Юрий Галенович - Великий Мао. «Гений и злодейство»

• Название: Великий Мао. «Гений и злодейство»
• Автор: Юрий Галенович
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-56077-6

Говорите, «гений и злодейство – две вещи несовместные»? Судьба Мао Цзэдуна заставит вас усомниться в этой истине. Настоящий ГЕНИЙ ВЛАСТИ, «Великий Кормчий», превративший отсталый, нищий, раздробленный Китай в ядерную сверхдержаву (где продолжительность жизни выросла вдвое, промышленное производство – в 10 раз, а неграмотность снизилась с 80 до 7 %), Мао был в то же время и одним из самых жестоких тиранов XX века, пролившим не реки, не моря, а целые океаны крови: даже сталинский террор меркнет перед китайским «рекордом» в 100 миллионов репрессированных, а затеянный Мао «Большой скачок» признан самой страшной социальной катастрофой после Второй Мировой войны. Да и сам «Кормчий» заплатил за власть непомерную цену. Как писал хорошо знавший его советский генконсул: «Власть уродует Мао Цзэдуна, превращая в опасную агрессивную личность, лишенную естественных человеческих эмоций… По сути, он одинок. Окончательно одинок. Опасно одинок…»

Не замалчивая достижений и не закрывая глаза на злодеяния, эта книга воздает должное человеку, навсегда вписавшему свое имя в историю рядом с именами таких ГЕНИЕВ ВЛАСТИ, как Черчилль, Рузвельт, Сталин. Особый интерес представляет обширный раздел о крайне непростых отношениях Мао со Сталиным (который прозвал китайского вождя «маргариновым марксистом») – двух величайших диктаторов XX века, опровергших пушкинский афоризм о «несовместности» Гения и Злодейства.

---

В то же время все та же жажда власти заставляла его обуздывать в необходимых случаях свой характер. Тут проявлялась другая особенность Мао Цзэдуна: он исключительно хорошо владел собой. Он никогда не позволял себе, если обстоятельства не допускали этого, демонстративного выражения недовольства или гнева. Мао Цзэдун был внутренне не менее эмоционален, например, чем Н.С. Хрущев, но он так держал себя в руках, что складывалось обратное впечатление.

Порой возникает ощущение, что и его самокритика, да и вообще его поведение, особенно на людях, представляли собой «театр одного актера», «театр Мао Цзэдуна». Он любил быть единственным героем на сцене этой своей «пекинской оперы». Он публично сожалел о том или ином своем поступке, каялся с той целью, чтобы это производило впечатление на окружающих. Он прекрасно понимал, что любое его слово и жест в конечном счете станут широко известны. А ведь на самом деле, несмотря на такого рода самокритику, Мао Цзэдун не изменял в дальнейшем ни своего поведения, ни своих позиций по политическим вопросам.

В 1956 г. он впервые плавал в реке Янцзы. Возвратившись в Пекин, Мао Цзэдун говорил Чжу Чжунли (женщине, его лечащему врачу):

– Человек не должен бахвалиться! Вот я сейчас плавал в реке Янцзы слишком долго. Я уже ощущал во всем теле усталость. И все-таки мне хотелось еще похвастаться, и я продолжал плыть. И если бы не Е Цзылун (секретарь Мао Цзэдуна по вопросам быта. – Ю.Г.), который заставил меня подняться на борт сопровождавшего судна, то боюсь, что я просто-напросто утонул бы!

На это Чжу Чжунли, конечно же, улыбаясь, сказала:

– Я не верю. Вы очень хорошо плаваете. Мао Цзэдун заметил:

– Вот и ты не веришь. И другие тоже не верят. Мне такие чувства понятны. Потому-то чем дольше я плыл, тем больше воодушевлялся!

Чжу Чжунли подтвердила:

– Да все просто наперебой стремятся увидеть, как вы смелы и решительны.

На это Мао Цзэдун отреагировал так:

– Ох! На сей раз дело было плохо. Меня подвела гордыня. В нашем мире в любом деле нельзя допускать появления мыслей о своей исключительности. А тут положение было весьма опасным. Благо нашелся человек, который отдал приказ, и счастье еще, что я этому приказу подчинился!

В 1955 г. после корейской войны Пэн Дэхуай при содействии военачальников, да и многих других членов руководства партии, добился введения в армии воинских званий. Мао Цзэдун лично определил, кому быть десятью маршалами КНР.

Сам он склонялся к тому, чтобы в соответствии с мнением того же Пэн Дэхуая, всех остальных руководителей, принять воинское звание генералиссимуса или, если стараться быть ближе к китайскому термину, великого маршала. Именно таким титулом обладали Сунь Ятсен и Чан Кайши. Вероятно, Мао Цзэдун принимал во внимание и то, что в результате Великой Отечественной войны генералиссимусом стал и Сталин.

Однако в самый последний момент, когда мундир с погонами генералиссимуса (или великого маршала. – Ю.Г.) был уже готов, Мао Цзэдун решил, очевидно, остаться равным Наполеону, у которого были его маршалы, но сам он был выше этих званий, существовал в иной системе измерений и ценностей. Мундир генералиссимуса хранится в КНР и поныне. Теперь он – музейный экспонат, свидетель амбиций, честолюбия и победы политических расчетов Мао Цзэдуна.

Любование собой со стороны, вроде как бы выворачивание себя наизнанку, но все для того, чтобы возгордиться еще больше, получить еще одну порцию поклонения и восхищения, – вот каким было поведение Мао Цзэдуна, когда он как бы каялся и занимался самокритикой.

