Радий Погодин - Красные лошади (сборник)

• Название: Красные лошади (сборник)
• Автор: Радий Погодин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1986

В книгу вошли известные произведения писателя: «Кирпичные острова», «Рассказы о веселых людях и хорошей погоде», повести «Красные лошади», «Книжка про Гришку» и другие.

Рисунки Б. Чупрыгина.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Тут Гришка выступил вперёд и без колебаний высказал Лизе простую мысль, которую понял, когда ел горячий хлеб из пекарни. Но поскольку он ещё не учился в школе, то простые мысли не умел излагать просто. Вот что у него получилось:

— Если друг, то не собственность. Если собственность, то унижение. Если унижение, то в дружбе измена. Если измена, то предательство. А предательство маленьким не бывает.

Лиза сделалась красной, как её красный шёлковый бант.

— Ах, так! — воскликнула она. Направилась было уходить с высокомерным презрением, но повернулась, всхлипнула и прогудела не слишком разборчиво: — А Шарик сам изменник. И пишет безграмотно, как курица лапой… И вы такие же…

Шутки тут неуместны

Пестряков Валерий остался у доски приказов и объявлений уговаривать Шарика, а Гришка пошёл по деревне. Он размышлял над той простой мыслью и почему-то девочку Лизу жалел. Представлялась ему девочка Лиза, с носом, так высоко задранным, словно она хочет проклюнуть небо. Но ведь небо иллюзия, просто-напросто оптическая синева.

— Здравствуйте, Григорий… Я, Григорий, домой вернулся.

От неожиданности Гришка вздрогнул, голову поднял — на ветке воробей сидит нахохлившийся, Аполлон Мухолов.

— Здравствуйте! — закричал Гришка. — Вы в отпуск?

— А вы, как я вижу, стали шутником, — сказал воробей Аполлон Мухолов. — И пожалуйста. И на здоровье.

— Что случилось?

— И не спрашивайте!

А когда они помолчали немного, не мешая друг другу вопросами, Аполлон Мухолов сказал:

— Разбита мечта.

— Вы поссорились с чайкой?

— Нет. Я улетел тихо.

— Но, надеюсь, вас теперь можно называть моряком?

Аполлон Мухолов кинул на Гришу несколько быстрых булавчатых взглядов.

— Нет. Моряка из меня не вышло. Хотя, если быть справедливым, морских воробьёв нет в природе. Морские птицы питаются рыбой. У меня от неё изжога и дурной запах во рту… А волны! Вы видели волны?

— Нет ещё, — честно сознался Гришка. — Крупных волн я ещё не видел.

— А ветер! Бешеный ветер, и спрятаться негде. Весьма неприятное и постыдное чувство — неуправляемость. Тебя куда-то несёт, а ты не можешь противостоять и бороться… Конечно, справедливости ради, нужно отметить, что тамошние береговые воробьи приноровились. Они умеют предчувствовать ветер и научились скрываться вовремя. А в затишье, когда тепло и безопасно, они купаются в море на мелком месте. Вы бы видели, какими они тогда становятся гордыми и надменными, прямо микробакланы. Но с моей отвагой на море невозможно. Последний раз я утомился, летая, как буревестник, над морем, там, где волны, сел на плавающий предмет, и — что вы думаете? — этот предмет оказался уткой-нырком, которая сунула голову в воду и высматривала добычу. Она её высмотрела и нырнула. Не кривя душой, я скажу — я испугался. Вы бы не испугались, оказавшись в открытом море? К тому же, как вы, наверное, догадались, я не умею плавать.

— Вас спасли пограничники? — спросил Гришка.

Аполлон Мухолов посмотрел на него с укоризной.

— Шутки тут неуместны. Меня спасла моя чайка… И это ужасно. Я потерял престиж. И я решил уйти тихо. — Аполлон Мухолов нахохлился. Именно в тот трагический момент в моих суждениях появились ирония и сарказм. Надеюсь, вы это заметили?.. Любовь, Григорий, дело ответственное. Нужно быть всегда на высоте и не выглядеть мокрой курицей. Ах, какое это сложное дело — любовь!

Чуждый стук копыт

Придя домой, Гришка спросил прямо:

— Дядя Федя, любовь — сложное дело?

— Смотря как посмотреть. Если любовь, так — любовь. А если нет её, тогда — сложное дело… — дядя Федя оживился, воскликнул вдруг: — Вот оно! — Полез на печку и, достав оттуда пишущую машинку, сказал: — Мемуары писать старикашечье дело. А я ещё молодец — займусь поэтическим творчеством. Я в себе силы чувствую прилив.

Дядя Федя принялся шагать по избе, размахивая руками, дёргая головой. Потом набросился на пишущую машинку и зафиксировал:

Она была красивая, как сон,

Как воздух сна,

Как сна очарование.

В неё влюбивши был весь первый эскадрон.

И резкий фокус расставанья.

И чуждый стук копыт…

— Это про что? — шёпотом спросил Гришка.

— Про любовь. Разве про что другое пишут стихами?

— А фокус какой был?

Дядя Федя глянул на Гришку и глаза прикрыл, словно Гришкины щёки с ярким румянцем от витаминов ослепили его.

— Фокус в оптическом смысле. Очень резкий был фокус… Её махновцы казнили. Они её связанную затоптали конями…

Когда дядя Федя руку от лица отнял, то увидел Гришка в его глазах сырой блеск.

