Уорд Мур - Дарю вам праздник

• Название: Дарю вам праздник
• Автор: Уорд Мур
• Жанр: Альтернативная история

---

Ближе к городу давка и толчея стали еще ужаснее; конные подразделения разведчиков Юэлла, прикрывавшие левый фланг конфедератов на йоркской дороге, торчали впереди, как пробка в бутылке. Поскольку, в отличие от всех остальных, я это знал, то круто взял к югу и вернулся на хановерскую дорогу, по которой некоторое время шел вначале, сразу после полуночи; я прошел мост через Рок-Крик и, уже довольно усталый, добрел наконец до Геттисберга.

Двухэтажные кирпичные дома, многие — с мансардами, безмятежно подставляли жаркому июльскому солнцу свои красные, крытые шифером крыши. Бесшабашный петух поклевывал лошадиный навоз прямо посреди улицы, не обращая никакого внимания на окружавшие его полчища солдат, каждый из которых мог оказаться не прочь полакомиться жареной курятиной. Рядовые в черных шапках потомакской армии, кавалеристы с широкими желтыми лампасами и артиллеристы с красными — все были преисполнены чувства собственного достоинства, все пыжились, как могли. Лейтенанты, манерно придерживающие рукояти сабель, капитаны, праздно прячущие руки под расстегнутыми кителями, полковники, величаво курящие сигареты, бродили по улице взад и вперед, входили в дома, в магазины, выходили из них — и все это с видом, будто вот сейчас они совершают нечто такое, что решительно повлияет на ход войны. По временам сквозь толпу проезжал на лошади какой-нибудь генерал, неторопливый и глубокомысленный, явно изнемогающий под бременем своего сана. Солдаты сплевывали, подмигивали пробегающим мимо женщинам, понуро сидели на ступеньках крылечек или браво маршировали навстречу судьбе. На флагштоке над зданием суда тряпкой висел в знойном воздухе флаг; похоже, он и сам не был уверен в своей нужности. То и дело раздавались беспорядочные звуки, напоминавшие отдаленный гром.

Изображая из себя этакого бравого пехотинца — они себя чувствовали здесь, как рыба в воде, — я нашел незанятое крыльцо и уселся на ступени, кинув любопытный взгляд на дом. Здесь вполне мог жить кто-то, чьи письма или дневники мне доводилось читать. Достав из кармана сушеное мясо, я с трудом сжевал его, ни на миг не отвлекаясь от окружавшего меня удивительного мира. Лишь я один знал, каким отчаянием, какой безнадежностью вскоре наполнятся для всех этих солдат кровавое сегодня и завтра. Я один знал, как попадут они в западню третьего июля, как будут разбиты наголову; и как начнется затем последний этап войны. Вот этот майор, думал я, так гордящийся сейчас своими только что выслуженными золотыми дубовыми листочками, возможно, лишится руки или ноги, тщетно защищая Калпс-Хилл, а этот сержант, возможно, еще до захода солнца упадет где-нибудь под яблоней с превращенным в кровавое месиво лицом.

Оставались считанные часы до того момента, когда все эти люди, бросив казавшиеся столь надежным укрытием городские дома, двинутся к линии холмов, где их ждут поражение и смерть. Мне больше нечего было делать в Геттисберге — хотя я и готов был провести здесь много дней, впитывая цвета, запахи… Я и так уже долго искушал судьбу, легкомысленно рассевшись посреди города. В любой момент со мной могли заговорить — попросить прикурить или спросить дорогу, — и первое же невпопад сказанное слово, первое же действие, странное с теперешней точки зрения, вызвали бы нарастающую волну изменений, которая непредсказуемо перекроила бы будущее. Я уже достаточно наделал глупостей; пора мне было двигаться на свой наблюдательный пункт, который я заранее определил для себя так, чтобы я видел все, а меня — никто.

Я встал, потянулся; тело отказывалось повиноваться. Но еще пара миль

— и мне уже не будет грозить случайная встреча с чересчур приветливым или чересчур любопытным военным или гражданским. Я огляделся напоследок, пытаясь запечатлеть в памяти каждую деталь, и двинулся на юг, к эммитсбергской дороге.

Я шел не наобум. Я знал, где и когда последует решающий ход, который предопределит судьбу сражения. Пока тысячи солдат будут сражаться и умирать по всей долине, конфедераты выдвинут свежий отряд, и он, незаметно и беспрепятственно овладев позицией, господствующей над остальными, выиграет битву — и войну — для Юга. Знать это, знать единственным из всех, было невыносимо. С тяжелым сердцем я шагал к одинокой ферме, окруженной полями пшеницы и персиковым садом.

