Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы

• Название: Гнёт ее заботы
• Автор: Тим Пауэрс
• Жанр: Альтернативная история

Еще одна книга как и Врата Анубиса написанная в жанре альтернативной или крипто истории, истории, где события хорошо нам известные тесным образом переплетаются с вещами, ускользающими от нашего взгляда. Где величайшие поэты всех времен занимают свое вдохновение у вампиров и ламий, иссушающих их и взимающих за свою заботу кровавую плату. Где хирург Майкл Кроуфорд едет на свою свадьбу и еще не знает о той роли, которую ему суждено сыграть в жизни великих поэтов. Где над всем старым светом огромной мрачной тенью реет австрийская империя Габсбургов. А с высоты на всю эту мышиную возню молчаливо взирают вечные горы.

---

Хобхаус бросил взгляд на Кроуфорда, который неопределенно пожал плечами. «Только не смотри на меня, ― подумал Кроуфорд, ― я так и не научился отличать его искренность от его же позирования».

― Звучит так, ― задумчиво сказал Хобхаус, ― словно ты веришь, что твое освобождение от этого существа, от этих существ, будет означать твою смерть.

Байрон осушил бокал и снова его наполнил. Его рука дрожала, и горлышко графина дребезжало, задевая за край бокала. ― Я верю, что так оно и будет, ― с вызовом сказал он.

Кроуфорд в замешательстве покачал головой. ― Но ведь свободные от этих созданий люди живут дольше. Ты смог избежать наихудшего истощения, малокровия и лихорадки, которыми обычно страдают их жертвы, но это стоит тебе кучи усилий и все равно помогает не полностью. Без своего вампира ты действительно будешь здоровым, и все эти защитные меры больше тебе не понадобятся.

― Ты определенно не растерял своего докторского красноречия, Айкмэн, ― сказал Байрон. ― Дьявол, я уверен, в большинстве случаев все как раз так, как ты говоришь, но…

После затянувшегося молчания Кроуфорд поднял руку, призывая его продолжать.

Байрон вздохнул. ― В моем случае, это создание меня оберегает. Я знаю, что не прожил бы так долго, если бы оно… если бы оно не приглядывало за мной. Даже несмотря на то, что я оскорбил Лорда Грея, после того как он проник в мою спальню в Ньюстедском Аббатстве, когда мне было пятнадцать, и думал, что бросил Маргариту Когни ради Терезы, это существо… Он улыбнулся. ― Оно любило меня, и все еще любит.

Кроуфорд перехватил взгляд Хобхауса и еле заметно покачал головой. «Они заботятся о нас, ― подумал он, ― и именно поэтому они оказываются для нас столь разрушительными».

― И ты, ― мягко сказал Хобхаус, ― ты тоже все еще его любишь.

Байрон пожал плечами. ― Я способен полюбить любое существо, что выкажет такое желание.

Хобхаус неловко заерзал в своем кресле. ― Но ты ведь… сделаешь это, верно, проведешь этот… экзорцизм?

― Да. Сказал, что сделаю, значит сделаю.

― Я могу тебе как-нибудь помочь?

― Нет, ― сказал Байрон, ― это…

― Да, ― оборвал его Кроуфорд.

Оба мужчины взглянули на него, Байрон с подозрением.

Обращаясь к Хобхаусу, Кроуфорд сказал: ― Заставьте его пообещать вам ― вам его лучшему другу, школьному товарищу по Тринити и все такое ― что он не опубликует больше никаких стихов. Это устранит одно из сильнейших влечений, которым его притягивают нефелимы. Он повернулся к Байрону. ― Несмотря на твое показное презрение к поэзии, я думаю, она составляет огромную часть твоего, ну даже и не знаю, самоопределения что ли. И до тех пор, пока она будет тебе доступна, я сильно сомневаюсь, что ты на самом деле захочешь покинуть своего вампира.

Байрон что-то бессвязно бормотал, пока Кроуфорд говорил, и теперь взорвался: ― Это смехотворно, Айкмэн, по множеству причин! Во-первых, ты что сомневаешься, что я сдержу свое обещание?

― Нет, если ты дашь его Хобхаусу. Думаю, что честь для тебя важнее даже, чем твоя поэзия. Она стержень того человека, которым ты себя мыслишь.

Байрон, казалось, сдался. ― Ну хорошо, что в таком случае помешает мне просто писать для себя? И пусть у меня не будет читателей, всегда останусь я и мои обезьяны. Или, например, издаваться под псевдонимом?

― С одной стороны, эта поэзия не получит мировой известности, а с другой, она не будет восприниматься как поэзия Байрона. Это будет лишено для тебя всякого смысла.

Байрон выглядел загнанным в ловушку. ― Таким образом, ты полагаешь, что это устранит все возможно имеющиеся у меня колебания ― что после того как я отрекусь от поэзии, у меня больше не останется причин не сделать этого.

― Точно.

Байрон с ненавистью посмотрел на Кроуфорда. ― Я… сделаю это. Он насмешливо возвел очи. ― Полагаю, мне будет дозволено опубликовать всю ту писанину, что я уже накропал? Ее изрядно уже поднакопилось.

