Валентина Брио - Поэзия и поэтика города: Wilno — װילנע — Vilnius

• Название: Поэзия и поэтика города: Wilno — װילנע — Vilnius
• Автор: Валентина Брио
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-86793-613-6

Сосуществование в Вильно (Вильнюсе) на протяжении веков нескольких культур сделало этот город ярко индивидуальным, своеобразным феноменом. Это разнообразие уходит корнями в историческое прошлое, к Великому Княжеству Литовскому, столицей которого этот город являлся.

Книга посвящена воплощению образа Вильно в литературах (в поэзии прежде всего) трех основных его культурных традиций: польской, еврейской, литовской XIX–XX вв. Значительная часть литературного материала представлена на русском языке впервые. Особенная духовная аура города определила новый взгляд на его сложное и противоречивое литературное пространство.

---

Очень серьезными были семинары по античной филологии Готфрида-Эрнеста Гродека; во всем городе были известны медики Людвик Боянус, отец и сын Петр и Юзеф Франк; славу ученых скоро приобрели Ян и Енджей Снядецкие, занимавшиеся и точными науками, Шимон Малевский — юрист и экономист, филологи Леон Боровский и Эйзебиуш Словацкий (отец поэта Юлиуша Словацкого). Авторитет университета возрастал, и скоро Вильно, единственный в это время в «русской» Польше, приобрел характер университетского города[20].

Провинциальный Вильно в XIX в. стал городом студенческой и поэтической юности Адама Мицкевича. Город вспоминался позднее (и описывался) неизменно в романтическом ореоле. Вероятно, город и в самом деле был таким, и в первую очередь благодаря университету. В значительной степени именно эти молодые люди своеобразно «открыли» Вильно как эстетическую, историческую и культурную ценность. «Поколение Мицкевича, воспитывавшееся в атмосфере культа старины, увидело ценность „живого музея“… в путанице улочек, в кривизне переулков, в накренившихся под тяжестью веков домах», — пишет польская исследовательница той эпохи Алина Витковская[21].

Значение Вильно и его образ в представлении и восприятии этого круга молодежи и станет темой данной главы. Одной из особенностей города была редкая однородность архитектуры — преимущественно виленское барокко, сохранившееся и до сих пор. Во времена Мицкевича характерными виделись в основном архитектурные формы XVI–XVII вв., к которым в конце XVIII — начале XIX в. добавились классицистические здания. Нечто в самом этом городе, в его живописном расположении, старой архитектуре, сочетавшейся с деревенского вида домиками и двориками, эмоционально и духовно воздействовало на сознание — об этом вспоминали впоследствии многие.

Прежде всего именно университет привлекал в город (особенно зимой) огромное общество — приезжали целыми семьями, состоятельные и не слишком, с целью устроить различные дела, вывезти дочерей-невест, развлечься, самоутвердиться, «завоевать». Университет притягивал, кажется, всю шляхетскую молодежь из окрестных и более отдаленных городков и усадеб. Она и определяла в последующие примерно двадцать лет атмосферу города.

Чтобы представить себе эту атмосферу, необходимо хотя бы вкратце коснуться организаций, образа жизни, устремлений университетской молодежи, задававшей тон всей городской жизни. Это важно еще и потому, что ею был создан тип поведения и общения (да и, собственно, новый тип молодого человека), который совершенно неотъемлемо вписался в облик Вильно (и не только того времени, но и всех последующих эпох) и стал одним из архетипов городского культурного пространства.

Само поступление в университет становилось особенным, личным событием. «Университет постоянно пользовался авторитетом в литовско-русских землях, из года в год массы молодежи из отдаленнейших уголков спешили в Вильно. Сейчас трудно представить себе тот восторг, с каким учащиеся описывают вступление в стены древней академии литовской. Для каждого это было важнейшим событием жизни», — писал Людвик Яновский, начиная рассказ об университетских годах Юлиуша Словацкого в своей книге «В лучах Вильно и Кременца»[22]. О виленских студенческих организациях существует обширная литература, польскими исследователями изданы архивы, переписка, воспоминания и другие материалы. Поэтому я коснусь здесь лишь отдельных эпизодов, непосредственно связанных с темой.

