Борис Можаев - Говорит Браслет-16

• Название: Говорит Браслет-16
• Автор: Борис Можаев
• Жанр: Русская классическая проза

---

- А у нас есть полевая рация, - отвечают мне. - И в Гридине есть, по всему району раскиданы. Мы живем по-фронтовому. Небось, газеты читаете: там каждый год освещается битва за урожай. А мы на переднем крае: и оборону занимаем, и наступление ведем. Вот наша полевая рация "РТ-21-1". И позывные у нас есть - "Говорит "Браслет-16". И начальник отделения связи тут же сидит, вот она - Силина Лидия Петровна. Просим любить и жаловать.

Да, все истинно: и рация в ящике на окне стоит, и начальник связи сидит рядом и улыбается.

- Лидия Петровна, - говорю, - отчего ж вы не пожалели племянника главного бухгалтера? Взяли бы да и передали по рации телеграммы, чтоб ему в район не бегать?

- Дак она, эта рация, только в одну сторону говорит. Специально для сводок: туда передашь, а оттуда ничего не услышишь, - отвечает Лидия Петровна. - Да и то передаем в определенное время, только в семь тридцать утра. Скажем: "Говорит "Браслет-16". И передаем сводку: сколько молока надоили, сколько сена скосили, и все такое...

- А кто вас принимает?

- Тоже полевая рация - "Браслет-6", в райсельхозуправлении стоит.

- Откуда вы знаете, примет она вас или нет? У вас же односторонняя связь!

- Другой не дано... Наше дело - передавать сводки. Как петух прокукарекаем с утра - и с насеста долой.

- Доложил, и точка. Как на фронте. - И опять смеются.

- А вот почему с бывших фронтовиков, с инвалидов то есть, берут деньги за покос? - спросила меня кассирша, Сидорова Анна Степановна.

- За какой покос? - не понял я.

- За обыкновенный. Сена для своей коровы накосил - с него взяли девяносто рублей.

- Где накосил?

- По оврагам да по косогорам. Дикой травы.

- И за это берут?

- Берут!

- Почему же девяносто рублей? - спрашиваю.

- Из расчета тридцать рублей за тонну.

- Кто же такую цену установил?

- А шут его знает! Говорят, что на корову положено три тонны сена. Запас на зиму - вот и плати девяносто рублей. Трава-то вся, мол, колхозная. Все и платят. Вот у нас и ведомость есть. Но поскольку Сидоров Алексей Васильевич инвалид войны, с него налоги не положено брать. А за траву берут. Вроде как налог за корову. Это как, по закону?

- Нет, - говорю, - не по закону. И вообще за покосы на бросовых землях платить никому не надо. Не надо платить налог за прокорм личной коровы.

- Как не платить? - смотрят на меня с удивлением и не верят. - А мы сроду платим.

Встретив парторга Мотина на полевой дороге, я первым делом спросил его:

- Виктор Семенович, как же это вы ухитрились обложить налогом по девяносто рублей владельцев коров?

Глядит глазами юного пионера и произносит чистосердечно:

- Не понимаю.

- Ну как же? По девяносто рублей за покос берете?

- Ах, вон что! Так это ж за траву! Но здесь сроду так берут. Я эти суммы не устанавливал. Я же парторг.

- Да неужто не читали постановления насчет того, чтобы разводить личный скот?

- Постановления читал. Но указаний из района насчет отмены не было.

Святая простота! Как там у Крылова сказано? "Сильнее кошки зверя нет". Ну, если район не распорядился, то какой может быть разговор? Мало ли какие законы писаны, да не про нашу душу. Жалует царь, да не жалует псарь.

Позже я спрашивал секретаря райкома Кокорева: "Неужели вы, Анатолий Дмитриевич, не прорабатывали постановления насчет льгот владельцам личного скота?" - "Ну как же? Прорабатывали". - "Отчего же у вас в колхозах сохранился налог на корову?" - "А шут его знает! - признался простодушно. - Разве за всем уследишь? - И в сторону председателя райисполкома Артюхина: - Ты разберись с этим делом".

Конечно, за всем уследить нельзя, но добиваться того, чтобы все исполняли закон, следует. От секретаря райкома здесь многое зависит, но далеко не все. Мы еще поговорим о том, что может секретарь райкома, а что нет. А пока вернемся к истории с дровами.

Вместе с Мотиным мы ездили в Андреевку к бабе Насте. По дороге Мотин уверял меня: "Вот увидите, у этой бабки запасено дров лет на десять".

Когда-то лесные деревни Андреевка и Павловка имели свой отдельный колхоз; и школа стояла в Павловке. Теперь же в обеих деревнях народу и на бригаду не наберешь, и больше все пенсионеры.

А места прекрасные: высокие сосновые гривы кругом по горизонту, песчаные берега и чистые родниковые отмели речки Петас, и поля ровные, пространные, зарастающие у лесных полос березняком да осинником.

Анастасия Васильевна Макарова живет в крайней избушке - два окошка на улицу, да сени со скрипучей дверью, да курица Ряба, да кот Васька. Все как в сказке про деда и бабу. Только деда нет... Возле сарайчика лежали плахи сваленных дров - кучка кубометра на два. Мотин заглянул в сарайчик пусто...

