Владимир Муравьев - Истории московских улиц

• Название: Истории московских улиц
• Автор: Владимир Муравьев
• Жанр: История

---

В конце 1850 - начале 1860-х годов в этом доме жил художник Василий Владимирович Пукирев (1832-1890). Он только что закончил Училище живописи, ваяния и зодчества, был беден, но полон сил и замыслов, друзья считали его выдающимся талантом. Здесь в 1862 году Пукирев написал свою самую известную, буквально всенародно известную картину "Неравный брак", за которую Академия наградила его званием профессора живописи.

Друзья и современники художника рассказывали, что эта картина автобиографична.

Художник С.И.Грибков, друживший с Пукиревым, по воспоминаниям В.А.Гиляровского, о своем друге "всегда говорил с восторгом".

Гиляровский пересказывает содержание его рассказов о Пукиреве:

" - Ведь это же Дубровский, пушкинский Дубровский! Только разбойником не был, а вся его жизнь была, как у Дубровского, - и красавец, и могучий, и талантливый, и судьба его такая же!

Товарищ и друг В.В.Пукирева с юных лет, - поясняет Гиляровский, - он знал историю картины "Неравный брак" и всю трагедию жизни автора: этот старый важный чиновник - живое лицо. Невеста рядом с ним - портрет невесты Пукирева, а стоящий со скрещенными руками - это сам Пукирев, как живой".

Эту же историю, но с указанием еще некоторых лиц, изображенных на картине, рассказывает в своих воспоминаниях старейший работник Третьяковской галереи Н.А.Мудрогель, взятый на службу еще самим П.М.Третьяковым.

"И сколько вообще я вижу знакомых лиц на многих и многих картинах! пишет Мудрогель. - На картине Пукирева "Неравный брак" в роли шафера за невестой художник изобразил себя... И вообще, вся картина, как я знаю, является отголоском личной драмы художника: невеста с картины должна была стать его женой и не стала, богатый и знатный старик сгубил ее жизнь. Я еще помню Пукирева красивым, бодрым мужчиной. Конечно, не таким, как он изобразил себя на картине, а все же красивым. Позади жениха стоит художник Шмельков (отдельный портрет его работы Пукирева имеется в галерее), а за Шмельковым сбоку видна голова рамочника Гребенского. Гребенский был приятелем Пукирева, у него была столярная и позолотная мастерская. Когда Пукирев написал эту картину, Гребенский решил сделать для нее раму, "каких еще не было". И в самом деле, он сделал раму, равной которой нет в нашей галерее. Эта рама уже сама по себе художественное произведение. Она вся резная из цельного дерева - и цветы, и плоды. Третьякову эта рама так понравилась, что он стал заказывать рамы Гребенскому".

Интерьер церкви, изображенной на картине Пукирева, писался в церкви Успения в Печатниках, стоящей на углу Рождественского бульвара и Сретенки, через два дома от квартиры Пукирева.

В изданных в 1999 году воспоминаниях московского купца Н.А.Варенцова рассказывается о семейном предании, из которого следует, что в образе шафера, утверждает он, изображен не Пукирев, а двоюродный дядя автора, приятель Пукирева, С.М.Варенцов, а сюжет для картины дала история его несчастной любви - любимая им и любящая его девушка вынуждена была отдать руку более богатому человеку. Увидев себя изображенным на картине, Варенцов потребовал убрать портретное сходство, что художник и исполнил, хотя и не в полной мере.

Вполне вероятно, что история приятеля дала художнику творческий импульс для воплощения этого сюжета в картине, но в то же время не подлежит никакому сомнению очень личный, исповедальный характер картины, ее эмоциональность, воспринимаемая зрителем не как стороннее наблюдение художника, а как глубоко личное переживание.

Кстати сказать, в книге воспоминаний Варенцова указано имя жениха, но с образом на картине этот конкретный человек не имеет ничего общего. Уж не говоря о том, что "старику" в действительности было 37 лет и был он не сановником со звездой, а купцом. Картина Пукирева - не иллюстрация конкретного эпизода, но художественное произведение, для создания которого автор обращается и к личному опыту, и к аналогичным фактам из окружающей жизни.

Последний дом этого квартала - № 30 - построен "покоем", то есть в виде буквы "П". Верхней частью этой фигуры он выходит на Большую Лубянку, одним крылом - во внутренний тесный дворик, другим - проходит по Сретенскому бульвару. Дом построен в первой половине XIX века, тогда он был двухэтажным, в 1870-е годы надстроен третьим этажом, тогда же его фасады получили декоративное оформление, не очень пышное, но все-таки их украшающее. Дом перестраивался под квартиры, домовладелец ради увеличения жилого метража сделал в нем лестницы очень узкие и крутые. На первом этаже, как обычно, помещались лавки, в начале XX века здесь были аптека и букинистический магазин.

