Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

• Название: Золотое руно [Повести и рассказы]
• Автор: Василий Лебедев
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-270-00404-2

Рассказы Василия Лебедева, трагически, несправедливо рано ушедшего из жизни ленинградского прозаика, никогда ранее не публиковались. Для читателей будет необычна их тематика, еще недавно «закрытая», мало исследованная прозой. Повести, одна из которых, «Золотое руно» (о путешествии по Греции) еще не издавалась, а две другие — «Столкновение» (о противостояния характеров и стилей руководства) и «Жизнь прожить» (посвященная судьбе участника Кронштадтского мятежа), обладающие заслуженной популярностью, не потеряли своей остроты и в наши дни.

Василий Лебедев известен как автор исторических романов «Утро Московии», «Обреченная воля», «Искупление», многих книг для детей. Его проза привлекает тонкой наблюдательностью, эмоциональностью, отточенностью стиля.

---

— Хювя-илта![6]— сказал он и поднял руку над головой.

— Хювя-илта! — повторил Иван.

— Юмари, — ткнул себя пальцем финн.

— А я — Иван.

Ему было приятно, что такой парень при всеобщем внимании подошел и разговаривает с ним. Он уже не чувствовал никакой обиды на своего соперника по косьбе.

Юмари постоял с Иваном, покрикивая на все стороны приятелям, и вдруг изменился неожиданно, приумолк.

По дороге из поселка спешила девушка в белом платье. Она подошла к подругам и радостно заговорила с ними, так, словно не видала их век. Она не стояла на месте спокойно не только потому, что мешали комары, было ясно, что она машет своей веткой и пританцовывает просто так, от радости.

Кричали молодые ребята, перетягивая палку, чью-то шапку под хохот сожгли в костре. Принесли еще одну лодку, и она уже обнялась пламенем, а Юмари все стоял около Ивана, робкий и молчаливый, словно его подменили.

От поселка вышагивала группа пожилых мужчин и остановилась на почтительном расстоянии от костра. Среди них был Эйно и его гость, потом подошел какой-то господин в очках и в белом галстуке. К ним приблизились молодые парни. Юмари тоже побрел к этой группе. Он долго говорил с господином в белом галстуке, потом они покивали головами, и Юмари вернулся к костру.

К Ивану подошел Эйно.

— Почему один, Ифан?

Тот только улыбнулся в ответ.

— А почему ты, Ифан, не спрашиваешь, как я буду платить тебе? Юмари договорился с ляккяри, а мы — нет.

— Авось не обидите…

— Афось? Что это — афось?

— Ну, как вам… Ну, может быть, не обидите…

— А! Афось — это может быть!

Иван кивнул и оглянулся. Юмари рядом не было, он уже стоял на самом берегу озера с девушкой в белом платье. «Ох, ловкач», — подумал Иван, но, присмотревшись, понял, что между ними решается что-то важное, большое.

Эйно тронул Ивана за рукав и кивнул в ту сторону.

Вдруг Иван заметил, что Юмари потянулся к ножу.

«Ну, уж это…» — Иван хотел что-то сказать Эйно, потом не выдержал и кинулся было к этой паре, на которую все смотрели украдкой, но в это время Юмари уже обнажил свой нож и вложил его в ножны девушки в белом платье. Она покраснела и, повернувшись, пошла по дороге к поселку. Юмари, сверкнув на всех улыбкой, пошел за нею. Но радость его была преждевременной девушка на ходу вынула нож и бросила на землю.

— Хороша Ирья, — за спиной Ивана сказал Эйно, — да и Юмари хороший И зачем она отказала? Педный, что ли?

«Эвона как у них! — удивился Иван. — Ай да сватовство!»

В костер вворотили еще одну старую лодку, искры взметнулись в белое небо.

— А я, Ифан, сфоей Ефе три раза нож вкладывал, и дфа раза она на землю его…

Эйно замолчал и посмотрел на Урко, на своего старшего сына, неуверенно заговаривавшего с девушкой в голубом платье.

— Это Хильма, — сказал он, — та-а…

От озера Иван возвращался вместе с Эйно. К дому шли петляющей по косогору тропкой, и высокая росистая трава обдавала влагой их сапоги. Сырость проходила через кожу.

«Эх, зря деготь у них не в ходу. Смазать бы сапоги — шабаш, а так нога будет сырая зáвсе…»

Придя в дом, Иван переоделся в старое, вышел во двор, взял косу и пошел на луговую полосу.

Над лесом подымалось раннее летнее солнце, а от лесного озера все еще доносился говор.

* * *

До конца сентября Иван жил у Эйно.

Вся финская семья вместе с Иваном вовремя справилась с покосом, и, хотя в это время шли обильные дожди, они сумели высушить сено на вешалах и убрать его под навес. Картофель они тоже выкопали одними из первых в округе, и потому об Иване, как о главном работнике, пошли завидные слухи. Многие зажиточные хуторяне жалели, что не они наняли Ивана, и откровенно завидовали Эйно, который, как они считали, мог бы справиться с работами и своей семьей.

И вот в конце сентября, когда заготавливали дрова на зиму, хозяин остановил Ивана, и они сели на широкий пень.

— Ифан, — сказал он, — ты хороший рапотник, ты можешь и сам сфое хозяйстфо фести.

Ивану и самому такие мысли были по душе.

У безымянного, очень маленького лесного озера стояла еще вполне пригодная для жилья лесная избенка дальнего родственника Эйно, по существу безродного человека, утонувшего года два назад на большом озере, что за станцией. В нее, после непродолжительных хлопот, и переселился Иван.