— Да… — сказал дядя Федя. И голова его опустилась к столу. И ещё опустилась… И…

Видать, шрамы от многочисленных ран, а также ожогов, ушибов и вывихов в некоторых случаях сдерживаться не помогают. Даже наоборот.

Отдайте, пожалуйста

Ночью Гришка спал плохо, ворочался. Всё слышался ему тот чуждый стук копыт. Под утро он крепко уснул и заспался.

Открыл глаза — у окна дядя Федя. Фуражка-капитанка на нём, китель с орденами и морские брюки, но босиком — наверно, ботинки парадные куда-то засунул и не найдёт.

— Письмо от Пашки пришло. Испытания проходят успешно, — сказал дядя Федя торжественным голосом.

Гришка вскочил, глаза ополоснул.

— Кто испытывал? Дядя Вася?

— Васька сбежал после второго прогона. Заскучал. Языком чесать ему запретили, на гармонии играть нельзя. Игра на гармонии аппаратуру разлаживает. Не понимает аппаратура, где настоящие переживания, где от музыки. Устроился Васька в молодёжный клуб «Романтики» гардеробщиком. Там ему болтать будет с кем… — Дядя Федя оглядел Гришку с придирчивым одобрением. — Пашка спрашивает, как твоя становая ось? Зовёт в Москву на нетрясучем транспорте прокатиться.

Гришка перебил дядю Федю повторным нетерпеливым вопросом:

— Так кто же испытывал?

— Пашка сам. И ещё один человек… Наш командир, товарищ Гуляев.

Гришка остановился посередине избы и отчётливо ощутил, что становая ось за эти дни у него покрепчала.

— Ух ты… — прошептал он.

За завтраком, попивая чай с молоком, Гришка воображал нетрясучий транспорт шарообразной формы и себя машинистом. Бурное море вообразил, в котором Аполлон Мухолов тонет, и, чтобы не засмеяться, закашлялся.

— Знаю, — проворчал дядя Федя. — Некоторые внуки воображают, что до всех тонкостей и глубин они своим умом дошли. Возмутительное самомнение! Я спрашиваю: что они понимают в жизни? И отвечаю на этот вопрос категорически: мало чего они понимают. — Дядя Федя запил эту длинную тираду чаем и спросил как бы исподволь: — Ну и как же мы в этом наступившем дне будем жить?

— Нормально, — ответил Гришка. — А то как же?

— Да, — сказал дядя Федя. — У некоторых внуков развивается заносчивый стиль в разговоре.

Правда в дяди Фединых словах была, Гришка покраснел. Но тут, не постучав, поскольку дверь была нараспашку, вошёл Пестряков Валерий.

Очень хмурый.

Очень угрюмый.

Весьма озабоченный.

Вошёл и сказал:

— Фёдор Иванович, отдайте обратно.

— Или вот некоторые, — проворчал дядя Федя. — Входят в дом без стука и не здороваются. Где уважение?.. Я вот, к примеру, создал передовую бригаду из дачного населения, научил её колхозной работе на сенокосе, так научил, что они теперь без меня управляются, и не горжусь этим. Сейчас я чувствую в себе прилив сил, чтобы заняться изобразительным творчеством, и носа не задираю. Гришка, неси рубанок, я буду подрамник мастерить.

— Фёдор Иванович, — снова сказал Пестряков Валерий. — Отдайте обратно, будьте добры.

— Что отдать? Что ты ко мне пристал?

— Удивление моё отдайте.

— Мы с тобой поменялись? Поменялись. Ты сам настаивал? Сам. Я ему удар без промаха подарить хотел, а он настоял — поменяемся.

— Теперь разменяемся.

— Удивляюсь, — сказал дядя Федя. — Это нехорошо, Валерий. Через мой удар без промаха в широком смысле ты знаменитым Пестряковым стал. Своего добился, а теперь обратно? Что ты на это скажешь?

— Гришка и без удара знаменитый, — проворчал Пестряков Валерий. Что, думаете, я слепой? И жить ему не скучно… А мне хоть плачь… У меня такое мнение, что я сам собой преданный и теперь уже я — это не я. А Гришка, он есть как есть, да ещё с прибавкой.

— Гришка… — проворчал дядя Федя. — Гришка — другое дело… Гришка, неси молоток и пилу-ножовку.

Лоб у Пестрякова Валерия сморщился, коротко стриженные волосы засверкали, как металлические.

— Вот я и говорю, — сказал он. — Шарик со мной без удивления не хочет в лесной поход идти.

Дядя Федя метнулся через комнату к двери, потом к окну метнулся, потом к печке. Потом остановился посередине избы.

— Ну, ты злодей, Пестряков! Трудно старому человеку без удивления, печально. К примеру, лечу я на самолёте. Знаю законы — знаю, отчего самолёт в воздухе держится. С инженерами знаком, даже академику этого дела Пашке старинный товарищ. И всё равно удивляюсь. Как не падаем? Столько железа, столько народа. И хорошо мне от этого удивления. И на всех я смотрю ласково. Может, я ещё об этом музыку сочиню. Или вот транзистор у девушки Тани. Что в нём? Ни шнура нет, ни лампочек, ни солидности. А звучит. Подумаю — жуть. В любом месте природы включи — а там мысль человеческая бьётся. И я везде вместе со всеми. Гришка вот… — Дядя Федя глянул на Гришку, словно впервые его увидел, и поразился: — Сила в нём небольшая, становая ось пока тонкая, образование, прямо скажем, дошкольное. Что в нём? Весьма удивительно. Весьма…