Екатерина Шпиллер - Рома, прости! Жестокая история первой любви

• Название: Рома, прости! Жестокая история первой любви
• Автор: Екатерина Шпиллер
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-072026-2, 978-5-271-33078-0

Что будет, если первая любовь как в сказке закончится свадьбой? Ведь каждый из нас мечтал именно об этом! Но потом станет забываться школа, пройдут студенческие годы, наступит рутинная жизнь. И вот тогда впервые начнет закрадываться неприятная мысль: может быть, правы были родители, стоило подождать?

Эта книга — продолжение главной повести о первой любви «А вам и не снилось» Галины Щербаковой, написанное ее дочерью Катериной Шпиллер. Рома и Юлька преодолели всех и вся. Недавние школьники — муж и жена. Но, как оказалось, фраза «и жили они долго и счастливо» придумана лжецом.

---

— Да вы что оба! — аж взвизгнула Юлька, вскакивая. — Издеваетесь надо мной?

Макс и Рита тихонько засмеялись. Ни над кем они не издевались и не думали даже. Просто они отключились от всего, все их системы настроились исключительно друг на друга, они видели и чувствовали только друг друга. Почему? Неужели кто-нибудь смог бы ответить на этот вопрос?..

В этот день Ромка освободился пораньше. Единственное, что хорошо в их паршивой конторе, так это то, что не надо «отсиживать»: сделал свою норму, свой личный план — гуляй смело.

Но домой не хотелось. Домой или к Юльке? Ромка гнал от себя этот вопрос. Куда же податься? К друзьям? Где они, друзья? Кому ты нужен, если беден и ничем не интересен даже самому себе? Да-да, надо что-то менять в жизни, делать какие-то телодвижения! А во имя чего? Семьи? Не вдохновляет. Во имя себя? Тем более. Ради дочери, Аськи? Смысла нет. Все равно не оценит, за что-нибудь осудит, упрекнет, плюнет на отца и выйдет замуж за какого-нибудь… Все дети такие, он сам, что ли, лучше? Он вообще для своего отца — убийца. А для мамы — предатель. Его-то кости срослись, а папу не вернешь. Мама сколько уж лет из-под бабки горшки выносит. У Ромки никогда не повернулся бы язык сказать, что они расплатились за собственную подлость, он понимает, то была вот такая любовь к сыну. Кретинская любовь… А бывает ли другая? Может, это вообще чувство изначально неполноценное, ненормальное, делающее людей или глупыми и смешными, или подлыми и страшными? И всегда приводящее к катастрофе. Куда ни глянь, всюду: сначала любовь, а потом из-за квартиры режут друг другу глотки; сначала любовь, потом патологическая ложь. Вот у них с Юлькой: сперва была любовь, еще какая, а теперь — такая пустота, хоть волком вой, и главное, что из пустоты нет никакого выхода.

Дочь, дочь, долг, долг… Вроде бы должно стимулировать? Хоть убейте не может он только из-за Аськи, из-за ее приданого ощутить полноту жизни! Пусть дочка на себя рассчитывает, девочка растет красивая, на бабу Люсю похожая, вот и пусть скачет по удачным замужествам. Лю-у-ся, Ю-у-ля, А-а-ся! Ромка решительно повернул в сторону маминого дома. Его отчего дома.

Татьяна Николаевна принимала Алену. Красиво принимала: в комнате, увешанной батиками, на изящном журнальном столике из светлого дерева — чашечки с кофе, кувшинчик со сливками, сахарница и огромная коробка дорогущих шоколадных конфет.

Татьяна Николаевна изменилась. Но сказать «постарела», значит не знать других состояний человека, кроме возраста. Не так уж она и постарела, напротив: стильная одежда, модное карэ из хорошо прокрашенных медным цветом волос предавали ей вид моложавой, следящей за собой удачливой пожилой дамы, если бы не глаза, взгляд. Тот, кто знал ее раньше, он бы заметил: нет больше пытливого, острого взгляда чуть насмешливых всегда глаз. Ее глаза теперь как будто спрашивали: а почему все так происходит? Иногда в них была растерянность человека, которому вдруг на закате жизни велели: а теперь танцуй ламбаду, так надо. И он — танцует.

Но это мог заметить только хорошо знавший и понимавший Татьяну Николаевну человек. Или наблюдательный и тонкий. Алена к таким не принадлежала. Она видела карэ, модную блузку и искренне радовалась за свою бывшую учительницу.

— Аленушка, ну зачем ты так потратилась? Я ж эту коробку конфет года два не съем!

— Так я съем, буду почаще заходить!

— Тогда другой разговор! — Может, я тебя все-таки ужином покормлю? — Татьяна Николаевна даже привстала, готовая бежать на кухню (не часто выпадает одинокой женщине радость о ком-то позаботиться, тем более — покормить).

— Нет-нет, сидите, ради Бога! — Алена вскочила и сделала «усаживающий» жест. — Я не есть пришла, а, между прочим, поскулить, на жизнь пожалиться.

Таня с улыбкой оглядела Алену. Хороша стала, ничего не скажешь! Высокая, стройная, глаза бархатные, большой, модный нынче, выразительный рот, белозубая улыбка. И волосы, прическа… Что это научились теперь делать с волосами, что они кажутся густющими, блестящими и лежат идеально, как у всех в «Санта-Барбаре»? Ну да — гели всякие, муссы… Ведь в школе, Таня помнит, у Алены никакой такой уж шевелюры не было… а маникюр… «Господи, о чем это я?» — виновато спохватилась Таня, ведь Алена сказала, что…

— Ты хочешь плакаться и на жизнь жаловаться? Ты, Алена? Не может быть.

