Денис Соболев - Иерусалим

• Название: Иерусалим
• Автор: Денис Соболев
• Издательство: Феникс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-222-06665-7

Эта книга написана о современном Иерусалиме (и в ней много чисто иерусалимских деталей), но все же, говоря о Городе. Денис Соболев стремится сказать, в первую очередь, нечто общее о существовании человека в современном мире.

В романе семь рассказчиков (по числу глав). Каждый из них многое понимает, но многое проходит и мимо него, как и мимо любого из нас; от читателя потребуется внимательный и чуть критический взгляд. Стиль их повествований меняется в зависимости от тех форм опыта, о которых идет речь. В вертикальном плане смысл книги раскрывается на нескольких уровнях, которые можно определить как психологический, исторический, символический, культурологический и мистический. В этом смысле легко провести параллель между книгой Соболева и традиционной еврейской и христианской герменевтикой. Впрочем, смысл романа не находится ни на одном из этих уровней. Этот смысл раскрывается в их диалоге, взаимном противостоянии и неразделимости. Остальное роман должен объяснить сам.

---

Но осенняя скука сделала свое дело, и неожиданно Ира попросила меня взять ее с собой; от удивления я не нашел причины отказаться. Машину, с которой без меня что-то произошло, еще только предстояло забрать из гаража, и мы поехали на автобусе. Был последний осенний хамсин[6], как обычно, пыльный и удушливый; небо, раскаленное до белизны; тяжелый уличный грохот, низко стелющийся и накатывающий волнами. Без меня произошло много нового. Ира прочитала Кибирова, а в Москве тем временем уже читали Пелевина. Машин сосед продолжил расширение своей квартиры и ликвидировал каменную сушилку для белья на кухонном балконе. Он снес один из ее бортов, продлил нижнее перекрытие до второго борта, на котором установил огромное окно с двойными стеклами, а затем снес стену на кухню, увеличив, таким образом, последнюю за счет кухонного балкона и прилегающей к ней сушилки.

— Как Лондон? — спросила Ира наконец.

— Ничего, как обычно.

— Хотела бы я посмотреть, как одеваются англичане осенью. В Израиле вообще забываешь, как выглядит элегантно одетый человек.

Я промолчал.

— Я знаю, что ты про это думаешь, — продолжила Ира, — но я не понимаю, как можно не соглашаться, что израильтяне не умеют одеваться. Главный наряд — фасон мешок, футболка на выпуск. А прически? Такое ощущение, что полстраны вышло из зоны. Наши эмигранты — это единственные, кто чувствует, что такое элегантность.

— Ты знаешь, — сказал я, подумав, — в Лондоне нынешние русские туристы тоже отличаются элегантностью.

— Ты мог бы испытывать свое остроумие на ком-нибудь другом. По крайней мере, в нынешней России происходит либерализация сознания.

«Ого», — подумал я, и мы вышли из автобуса.

Как это ни странно, дверь в лавку Лакедема была закрыта. Я постучал еще раз, но снова безрезультатно. Ира попыталась заглянуть сквозь узкое окно «кабинета», но, кроме освещенного солнцем края стола, о чьей природе мы догадались по очертаниям, было невозможно ничего разобрать. Становилось все жарче; прозрачная тень крыши расчерчивала узкую улицу на две неравные полосы — выбеленную светом полуденного солнца и черненую его тенью. Мне пришло в голову, что стоит поискать Лакедема в том кафе, где я когда-то с ним познакомился. Мы завернули за угол и спустились вниз по сбитым каменным ступенькам. Но в кафе было пусто. Ковер в витрине напротив исчез; за столиком, где я иногда пил кофе, дремал арабчонок, положив голову на гигантскую махровую тряпку, которой он обычно протирал столы. Я поискал взглядом хозяина кафе, но потом передумал; к тому же навстречу нам шел один мой приятель.

— Какие люди, — закричал он еще издалека, — какими судьбами?

— Ищем одного антиквара, — сказала Ира, — хотим тут всякие мелочи прикупить.

— И что он?

— Обещал быть и куда-то делся.

— Круто стоит, если может клиентами разбрасываться. Хотя у меня был один знакомый, еще по совку, он тоже на антиквариате неслабо поднялся.

Мы еще немного поговорили и вернулись назад. Подойдя снова к дому Лакедема, я решил воспользоваться однажды испробованным методом и постучал в окно справа от входа. Через несколько минут мы услышали смутное шевеление, шарканье и, наконец, скрежет засова. Лицо старика, который нам открыл, было мне знакомо, хотя и не связывалось ни с каким именем. «Меня зовут Иоси, — сказал старик, — я его сосед». Он молча задвинул засов, провел нас в кабинет. Дверь в темный внутренний холл была снова открыта; Иоси пропустил нас вперед. На этот раз в холле горел тусклый свет. Напротив двери в комнату с книгами и гипсами, которую я когда-то принял за спальню, была еще одна дверь. Иоси указал на нее, и мы вошли. У противоположной стены комнаты стояла кровать, на которой лежал Лакедем.

— А, это вы, красотка, — сказал он, чуть приподнявшись и повернувшись к Ире, — а я думал, вы больше, не придете.

Но похоже, что затраченные им усилия оказались чрезмерными; Лакедем закашлялся, задрожал и снова прижался к подушке.

— Вам вредно говорить, — сказала Ира.

