Эрик Сигал - Исцеляющая любовь

• Название: Исцеляющая любовь
• Автор: Эрик Сигал
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-31100-2

Лора и Барни знали друг друга с самого детства. Они вместе росли и взрослели, вместе мечтали о том, что станут врачами и посвятят свою жизнь благородному служению людям. Их дружба тоже росла и крепла, несмотря на то, что жизнь развела их по разным городам. Они знали друг о друге все, начиная с семейных секретов и кончая подробностями любовных романов. Но кое-что все-таки оставалось тайной для них обоих…

---

Лора заговорила первой:

— Его папа не отпустил.

— Что?

— Сразу после ужина отец почувствовал непонятную боль в груди, — пояснил Уоррен, — и доктор Кастельяно пришел его посмотреть.

— И что оказалось?

— Папа думает, может, он что-то съел не то, — поспешно вставила Лора. — Но он заставил его лечь, чтобы подстраховаться. — Она попыталась переменить тему. — Барн, ты был на высоте! Спорим, твою фотографию напечатают в «Аргусе»?

А Уоррен добавил:

— Век буду помнить все приемчики, которые ты им сегодня показал!

— Да, спасибо, — рассеянно ответил Барни и направился в сторону душевых.

На другое утро, несмотря на протесты Харольда Ливингстона, Луис отвез его в клинику графства Кинг на электрокардиограмму. Тот согласился только при условии, что Эстел останется дома. («Дорогая, ты и так уже разволновалась на пустом месте!»)

Потом, нервно дымя сигаретой, Харольд слышал, как Луис обсуждает результаты обследования с кардиологом, рассуждая о каких-то Р- и Q-зубцах.

Наконец Луис подошел и помог Харольду дойти до машины.

— Ну, — спросил Харольд, стараясь скрыть свое беспокойство, — несварение? Неудивительно после стольких лет в армии!

— Харольд, тесты выявили у тебя сердечную аритмию. Это означает…

— Я знаю греческий, Луис. Что-то вроде нарушения ритма. Это серьезно?

— И да и нет. Это может оказаться единичным физиологическим отклонением, и тогда это не страшно. А может быть и признаком какого-то патологического процесса.

— Иными словами, ты и сам не знаешь…

— Хорошо, Харольд. Я действительно не знаю. Но поскольку ты тоже не знаешь, я рекомендую тебе внимательнее относиться к своему здоровью и регулярно проходить обследование. А начать можешь с постепенного отказа от курения.

— Оно меня успокаивает.

— Это тебе так кажется, мой друг. Никотин — по-настоящему опасный алкалоид и стимулятор. Могу тебя заверить: хуже не будет, если ты станешь курить меньше.

Машина подъехала к Линкольн-плейс. Харольд спросил:

— Что ты собираешься сказать Эстел?

— Тебе не кажется, что лучше сказать ей все как есть?

— Но ты же говоришь, что сам до конца не уверен.

— Но хотя бы это я могу ей сказать?

— Не стесняйся, Луис, — отшутился Харольд, — смелей трезвонь на весь Бруклин о бессилии медицины!

Однако когда Луис подъехал к дому, Харольд повернулся к нему и твердо объявил:

— Но нет никаких оснований пугать детей.

— Согласен, Харольд. Не стоит их дополнительно нагружать, им хватает того, что они растут. Но я бы хотел, чтобы ты отнесся к этому серьезно. И не забудь, что я тебе говорил!

Барни постарался напустить на себя беспечный вид.

По дороге в школу в понедельник утром он оторвал голову от учебника химии и как можно небрежнее спросил (эту интонацию он долго отрабатывал):

— И как у тебя с Джеем Аксельродом? Собираешься дойти до конца?

— Не твое дело! — огрызнулась Лора.

— Значит, да.

— Ничего подобного! Это значит только, что это тебя не касается. А кстати, почему ты спрашиваешь?

— Ну… — неуверенно начал он, — кое-кто из ребят в команде говорит…

— В вашей баскетбольной команде? Да эти сексуально озабоченные болваны, кроме статуй в Бруклинском музее, ни одной голой женщины не видели!

— Во-во, — рассмеялся Барни. — Иногда они делают из мухи слона, правда?

— И не только они, Ливингстон. Я слышала, ты тоже болтаешь на всю школу, что трахался с тремя девчонками из группы поддержки. Это правда?

— Чистейшая правда, Кастельяно.

— То есть ты с ними трахался?

— Нет, я этим хвастался. Каюсь.

* * *

На самом деле Барни уверенно продвигался по пути к полному сексуальному удовлетворению. Уже на втором свидании Мэнди Шерман разрешила ему прощальный поцелуй. А на третьем, когда они обнимались в последнем ряду кинотеатра «Савой», позволила ему запустить руку себе под свитер.

«Господи, — подумал Барни, волнуясь и труся одновременно, — оно вот-вот случится. В следующий раз надо быть во всеоружии».