— Почему? Опять — Алена сильная, Алена большая! А Алена, между прочим, слабовольная дура, которая уже шестнадцать лет любит одного идиота и все надеется на чудо, как первоклассница! — Последние слова Алена произносила почти на слезах.

— Неужели? — удивленно спросила Таня.

— Ну, может, не совсем так, — спохватилась Алена. — Может, это не та любовь… Но скажите на милость, Татьяна Николаевна, что это? — жалобно спросила она. — Подвезла сейчас Максима, Юлькиного брата, к ним домой, так от близости его… то есть его дома, в брюхе, вот тут, — она похлопала себя по твердому тренированному животу, — похолодело. Когда думаю о нем, или реву, или включаю лирический музон, ежели никто меня не видит, танцую. И это длится уже шестнадцать лет! Вон Макс уже вырос, вот такой лоб, а я все дурю. Любовь это или нет?

— Не думаю, нет, — успокаивающе ответила Татьяна Николаевна. — Ты у нас натура романтическая, тебя будоражат воспоминания юности, те грезы. Вот предложи тебе сейчас: брось своего замечательного Сашу, работу, друзей и поселись где-нибудь в шалаше с Ромкой и с его нынешними проблемами. Согласишься?

Алена задумчиво постукивала указательным пальцем по нижним зубам и смотрела в потолок. Минуту спустя она тихонько ответила:

— Не знаю…

— Вот видишь! А любовь не рассуждает.

— Как Юлька тогда? — зло спросила Алена. — Не рассуждала, не рассуждала — и всех под монастырь подвела!

— Господи, что ты несешь? А если бы ты была на ее месте?

— Я? А я бы не позволила никому нас морочить, я бы сразу поехала тогда за ним и выяснила всю подноготную. Вы же помните, как я за ним в другую школу перевелась?

— Помню.

— Так я и в Питер хотела ехать! Но потом рассудила, да, Татьяна Николаевна, рассудила: он меня не ждет, вернее, ждет не меня! А эта… дура… не рассуждала, а страдала, видите ли!

— Ты будто ее в чем-то обвиняешь, а ведь она ни в чем не виновата! И вообще, что ты сейчас-то взъелась на нее, зачем вспоминать, столько лет прошло…

Алена перевела дух. От возбуждения ее щеки раскраснелись, перекрывая нежные румяна, глаза блестели то ли от гнева, то ли от слез. Она взяла себя в руки и заговорила на несколько тонов ниже:

— Взъелась? Да бесит меня бездарность ее жизни. Трутень в бабском обличий! И Ромку в «совка» превратила. Ведь предки ее живут достойно, красиво. Владимир там добытчик, коммерсант экстра-класса! Так жена его, мать Юлькина, все равно работает, что-то там переводит, зарабатывает. Макс — всегда при деле и при своих деньгах. А эта…

— Что — эта? — грустно спросила Татьяна Николаевна.

— Слюнтяйка, отрыжка социализма!

— Ален, а тебе не приходило в голову, что человек мог не найти себя или потеряться, особенно в это чумовое время?

— Чушь! Все что-то делают, живут достойно…

— А что ты в это слово вкладываешь?

— Не убого! Не сиротливо, считая копейки. Все работают, не гнушаясь ручки запачкать или переутомиться. Машины покупают, дачи, квартиры… Книги, между прочим, картины там… Детям дают образование, которое в мире котируется. Все крутятся.

— Да кто «все», Алена, побойся Бога!

— Ну, большинство. Даже вы…

— Это ужасно!

— Что?

— Большинство… Я всегда, еще смолоду, боялась «большинства», оно меня пугало. Теперь я знаю, что «большинство» — это к тому же ужасно стыдно…

Юльку так трясло, что пришлось укутаться в плед и включить обогреватель. Хотя на дворе стояло лето.

Эти два идиота ушли вместе, по-идиотски улыбаясь и не сводя друг с друга глаз. Спасибо, хоть за ручки не взялись при ней! Ее тошнило от их вида! И чего Максу вздумалось именно сегодня припереться? Тоже мне, брат заботливый. Ах, какие страсти с первого взгляда! Любовь…

Любовь? Любовь испортила жизнь ей, Юльке, чего уж перед собой лукавить — да, испортила! Сделала ее пустой и нищей. Можно до бесконечности перечислять все минусы и провалы в жизни, которые явились следствием именно ее, любви. А сейчас — ее отсутствия. Такой вот парадокс. Отдавшись ей без остатка и лишившись ее становишься живым мертвецом, которому ничего уже не надо. Даже дочка (кстати, скоро за ней идти в садик) не особенно волнует: сыта, здорова и слава Богу! Оказывается, отсутствие Любви приводит к уменьшению одноименного чувства к близким — родителям и детям — вот какая выводится формула.

Отсюда вывод: лучше ее и не знать, не испытывать, бежать от первых, ее признаков, очертя голову, жить умом и расчетом, без страстей, испытывать нормальные чувства к детям и старикам, животным и всему человечеству в целом.