В старых описаниях владений этого квартала обычно имеется примечание: "Владение выходит в Милютинский переулок". Кроме главного здания, во владении были многочисленные флигеля и дворовые постройки.

В первой половине XIX века этот квартал (тогда эта часть улицы, как помните, носила название Сретенки) пользовался дурной славой.

Один из центральных эпизодов поэмы Александра Полежаева "Сашка", которая поразила Николая I своей "безнравственностью", - посещение студентами публичного дома.

В поэме указан его адрес:

Но вот... темнее и темнее.

Народ разбрелся по домам.

"Извозчик!" - "Здесь, сударь!" - "Живее,

Пошел на Сретенку к блядям!"

"Но, но!" И дрожки задрожали;

Летим, Москва летит - и вот

К знакомым девкам прискакали...

Этот же квартал описывает художник Василий Григорьевич Перов, в 1850-х годах учившийся в Училище живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой улице. Ученики училища обычно снимали углы и дешевые комнаты в окрестных сретенских переулках, поэтому этот район был им хорошо знаком.

"Против Сретенского бульвара, где ныне помещаются меблированные комнаты Семенова с маленьким и грязным трактиром на углу (дом 30 по Большой Лубянке, речь идет о нем до перестройки. - В.М.), - пишет Перов, - во время уно весь этот квартал, то есть по линии бульвара, по Милютинскому и Юшкову переулкам, принадлежал какому-то г. Краснопольскому. В этом квартале стояли стена со стеной четыре или пять разновидных домов, в один и в два этажа, выкрашенных розовой краской. Все дома - от чердака и до подвала - были заняты содержательницами всевозможных увеселений. Во всякое время вечера и ночи в окна виднелись нередко красивые, но в большинстве дурные женские лица. Днем же все эти дома представляли какое-то сонное царство, словно в них жили заколдованные, спящие царевны. Все упомянутые заведения, нужно сказать, были далеко не низкого разряда, а в бельэтаже считались даже шикарными.

Выходя из Училища после классов, многим ученикам лежал путь мимо дома Краснопольского, а некоторые и нарочно ходили не кратчайшей дорогой, а делали крюк, чтобы пройти мимо окон розовых домов, где всегда сидели девицы, которые нередко показывали ученикам свои катаральные языки и выделывали разные жесты, иногда не совсем грациозные, и все это проделывалось в виде ласки. Учеников шутки девиц очень забавляли: они много смеялись и, в свою очередь, смешили пленниц. Так это продолжалось многие годы. Особенно ученики любили ходить мимо вышеупомянутых окон после вечерних классов, то есть после семи часов, потому что в это время все девицы приготовлялись к ночному балу, совершая свои одевания и прически так открыто и в таком неглиже, что даже иногда и смотреть было неловко. Но ученики не стеснялись этим и жадно рассматривали руки, плечи, словом все открытые части девиц, которые и не думали прикрываться, сидя перед зеркалом, куря папироску, отдав свои волосы в распоряжение плюгавого парикмахера. Хотя окна были задернуты занавесками, но эти занавески только закрывали половину окна, а потому через них, приподнявшись на оконечности ног, всегда было удобно рассматривать происходившее в комнате. Девицы нередко видели, что в окна смотрят, но не обращали на это никакого внимания, так как привыкли к ежедневному посещению учеников. Правда, случалось иногда, что выскакивали лакеи или дворники, которых в этих домах было очень много, и метлой или половой щеткой разгоняли учеников. Но это делалось скорее в виде опять-таки шутки, и никогда эти милые шутки не доходили ни до чего серьезного".

Большая Лубянка заканчивается площадью Сретенских ворот, или, как она называется в живой речи, Сретенскими воротами. Назвать площадью этот перекресток на внутреннем бульварном проезде - трудно. Но в XVI-XVIII веках здесь действительно была площадь перед башней мощной городской крепостной стены Белого города. В башне был проезд-ворота, и перед ними, как и во всех средневековых городах, имевших подобные укрепления, находилась широкая площадь.

Московский посад, к концу ХIV - началу ХV века расширившийся за Сретенский монастырь, требовал возведения новой линии укреплений для защиты Москвы и москвичей от внешнего врага. Первоначально был выкопан ров и насыпан вал, в конце ХVI века эта линия оборонительных укреплений завершилась возведением каменных крепостных сооружений.