20. ДАРЮ ВАМ ПРАЗДНИК

Великие битвы поначалу похожи на робкое ухаживание; не знаешь, чего ждать в следующий миг, ни в чем не уверен, ведать не ведаешь, каким будет исход. Земля еще принадлежит обеим сторонам на равных — подходи, занимай, окапывайся, никто не протестует и не бесится от ревности. Я шагал себе по эммитсбергской дороге; слева, я знал, расположились силы Союза, справа маневрировали южане. Через несколько часов и двух шагов не пройдешь меж их линиями — станешь решетом; но сейчас, пока не зачитаны обращения к войскам, пока не принесены последние клятвы, и для той, и для другой армии оставалась возможность спокойно отойти. Не настолько они ненавидели друг друга, чтобы быть неразлучными врагами. Время от времени отдаленно гремели пушки, и над моей головой то вправо, то влево с рыдающим воем проносились разрывные ядра. Стороны флиртовали, как умели.

Несмотря на палящее солнце, трава была прохладной и сочной, а тень в саду — густой. С одной из низко свисавших ветвей я сорвал почти уже созревший персик и высосал кисловатый сок. Потом развалился на земле — и стал ждать. На многие мили окрест мужчины из Мэна и Висконсина, Джорджии и Северной Каролины занимали ровно такое же положение. Но только я знал, чего жду; они могли лишь догадываться.

Какие-то странные шумы вторглись в безмятежную, напоенную звуками жизни тишину летнего дня. И впрямь ли земля стала подрагивать? Или встававшие перед мои мысленным взором картины — марширующие армии, вереницы трясущихся по рытвинам перегруженных обозных фургонов, глубоко вспахивающие землю тяжелые пушки, топот бесчисленных лошадиных подков — так действовали мне на нервы, что я начал ощущать все это? Вряд ли я задремал, но, так или иначе, постепенно я перестал замечать аккуратные ряды деревьев с их трещиноватой, складчатой корой, причудливо изогнутыми ветвями и изящными листьями — и потому внезапный, близкий стук копыт и скрип кавалерийских ремней застали меня врасплох.

Они ехали по саду шагом. Они были в голубом. Они напоминали бестолковых охотников, возвращающихся, упустив лису: они болтали без умолку, покрикивали друг на друга, держались в седлах небрежно, а один или двое, обнажив сабли, то и дело привставали на стременах и срубали ветви — просто так, со злости.

За ними показались пехотинцы — взмокшие, ругающиеся на чем свет стоит, и куда более серьезные. Некоторые были ранены, у некоторых не было ружей. Синие кителя — небрежно расстегнуты, брюки, более светлого оттенка

— измазаны травой, землей, пылью. Судя по тому, как заплетались у них ноги, они совсем выбились из сил. То и дело между ними вспыхивали короткие, вялые перебранки, и сразу угасали. С первого взгляда было ясно, что они отступают.

Когда они ушли, в саду вновь стало тихо — но то была уже совсем иная тишина. Не шелестела листва, ни одна птица не решалась подать голос; сад будто вымер — ни белки, ни бурундучка. Если очень прислушаться, можно было различить слитный, ровный звон насекомых. Но и не прислушиваясь, я слышал пушки. Яснее и громче. Это не был еще рев битвы в полном разгаре — но басовитые раскаты, совсем не так, как пару часов назад, несли теперь только смерть. Флирт кончился. Свадьба была сыграна, и разлучить супругов могла отныне лишь могила.

Затем появились конфедераты. Они продвигались осторожно, но не настолько, чтобы в них нельзя было распознать воинов победоносной, наступающей армии. Конечно, они выглядели не как на смотру — но энергично и уверенно. Лишь некоторые могли похвастаться формой установленного образца, да и та обветшала от долгой носки. Большинство было в полуофициальном сером — домотканом, грубокрашенном, с прожилками грязно-коричневого цвета; некоторые вообще были в штатском, лишь в уставных фуражках да с армейскими пуговицами, а кое на ком красовались даже голубые брюки федералистов — но с серыми куртками.

Под стать одежде было и оружие. Я заметил длинноствольные винтовки, короткие карабины, ружья разной степени устарелости, чуть ли не вплоть до мушкетов; один бородач был вооружен тяжеленным дробовиком. Однако, каковы бы ни были их вооружение и обмундирование, они вели себя, как завоеватели. На поле сегодняшней битвы я был единственным человеком, который доподлинно знал ее исход, но эти бойцы конфедератов, похоже, уже вполне его предчувствовали.

Оглушенные поражением северяне прошли мимо меня, ничего не замечая вокруг. Эти же были — внимательнее некуда. Слишком поздно я сообразил, что мне не уберечься от их острых, наметанных глаз. Но ругать себя за глупость уже не приходилось — не успел я и начать, как здоровый детина с пышными бакенбардами, облаченный в нечто, бывшее когда-то модным пальто бутылочного цвета, наставил на меня ружье.