В 1961 г. Мао Цзэдун говорил: «Как оценить сделанное мной? Если бы положительного оказалось семьдесят процентов, а дурного тридцать процентов, то я был бы весьма удовлетворен. Я не скрываю своих недостатков, я не святой». При этом Мао Цзэдун надеялся, что после смерти ему будет дана людьми именно такая оценка.

И это было сказано после того, как голодной смертью, явившейся результатом его политики в первую очередь, погибли десятки миллионов людей.

Мао Цзэдун твердо считал, что китайцам столь тяжело живется, что их просто воротит, скажем, от литературных произведений, в которых осуждаются темные стороны действительности, от романов обличительного характера, в которых вскрываются пороки. С точки зрения Мао Цзэдуна, было очень важно давать людям надежду. Мао Цзэдун хотел и умел уводить за собой людей в мир грез, в мир мечты, пусть далекой и неосуществимой, но прекрасной. Вся беда в том, что изменить реальные условия жизни большинства людей в КНР Мао Цзэдун не умел и не мог, не был на это способен. Вместо этого он пичкал их сознание, их чувства химерами, неосуществимыми мечтаниями, да еще и требовал от людей при этом страшных человеческих жертв, которые и становились самым реальным итогом его мечтаний и призывов. При всем этом он был реалистом в политике, а потому создал систему страха, которая пронизывала все общество в КНР и являлась одной из двух главных опор его власти; другой опорой было культивировавшееся им же отношение окружающих к нему как к вождю или, если хотите, как к божеству.

* * *

Одиночество было в одно и то же время и тем, к чему он стремился, и его естественным состоянием, и его болью, и даже страданием.

Мао Цзэдун был человеком практически без дома, без семьи, без друзей. А если уж говорить по большому счету, то и без народа. И его характер, и образ его мыслей поставили его в положение человека, изолированного и самоизолировавшегося от других людей.

Он всю жизнь был, в известном смысле, одинок. И умирал он также в одиночестве. Конец его был страшным и трагическим. Созданным им же самим режимом, системой охраны, он был отрезан от всего мира. Никто не должен был знать о том, что он болен, что он умирает. В последние годы его жизни при нем не было ни его жен, ни его детей, ни его родственников. При нем не было и друзей или даже товарищей по партии. Они либо умерли, либо были им же уничтожены, либо не имели возможности встретиться с ним.

Рядом с ним были только слуги, как их ни называй. Это, конечно, создавало удобства при уходе за больным человеком, а также атмосферу поклонения, в которой он нуждался, но это же еще более усиливало ощущение одиночества. Его последние месяцы и дни окрашивало чувство все возраставшей апатии, безразличия ко всему.

Одиночество Мао Цзэдуна порождалось как бы с обеих сторон. И сам Мао Цзэдун вел себя так, что отпугивал людей. Вся система – и политическая и партийная – была создана таким образом, что нуждалась в оракуле, которого никто не видит, с которым никто не имеет возможности общаться и который, когда сочтет это нужным, изрекает сверху, с вершины, которая находится вне поля зрения людей, в заоблачной выси, абсолютные истины.

Произошло также наложение особенностей политической партии на особенности характеров людей, возглавлявших эту партию. Во времена Мао Цзэдуна в КПК и в КНР огромную роль играли подозрительность, зависть, склоки, от которых только и можно было защититься, формально и демонстративно занимая положение человека, вождя, ко всем относящегося равно, не делающего никаких ошибок, не имеющего никаких человеческих слабостей или привязанностей.

Мао Цзэдун органически не терпел того, чтобы кто бы то ни было, будь то в партии, в государстве, в его собственной семье, в мире, занимал равное с ним положение. Более того, он и не выносил ситуации, когда кто бы то ни было претендовал на то, чтобы быть его потенциальным преемником, вторым человеком при нем. Отсюда трагедии и в руководстве партии (Лю Шаоци, Линь Бяо), и в семье (Мао Аньин).

Этим можно объяснить и феномен политического выживания и долголетия Чжоу Эньлая, Кан Шэна. Первый из них был вечно третьим, а второй – даже вечной шестеркой при Мао Цзэдуне. Они никогда не замахивались на положение формально второго человека при первом. У Мао Цзэдуна не могло быть ни преемников, ни наследников. Их можно было назначить, причем даже с согласия Мао Цзэдуна, но удержаться на этом месте было в конечном счете невозможно при живом Мао Цзэдуне. Натура Мао Цзэдуна требовала растерзать преемника или потенциального преемника.

* * *

Почему же Мао Цзэдун был так одинок?

Такой была его натура. В этом смысле он был великим эгоистом. Очевидно, быть руководителем, особенно вождем, при тоталитарной системе могут только эгоисты, хотя, в данном случае, и величающие себя коммунистами. Мао Цзэдун думал, что естественность поведения других людей ведет к развитию частнособственнических инстинктов, а свобода их мышления разрушает предложенный им идеал будущего. Поэтому он стремился навязать всем остальным установленные им правила жизни в коллективе и переделку их сознания в духе подчинения только его идеям.

Неизбежно возникало противостояние его и остальных людей. Оно было создано им самим, его миропредставлениями, его характером. Самое ужасное для других людей при этом заключалось в том, что только тот, кто слепо, не рассуждая, выполнял его предначертания, мог рассчитывать на его временную лояльность, однако равенства, а тем более дружбы, в отношениях даже с таким человеком у Мао Цзэдуна быть не могло. Остальных, более или менее самостоятельно мыслящих и действующих людей, он просто видел как своих противников, как объект борьбы, борьбы, в которой не было места ни компромиссам, ни человечности.