Лакедем улыбнулся, обнажив неожиданно желтые, волчьи зубы. Комната, в которой он лежал, была почти пуста. Кровать, стул у кровати, беленные известкой стены, белые каменные дуги под потолком. Окно было прикрыто деревянными крашеными ставнями с узкими прорезями. Ни книг, ни картин, ни одной из тех вещей, которые, как мне казалось, окружали Лакедема, здесь не было. Он знаком попросил Иру и Иоси уйти; я придвинул стул поближе к изголовью и сел.

— Вот и все, — сказал Лакедем.

Я промолчал, понимая, что он прав.

— Ну как Альбион?

— Холодно уже, — сказал я, подумав.

Мы замолчали.

— Ладно, — сказал Лакедем, — если не возражаете, передам ему от вас привет.

— У вас был врач? — спросил я.

— Вы еще предложите вызвать «скорую». Простите; правда, простите. Не волнуйтесь, был; все хорошо.

— Хотите, я вам почитаю?

— Нет. Лучше налейте себе вина, оно в шкафу в кабинете.

Я вышел из комнаты, прикрыл дверь, открыл шкаф, достал высокий матовый стакан, налил немного вина. Ставни в «кабинете» были открыты, и на пол падала узкая белая полоса солнечного света. Я вернулся к Лакедему.

Он снова приподнялся над подушкой.

— Вы ведь ждете, — сказал он, — что я вам что-то расскажу; что-то, чего вы не знаете; что-то, что я хочу оставить после себя.

— Я не уверен, — сказал я, — что именно этого жду. Хотя может быть и жду. Не знаю, правда не знаю.

— Ну хорошо, — ответил Лакедем, — я много страдал. Но это не имеет значения.

— Я не знаю.

Он замолчал; потом снова улыбнулся.

— А если ничего нет; нет ничего помимо того, в котором нет нас. Нет никакого здесь по ту сторону здесь.

— Нет вообще?

— Нет здесь.

Я рассмеялся.

— Приоткройте, пожалуйста, ставни.

Я встал и открыл ставни на ширину ладони. Мы снова замолчали. Я видел, что ему становится все хуже.

— А теперь идите, — сказал Лакедем, — я не хочу, чтобы вы видели, как я умираю.

Я встал. Но, прочитав мои мысли, Лакедем жестом остановил меня.

— Я хочу умереть в этой комнате, — сказал он, — и вы должны пообещать мне, что пока я жив, вы больше не придете.

Я пообещал.

5

Я нашел Иру в кафе. Она сидела в тени за столом, у которого еще недавно дремал арабчонок, напротив пустой чашки кофе и красила губы. Перед ней на краю стола стояла раскрытая косметичка; время от времени она наклонялась к невидимому мне зеркалу, подводила губы, внимательно себя рассматривала, но, видимо, оставаясь недовольной, стирала часть помады и снова возвращалась к зеркалу. Цвет ее лица убедил меня в том, что этим она занимается уже давно. Меня Ира не замечала.

— Нет, это слишком ярко, — сказала она, наконец обратив на меня внимание, — Из-за этого хамсина я никак не могу привести себя в порядок.

— Во сколько ваше мероприятие?

— Собиралось быть в полседьмого. Но надо будет позвонить Ане и уточнить; они никак не могли решить.

Она еще раз взглянула на себя в зеркало, отбросила с виска волосы и, опираясь на стол, встала, звякнув пустой чашкой в такт отодвигаемому стулу. Упавший с дерева лист пристал к ее платью.

— Ну, как твой Лакедем?

— Умирает.

— Это действительно так серьезно?

— Похоже, что да.

Ира смахнула лист с платья, провела рукой вдоль бедра, посмотрела на туфли. Вздохнула.

— Все это ужасно грустно. Но, по крайней мере, я смогу объяснить Ане, почему ты не пришел. Скажу, что все это тебе до чертиков испортило настроение. А что он от тебя хотел?

— Не знаю.

— Ты не хочешь говорить?

— Да нет, правда не знаю.

Мы вышли в переулок.

— А может, ты все-таки пойдешь к Ане? Она обидится.

— Но у тебя же теперь есть объяснение.

— Ты знаешь, я и сама не хочу идти. Но там будут люди, которым я очень обязана, так что я не смогла отказаться. К тому же, когда я обещала, я еще не знала, вернешься ли ты вовремя или перенесешь самолет.

По ее лицу было ясно, что она врет. Интересно зачем, а в общем-то все равно. В любом случае, я не смог бы заставить себя об этом думать.

— Ну что же, — сказал я, — передавай привет.

Подошел Ирин автобус, и мы распрощались. Я перешел на теневую сторону улицы и пошел в сторону центра. Когда справа остались старый вокзал с его длинными каменными стенами и квадратная башня шотландской церкви, я уже знал, куда иду. Раскаленный уходящим хамсином, город сжался в единый комок чувств, в пульсирующее зеркало, в котором я видел остаток своего дня. Я видел, как я прошел сквозь шум центра мимо магазинов и автомобильных пробок и уже в сумерках вошел в Меа-Шеарим[7]. На черные шляпы падал желтый свет низких окон; подходя к окнам, обитатели домов загораживали тротуар, распластываясь на асфальте гигантскими дрожащими призрачными тенями. Было людно, человеческий хаос, приглушенный дневным жаром, оживал в сумерках, погружая случайного прохожего, каким был я, в атмосферу выдуманной деловитости и воображаемой занятости, обдавая его бесчисленными запахами и звуками; от них несло едой, теплом, суетой, домом. Шум, как прозрачный пар, расстилался по улице, забиваясь во все ее поры: магазины, переулки, двери, распахнутые своей желтизной наизнанку окна домов. Из синагог доносилось привычное бормотание арвита[8]. Становилось все холоднее.