Вся семья Эйно помогала Ивану. Хозяйка посовала в мешок кой-какой посуды, дала лампу со стеклом, банку с керосином в вечное пользование и еще совсем новый постельник. Урко перевез Ивану хорошо просушенные в тени ольховые заголовки на бочки и оказал немало других мелких услуг. Иван же наделал им бочек, бочонков, корзин, связал новые зимние рамы по-фински, без переплетов, а Эйно дал Ивану продуктов на первый случай и подарил старую одностволку с патронами. Не успел Иван поселиться на новом месте, как к нему пошли из поселка и из соседних хуторов заказывать бочки самых разных размеров, корзины и рамы. А озеро, где теперь жил Иван, стали звать Ифана-ярви, то есть Иваново озеро. Изредка его кто-нибудь навещал без всякой на то причины, чаще всего грибники, ягодники или охотники, и это было особенно приятно Ивану, еще совсем недавно не имевшему своего крова. Теперь в своей избенке он чувствовал себя не только независимым человеком, но еще и нужным людям. В дождь, в холод или в жару заходили к нему молчаливые финны, Иван с радостью угощал их кофе, хорошо зная, что финны не пьют чай, старательно выговаривал им те немногие финские слова, которые он знал, и с удовольствием слушал порой русские слова от некоторых стариков.

Как-то раз зимой, под вечер, когда Иван провожал самого дорогого гостя — Эйно с сыном Урко, с горы с криками и свистом, ловко петляя меж деревьев, спустилось несколько лыжников. Все они были очень веселы, в толстых красивых свитерах и с ружьями. Перед одним из молодых финнов — высоким сытым парнем — Эйно с почтением снял свою рёкса-хатту — зимнюю шапку с козырьком. Урко этого не сделал, и его рёкса-хатту вмиг полетела в воздух и под громкий хохот лыжников упала на снег, простреленная из нескольких ружей. Урко дернулся было к ним, но отец испуганно удержал сына, и компания, поталкивая плечами присмиревшего Урко, ввалилась в избенку Ивана. Вскоре там опять раздался смех, звон разбитой посуды, и на улицу через раскрытую на мороз дверь вылетели одна за одной две корзины, которые компания с удовольствием расстреляла возле избы. Покуражившись вволю, налетчики собрались дальше. Заводила, в рот которому смотрела вся орава, небрежно бросил на снег несколько очень легких, оловянного цвета монет, неторопливо зацепил свои пьексы — кожаные ботинки с крючковатыми носами вверх — за ремни на лыжах и увел всех в гору, в лес, по направлению к станции.

Урко угрюмо подобрал свою простреленную рёкса-хатту, валявшуюся среди распотрошенных корзин, надел лыжи и тронул отца за локоть. Тот надел наконец шапку и лыжи.

— Буржуи, мать-таканы! — проворчал Иван, сжимая волосатые кулаки.

Его толстые, добрые губы дрожали и шептали какие-то малопонятные Эйно слова, и тот ответил с жалкой улыбкой:

— Да, Ифана, это очень пагатый челафе-ек! Очень пагатый…

— Буржуй это, а не человек! Буржуй, мать-таканы! Мне бы его в семнадцатом, так я бы его, мать-таканы…

— До свиданья, Ифана! Фозьми пенни за корзины.

— Это за шапку, — сказал Иван, утихая, и подал Эйно подобранные со снега монеты.

— Нет, нет! За корзины, — возразил Эйно и вместе с сыном стал медленно подыматься в гору, к Большому камню.

После этого случая Ивану уже не казалось его заповедное место тем тихим, забытым раем, каким он воспринял его поначалу, и он, выходя из избы, часто с тревогой прислушивался к голосам в лесу. Когда голоса удалялись, вместе с ними куда-то в самую глубину души уходил страх, а на его место неизменно всплывала тоска. Тяжело думалось о родных, и, как что-то неотъемлемое от прошлого — от Русинова, где спелая рожь стучит в стену отцовского сарая, от зеленых прудов под тяжелыми ивами, — как единственное, что еще могло соединить Ивана с этим прошлым, — в памяти до мельчайших подробностей вставала сутулая фигура боцмана Шалина. Иван уже ненавидел этого обманщика и себялюбца, но ждал его и серьезно опасался, что тот сумеет вернуться на родину один, а он, Иван, навсегда останется в этой глуши, окруженный лесом и чужими людьми. «Ну где ты пропадаешь, Андреи Варфоломеич, дьявол тя задави!» — часто думал Иван, распрямляя спину и глядя в оконце, у которого он обычно трудился над корзинами и бочками. А после того как на квартиру хозяйки в Гельсингфорсе было послано письмо, написанное Урко по-фински, в котором Иван сообщал свой новый адрес, на случай если Шалин зайдет, — Иван стал особенно чуток к голосам и шагам людей, проходивших лесом.

Однажды, в разгаре лета, он сидел у растворенного оконца после рыбалки и доплетал лубяную корзину-ягодницу. Июльский зной стекал к нему в низину с прогретого солнцем леса; в воздухе стоял тонкий запах земляники, цветущих близ берега трав; все живое попряталось от редкой в этих краях жары, и томная тишина тяжело стояла вокруг, только в источнике, у корявого корня рябины, монотонно вызванивал ручей, перекатывая гальку. Ивану несколько раз казалось, что он слышит чьи-то осторожные шаги, а когда по косогору мелькнула тень, он поднял голову и увидел, что к источнику подошла девушка-финка. Она посмотрела на избенку Ивана, но самого его, очевидно, не приметила и, опустившись на одно колено, стала пить воду горстями.