— Вот оно что.

— Быть того не может, — сказал ветеринар Кылль. — Ракси был во всех отношениях кондиционный кобель.

— Я не знаю, что это слово значит, но дело обстоит именно так.

— Быть того не может, — повторил Кылль.

— Были щенки-то. Да утопили их. Прежде, чем я узнал.

Хотя я убежден, что у каждого настоящего мужика в жизни бывает только одна настоящая собака, я бы вырастил сыночка или дочку Ракси. Я даже один раз возле магазина сказал Мийне с хутора Мюрги:

— Мийна, я был в большой надежде и в ожидании. Думал, что дедушкой стану. А ты всех моих сродственников в море снесла.

— Почем ты знаешь, что это твои сродственники?

— Ракси сказал. Ракси в большой печали.

— Сочувствую.

— Это уж не поможет.

— Ты очень-то не расстраивайся, Каспар. Шавки по-быстрому шавок делают.

— Нет уж это, видать, последний заход был. Отгулял свое Ракси.

— Да брось ты…

Но я был прав.

Имри с хутора Мынисте тоже принесла щенков от Ракси, но и они отправились волны считать. После того я не очень-то спешил поздороваться с Верой, хозяйкой хутора Мынисте. А когда наконец представился случай, я ей сказал:

— Одного мальчика могла бы и оставить для украшения природы.

— О каком это украшении ты толкуешь? — вылупилась на меня Вера. — Пес у тебя на три лапы хромает и в очках нуждается. Какое уж тут украшение?

— Не имеет значения, как отец выглядит.

— Почему это не имеет значения? Будто ты не знаешь, что у пьяницы дети тоже пьяницы или дебилики?

— Это я знаю.

Н-да..

Но Ракси не был ни пьяницей, ни дебилнком.

Мужчина никогда так обидно не скажет, как женщина. Ну ладно, человек стерпит злое слово. Забудет. А собака не забудет. Ракси при этом разговоре был возле меня. Ракси все слышал. Мужчина никогда не скажет так обидно. Хоть и надо бы сказать. Когда мы с Кыллем Раксину ногу оперировали, а потом с устатку на диванах отдыхали, Ракси, как от наркоза очухался, всю воду, что в стакане возле зеркала стояла, выпил. Воду выпил, зубами закусил — Кылль свои вставные зубы в стакан положил.

Кылль проснулся — слова не сказал. И не потому, что во рту зубов не стало. Просто не сказал. Понял животное. Я до того растрогался, что принес из погреба еще бутылку коньяка.

После Марге ворчала:

— Собачий мосол дороже, чем дочкина свадьба станет!

Нашла что сравнивать.

Эх-хе-хе.

А у Леппа-то дело интересно повернулось.

— Мудреная штука, — заметил Теэмейстер. — И по случаю мудрености ничего не остается, как обратное мнение.

— Я не понимаю, Волли.

— Чего тут понимать? Надо женщин позвать.

— Волли…

— Ставлю на голосование. Кто за то, чтобы позвать женщин?

— Пожалуй, это кстати будет, — высказался Лепп. — А то мы уже малость отупели.

— Каспар, ты не пожалеешь, — с усмешкой — сказал Теэмейстер. — Или ты полагаешь, что городские женщины железно прикованы цепью к мужьям?

— Не туда ты загибаешь, — сказал я. — При северном ветре на Абруке только и слыхать, как в городе рога скрипят.

— Ясно, — усмехнулся Лепп. — Сейчас позвоню и вызову. Для всех.

— Я в эту игру не играю, — поднял руку Кылль. — И вообще, мужики… Друг прибыл в город с Абруки, из-за моря, у него печаль на сердце.

— Печали не прибавится, ежели он чуток бабу потискает.

Кылль молчал. Только посапывал. Он вообще говорит тихо и мало, потому-то он и животных лечит, ведь животные тоже немного говорят.

А насчет себя самого я решил, что уж раз попал в город, не худо бы поближе поглядеть городскую жизнь и ее прелести.

Душа требовала новенького. Попробуйте-ка три месяца кряду мережи ставить. До того очумеешь, что салака начнет из сетей на тебя пялиться не хуже привидения усопшего дедушки.

— Я согласный, — сказал я. — Ежели дамам наша компания подходит, пускай забегают.

— Каспар, ты мне нравишься, — опять усмехнулся своей сладкой улыбочкой Теэмейстер. — Ты все больше мне нравишься. Сегодня вечером самая красивая и самая молодая девушка будет твоя.

— Слишком уж молодую не надо, — сказал я. — Чтобы все-таки хоть зубы у ней прорезались.

Я начал опять ощущать вкус к жизни. Оно, конечно, на Абруке жить прекрасно, но клочок земли он и есть клочок земли, а душе иногда требуется подальше устремился.

Хотел было побриться электрической бритвой Леппа, чтобы дамы за бродягу не приняли, но Кылль дернул за рукав:

— Каспар, пошли сходим до ветру.