― Конечно, ― сказал Кроуфорд. ― Следующие несколько лет можешь… кровоточить ею.[384]

Байрон издал жесткий, похожий на лай смешок, а затем повернулся к Хобхаусу. ― Я обещаю, ― сказал он.

Хобхаус потянулся над столом и пожал руку старого друга. ― Спасибо, ― ответил он. 

ГЛАВА 22

Quaff while thou canst: another race,

When thou and thine, like me, are sped,

May rescue thee from Earth's embrace,

And rhyme and revel with the dead.

— Lord Byron,

«Lines Inscribed upon a Cup Formed from a Skull»

Так пей до дна, недолог век,

Твой род, как прежде мой, промчится,

И вот уж гордый человек

На корм червям едва годится.

Пройдут года, и род другой,

Что рифмой словно ты играет,

Найдет тебя в земле сырой,

И смерть с распутством обвенчает.

— Лорд Байрон,

«Стихи, начертанные на чаше, сделанной из черепа»

 

Хобхаус отбыл шесть дней спустя.

В Каза Ланфранки к тому времени царил хаос. Ханты остановились в расположенной поблизости гостинице до тех пор, пока все имущество Байрона не упакуют для предстоящей поездки в Геную, но в опустевшие комнаты палаццо переместили собак и обезьян Байрона, чьи клетки и конуры были разобраны и упакованы, и неугомонные животные с лихвой восполняли шум, поутихший с исчезновением детей Хантов. Байрон время от времени делал вид, что забыл о том, что дети уехали, и объяснял лай и верещанье как идиотские требования и жалобы на жаргоне кокни.

Весь день Байрон пил вино и весь вечер ― джин, и его настроение поминутно менялось от легкомысленного веселья до обидчивой мрачности. Он сказал Кроуфорду, что в тот день, когда он спас его из притона нефандо, он собирался встретиться с нотариусом и написать завещание, но Тереза настолько расстроилась лишь от одной мысли, что он может когда-нибудь умереть, что ему пришлось отменить эту встречу. Она заставила его пообещать, что он забудет об этой идее, и Байрону нравилось намекать, что ему, без сомнения, суждено умереть в предстоящем им предприятии, и что именно Кроуфорд будет виноват в том, что Тереза не получит ни пенни из его денег.

Наконец, двадцать седьмого сентября, Байрон был готов к отъезду. Почти все его слуги и большая часть имущества отправились из Ливорно на север на борту фелюки, в то время как он, Тереза и Кроуфорд путешествовали по суше в Наполеоновском экипаже; животные шумно бесновались в тесных временных клетках, погруженных в салон и на крыши двух карет, что следовали за экипажем их хозяина.

Сердце Шелли лежало в отделении под сиденьем кареты, по-прежнему завернутое в мясницкую обёрточную бумагу.

Байрон был разражен тем, что пришлось встать так рано, и грубо приказал Кроуфорду ехать на козлах вместе с кучером. Тереза сопровождала его только до Лериче и собиралась совершить путешествие до Генуи с Трелони, и Байрон сказал Кроуфорду, что хочет побыть с ней наедине все то время, что ему отпущено.

Три нагруженные кареты тронулись в путь в десять, но им потребовалось целых полчаса чтобы проехать сотню ярдов по Лунг’Арно: лошади встречных карет сходили с ума, заслышав визги обезьян и крики попугаев, дети и собаки толпами собирались вокруг колес, а женщины высовывались из окон вторых и третьих этажей и бросали цветы и платки. Кроуфорд снял шляпу и радостно махал провожающим их людям.

Праздничное настроение улетучилось, когда они повернули к северу на более широкую улицу ― в окружении конных австрийских солдат, конвоирующих их спереди и сзади, подчеркивая, что правительство всецело одобряет отъезд Байрона ― и по левую сторону от них протянулись строения Университета, в котором Кроуфорд и Джозефина столь мирно проработали целый год.

На некотором удалении от них наклонилась печально известная Падающая Башня, создавая впечатление, что они ехали под уклон.

* * *

В течение дня Байрон несколько раз останавливал карету, чтобы поесть, выпить и успокоить животных, и прогуляться с Терезой по раскинувшимся вдоль дороги лугам. Кроуфорд скрывал свое нетерпение и избегал даже смотреть на север, на случай если Байрон наблюдает за ним, так как был уверен, что лорд расценит его напряженный взгляд как возражение против этих задержек и назло может сделать остановки еще более частыми.

Лишь на закате три кареты, наконец, повернули к западу, на идущую к морю дорогу, пересекли мост через реку Вара[385] и вкатились в Лериче. Экипаж, в котором путешествовали Ханты, стоял пустой позади гостиницы, а Боливар встал на якорь в маленьком порту, но когда они выбрались из кареты и поднялись в отель, они обнаружили, что Хант и Трелони отправились прогуляться вдоль берега к расположенному к югу Каза Магни. И Кроуфорд и Байрон вернулись обратно на улицу.

― Должно быть, слоняются по берегу и сочиняют сонеты к Шелли, ― сказал Байрон, наблюдая, как кучер отвязывает багаж с крыши его кареты. С моря дул холодный ветерок, и он поежился и застегнул пуговицы жакета, хотя лицо его в льющемся из окон гостиницы свете блестело от пота. ― Нет смысла отправляться туда вслед за ними.