- Ну, где этот запас на десять лет? - спрашиваю его.

Молчит.

Заходим в избу; все чистенько и светло: печка побелена, полы так надраены, что желтизной отдают, на окнах светлые занавесочки. Старуха сидела на кровати, застланной лоскутным одеялом.

- Ой, сядой приехал! - встретила она меня с удивлением.

- Кто вам дрова колет? - спрашиваю я.

- Ванюшка-дурачок из Павловки. Раньше я ему платила папиросками. А теперь он поллитру просит. - Она показала квитанцию на штраф, и глаза ее опять, как там, на суде, заслезились. - Не пожалела судья-то.

- Анастасия Васильевна, - говорю, - нельзя же самогонку варить. Это по закону запрещено. Судья не виновата, она избрала для вас самое малое наказание.

- Да я это... я не жалуюсь. - Она быстренько утерла кулаком слезы и с ожиданием уставилась на Мотина. - Виктор Семеныч, как же мы теперь?

- Ладно... Деньги не плати без моего ведома. Разберемся. А дров тебе привезем.

- Где дочь ваша живет? - спрашиваю я старуху.

- Вон, напротив, - указала она в окошко на большой дом, стоявший крайним, но с другого порядка. - Да ведь она уж полгода с постели не встает. Убилась она.

- Как убилась? - спросил я Мотина.

- Сено возили на ферму. Она и упала с возу. А земля была мерзлой. Теперь болеет. На пенсии.

Мы поехали к заведующей овцефермой; и здесь на дворе и около не было десятилетнего запаса дров. Осиновые хлысты, за которые она и попала под суд, валялись тут же, возле дома. К нам подошла хозяйка, Мелехина Мария Максимовна.

- Что ж вы их не распилите? - спрашиваю ее. - Они скорее подсохнут. Не то и гореть не будут.

- Мы их купили для починки забора да повети... - Она виновато улыбнулась, как бы оправдывая перед Мотиным своего брата, который выглядывал в притвор из сеней. - А дров мы еще и не запасали.

- Откуда хлысты привезли? - спрашиваю.

- Да, наверно, с мертвой деляны, - ответила Мелехина.

- Это что за мертвая деляна?

- А вон там, с краю леса. Срезали ее года два назад, да и бросили гнить. Она будто в дело не годится. Вот с нее и таскают.

- Съездим! Поглядеть надо, - сказал я.

- Давайте! - Мотин сел за руль.

Но Мелехина задержала его:

- Виктор Семенович, когда же колодец нам сделают? Ведь совсем завалился. Мы ж на Петас за водой ходим.

- Ты же знаешь, у нас ни одного колодезного мастера нет.

- А как же быть?

- Ищите мастера! А мы оплатим работу.

До лесу было метров шестьсот - семьсот. За березовой опушкой облесья мы увидели ту мертвую деляну: срезанные деревья лежали вповалку, накрывая друг друга, на огромном пространстве; лист давно уж облетел и черным прелым месивом густо покрывал землю; оголенные сучья торчали во все стороны, и некоторые, освобожденные от гниющей коры, белели, как кости. А отдельные осины еще зеленели; лежа на боку, подпитывались остатками соков недорезанной коры и луба, соединяющими дерево с пнем.

- Это что за мамаево побоище? - спросил я.

- Тонкомерный лес... Что покрупнее - взяли, а остальное бросили. Вот отсюда и таскают ухари-трактористы хлысты и торгуют ими. И зараза отсюда идет, на здоровый лес перекидывается.

- Что же вы молчите? За такие вещи наказывать надо.

- Деляна-то леспромхозовская. Он нашему району не подчиняется. Мы для него - что китайцы, обитатели другого государства... - Помолчал и с тоскливым безразличием, вроде самому себе, признался: - Совестно и за старух, которых судили, и за эту вот гниющую свалку. В своем же лесу не можем порядка навести. Эх!.. - и заковыристо выругался.

- Виктор Семенович, - говорю ему, - привезли бы дров тем же старухам и совесть, свою не терзали бы.

Только губы покривил и как-то отрывисто хмыкнул:

- Знаю, знаю, во всем я виноват... И что старух судили, и что коров некому доить, и что землю пахать некому... Поехали домой!

Ехали всю дорогу молча: у въезда в Веряево остановились возле новостройки. Десять парней-студентов во главе с девицей-десятником закладывали кирпичную контору: клали неумело, задевали кельмой суховатый жесткий раствор из ящика, ляпали отдельными кучками, придавливая их кирпичом. Швы получались неровными и с пустотами. Я по старой своей прорабской привычке подозвал десятника и сказал ей, что в такой жаркий день силикатный кирпич надо смачивать, и наброс делать ровный, постелью, тогда он схватится - и стена будет крепкой. А такую кладку через полгода корова рогом зацепит и развалит. Она развела руками: я им, мол, говорила. Так не понимают. Они же студенты из сельхозинститута, бойцы стройотряда.