Что можно сказать против такого человеческого предложения. К тому же ухо мое учуяло, что у Кылля что-то на душе.

— Каспар, — сказал он шепотом, — нам сейчас самое время отваливать.

— Неудобно, — сказал я. — Мужчина не должен женщину подводить.

— Так уж крепко они тебе нужны?

— Коли они созданы, значит, всенепременно требуются.

— Ах так…

— В природе ничего лишнего нету.

— Ну, я, во всяком случае, ухожу, — сказал Кылль, застегивая ширинку. — Я пил водку и поэтому не очень в себе уверен.

— Я могу тебе помочь. Когда чересчур распалишься, положу тебе на плечо отрезвляющую руку.

— Подумай как следует. — И Кылль сурово кашлянул.

— Тридцать три года верность соблюдал. Больше не могу.

Я сказал в шутку, но ему было не до шуток.

— Каспар, ежели хочешь веселиться, веселись. Я тебе не запрещаю. Но когда у тебя вдруг кончится лимит, нас не вини.

— Какой лимит?

— Лимит. Лимит любви.

— Сроду такого не слыхал.

— Вот слушай. И это не шутка. Каждый нормальный мужчина за свою жизнь в среднем может любить женщину только семь тысяч раз.

— О-о… — У меня губа отвисла до пупка. — Кто ж это высчитал?

— Наука.

— Ух ты, черт… Значит, семь тысяч?

— Точно…

— И после этого не пикни?

— Полнейший штиль.

— Н-да… Ничего себе новость…

— Вот так вот. Это все, что я хотел тебе сказать.

Ай спасибо, подумал я. Еще одна загадка природы.

Сколько ни живешь, все сюрпризы не кончаются. Выходит, надо было с молодых лет счет вести. «Как Юта!» — мелькнуло у меня в голове.

Неужто она про это знала?

— Ты поступай, как хочешь, — сказал Кылль, — а я домой пойду.

— Дай подумать.

Я сел там, где стоял, между кустов крыжовника, где мы ночью валялись на матрацах и глядели на звенящие звезды. И задумался.

По правде сказать, был я в сомнении. Зло брало на ученых людей. Живут себе в больших городах, ездят в трамваях, печатают книги да газеты, а не могут всем объявить, сколько можно любить, сколько нельзя. Возьмешь в нужнике газетку, три раза успеешь прочесть, пока нужду справишь, про спорт да погоду. А про то нет, сколько можно любить, сколько нельзя. Долго еще будут людей в темноте держать?

Эх…

А откуда Кылль-то узнал? Ведь он же ветеринар, а не людской доктор.

— Кто тебе эту великую мудрость рассказал?

— Какую?

— Ну, про семь тысяч.

— Когда был в Тарту на курсах, мужики говорили. А кто им сказал, не знаю.

— Наверняка парень с головой. Образованный. Дурак о таких вещах не задумается.

— Само собой.

— И до чего точно высчитано. Семь тысяч раз.

— Круглым счетом семь тысяч. Три раза больше, три раза меньше, значения не имеет.

— Ну нет, тут ты промашку дал. Эти три раза самые важные.

— Да ну тебя… — махнул рукой Кылль.

— Серьезно говорю. Представь-ка себе, что у тебя только три возможности остались. Пока они есть, ты мужик, а как нет — один пшик. Никому ты не требуешься, точно трезвенник в трактире.

— Это верно!

— Жуткое дело, как подумаешь.

— Пошли-ка лучше, — сказал Кылль. От греха подальше.

— Я хочу немножко посидеть тут, в крыжовнике. Ты ступай. Не волнуйся за меня.

Хотелось одному побыть, посчитать.

Кылль малость успокоился, известное дело, медицина, он мне свой рецепт зачитал, так сказать, исполнил гражданский долг.

Я жевал листок крыжовника и подсчитывал.

Перво-наперво в счет пошли девяносто девять раз. Тут дело ясное.

А насчет остального до точности было далеко.

Ну, Эльми с хутора Карьямаа, она первая была.

Раз двадцать. Не больше.

От сочельника до крещения.

Потом разругались. С треском. На все корки.

Малли с хутора Кунгла. Один раз. На сенокосной толоке у Серги с хутора Юурика.

Когда на остров Рухну ездили за молодыми елями для свай, тоже дело было. Как зовут, не помню. А было.

Потом Юта была. Девяносто девять.

Потом война.

Счастье, что живой остался, что уж тут о другом толковать.

Эх-хе-хе.

Когда домой вернулся, неохота было на абрукаских девушек глядеть. Потому что Юта крепко сидела в сердце. То ли Юта, то ли память о Юте. Может, это то же самое.

Осенью мы две недели ловили треску за полуостровом Сырве. Там было. Не то чтобы любовь. Двое бедолаг нашли друг друга. Несколько раз. Луизе-Амалие.