Но как? Не мог же он запросто явиться в аптеку к мистеру Ловенстайну на Ностренд-авеню и попросить пачку презервативов. Тот наверняка расскажет родителям, а хуже всего — поднимет его на смех. Нет, надо сделать это как-то потоньше. И на чужой территории.

И вот в субботу, когда они с Уорреном отправились в центр Бруклина в кино, он всю дорогу искал глазами какую-нибудь большую аптеку. Такую, где можно затеряться.

Уоррен с изумлением наблюдал, как брат без всякой видимой причины прохаживается взад-вперед по Фултон-стрит. Но обсуждать действия своего кумира было не в его правилах.

Уже перед самыми стеклянными дверьми аптеки Барни вдруг остановился:

— О черт!

— Что случилось, Барн?

— Какой же я идиот! Я же в форменной куртке!

— Не понимаю. И что с того?

— А вот что, — нервно ответил Барни и ткнул в левую сторону груди, где на белом атласе синими нитками была вышита фамилия. — Этого не скроешь! Все сразу будут знать, кто я и откуда. Может, лучше, если это сделаешь ты?

— Что, Барни? Что «сделаешь»?

Барни отвел брата в сторонку и тихонько сказал:

— Послушай, Уоррен, я хочу, чтоб ты оказал мне небольшую услугу. Кое-что очень-очень важное.

И он дал брату исчерпывающие указания, что и где тот должен искать на витрине, если оно вообще выложено, и как спросить. Он протянул Уоррену пятидолларовую бумажку, влажную от его потной ладони.

— Но, Барни, — взмолился Уоррен, — мне же всего двенадцать. Они мне не продадут такую вещь!

— Послушай, это центр! Здесь каждый день бывают тысячи приезжих. Они, скорее всего, решат, что ты лилипут. А теперь иди и сделай, о чем я тебя прошу!

Младший брат робко вошел в аптеку, а Барни стал нервно вышагивать по тротуару, моля Бога, чтобы никто из родительских друзей, имеющих привычку отовариваться по субботам в расположенном неподалеку универмаге, не застукал его на месте преступления. Вот будет скандал! Спустя несколько минут появился Уоррен с небольшим пакетом.

— Куда ты пропал? — раздраженно набросился на него Барни.

— Послушай, Барн, они мне стали задавать всякие вопросы типа «со смазкой или без смазки» и так далее. Я не знал, как мне быть.

— И что в конце концов ты сделал?

— Поскольку я не знал, какие нужны, то взял две пачки разных.

— Молодец! — облегченно вздохнул Барни и положил руку брату на плечо. — Горжусь тобой, старик!

Этим летом Ливингстоны и Кастельяно опять сняли домик на море. Но со взрослыми поехал только Уоррен.

Луис пристроил дочь помощницей медсестры в клинике, чтобы та сполна вкусила суровую реальность медицинской профессии.

Всю неделю она ездила с отцом в клинику на Линкольн-плейс, а вечером в пятницу они вливались в плотный поток плавящихся под солнцем автомобилей, рвущихся из душного города навстречу освежающему морскому ветру.

Едва приехав, Лора обычно тут же натягивала купальник и кидалась в воду, стараясь смыть с себя всю боль и страдания, с которыми сталкивалась в течение прошедшей недели.

Барни же работал вожатым в лагере Дата Нордлингера в Адирондакских горах. Именно этот бизнес обеспечивал Дагу толстый слой масла на кусок хлеба, добываемый тренерским трудом.

Кроме того, лагерь, называвшийся «Гайавата», давал Дагу уникальную возможность держать вместе своих лучших игроков. Платили им жалких семьдесят пять долларов за лето. Плюс чаевые, которые они могли получить от сердобольных родителей находящихся в лагере детей. («Если кто-нибудь из вашего отряда скажет родителям, как ему здесь хорошо, папаша мигом выложит сотенную бумажку».)

Под опекой Барни находились восемь девятилетних мальчишек, из них семеро — вполне нормальные ребята, в меру задиристые и живые, а восьмой — до болезненности замкнутый паренек по имени Марвин Амстердам, которого товарищи безжалостно шпыняли из-за того, что временами он мочил постель.

Марвин был в семье единственным ребенком, а когда его родители разводились, он, на свою беду, случайно подслушал их спор из-за того, что ни один из них не хотел брать к себе сына. Его отправили в интернат, и только на пасхальные и рождественские каникулы он навещал то мать, то отца. А едва заканчивался учебный год, как его снова куда-нибудь отсылали, на сей раз — в лагерь «Гайавата», где он горячо мечтал стать невидимкой, чтобы его не могли видеть другие ребята.

Дело усугублялось тем, что он был совершенно безнадежен в спорте. В лагере в любую команду он попадал в самую последнюю очередь, а в школе его вообще не брали играть.

Как-то вечером за кружкой пива в административном корпусе лагеря Барни заговорил о Марвине с Джеем Аксельродом.