2. Филоматы, филареты, Мицкевич

Адам Мицкевич, как известно, учился в университете в 1815–1819 гг. и часто бывал в Вильно до 1824 г., учительствуя в Ковно. Об этом периоде обычно говорят: «Мицкевич и филоматы» — поэт мыслится в дружеском кругу. Мицкевич и его ближайшие друзья: Юзеф Ежовский (Józef Jeżowski), Томаш Зан (Tomasz Zan), Онуфрий Петрашкевич (Onufry Pietraszkiewicz) стали основателями в 1817 г. тайного Общества филоматов (Filomatów, любителей наук) — для самообразования и взаимопомощи. Позднее филоматами стали их друзья Францишек Малевский (Franciszek Malewski) и Ян Чечот (Jan Czeczot). В их Уставе было записано: «Упражнения в науках, в особенности в искусстве сочинения, взаимная помощь в учебе являются целью Общества филоматов. — Скромность, открытость, искреннее желание пользы, дружеское доверие, тайна всей деятельности есть основа существования и прочности Общества. — Ни возраст, ни чины, ни заслуги, ни богатство, ни талант не могут уничтожить равенства в Обществе»[23]. Филоматы очень скоро создали целую сеть для всех студентов — общества «Променистых» («лучистых» — promienistych), возглавлявшееся Томашем Заном, и общество Филаретов (любящих добродетель), которое было легальным[24]. Задачи свои они видели в образовании и воспитании студенческой молодежи, стремясь таким образом поднимать нравственный и культурный уровень всего общества, которое под властью России в этом регионе деградировало. Их девиз — слова «Отчизна, наука, добродетель» из стихотворения Мицкевича «Эй, радостью сверкают очи!..» (Hej, radością oczy błysną…), ставшего их гимном[25].

Итак, студенческие общества ставили моральные и патриотические[26] цели: «Общество сложилось с самой прекрасной целью принести пользу краю, землякам и нам самим; избрало для этого прекраснейший путь, путь просвещения… Несчастливые обстоятельства, в которых пребывает наш край, способствовали унижению земляков. Разум, прежде поднимавшийся до великих высот, сейчас унижен и ограничен частным интересом. <…> Первое твое усилие — выбраться из этой пропасти легкомыслия и помочь выбраться другим» (из речи А. Мицкевича)[27]. Их деятельности предшествовал (и во многом ее определил) иной период, который в значительной степени характеризовался, как можно судить по воспоминаниям, привычками «золотой молодежи». Критическое отношение к такому времяпрепровождению выражено в сатирических стихах Яна Чечота[28], земляка и друга Адама Мицкевича, и самого Мицкевича. «Анархия в отношениях и в этических понятиях распространялась все грознее и была одной из важнейших причин появления здоровой реакции, проявившейся в рядах благородной и чистой филаретской молодежи», — писал Генрик Мостицкий в книге о Мицкевиче[29].

Учились филоматы сознательно и серьезно — университет давал приличное образование, он был реорганизован по типу европейских университетов; сближало их и творчество. О студенческой жизни вспоминал активнейший ее участник Томаш Зан: «Дух товарищества распространился неимоверно — подбирались элементы, взаимно друг друга притягивавшие. Нигде не было ни цели, ни плана; какая-то невиданная потребность и случай соединяли их в кружки более-менее продолжительные и тесные»[30]. Все это было на виду, порождало симпатию к студентам и, что очень важно, создавало ту особенную атмосферу жизни города, которая будет сохраняться в воспоминаниях и преданиях: «Коллега, как богатый, так и бедный, звали друг друга по имени и шли рука об руку как братья»[31].

В том же тоне написаны и тексты многих документов Общества филоматов; например, вот как излагал задачи его первый президент Юзеф Ежовский: «Сердца наши являются истинной основой союза; их никогда не разрывающаяся связь создает красоту, немногим известную»[32].

Моральные установки и соответствующее поведение, дружеские отношения, рыцарственность, увлечение наукой и литературой способствовали тому, что студенты — «академики» — стали в Вильно заметной и значащей группой. И в городе это понимали. Не чуждая литературным занятиям Габриэла Пузынина, оставившая яркие и живые воспоминания об этой эпохе, определяя значение Виленского университета и его студенчества, писала: «Университет был в расцвете; молодежь не только со всей Литвы, но отовсюду, где только говорили по-польски, слеталась на этот огонь не для того, чтобы в нем сгореть, но чтобы себя и впоследствии, в свою очередь, и других просвещать, так что еще и сейчас, уже и в третьем поколении, хотя самый очаг давно погас, пламя его гореть не перестало. За сыновьями прибывали родители, даже целые семьи… Город был красивым, пышным, богатым, оживленным от театров, концертов, балов и обедов»[33]. И о непосредственном отношении горожан к этой молодежи: «На балах было множество академических мундиров, везде им были рады»[34]. А профессор Юзеф Франк (критически относившийся к университету, в котором преподавал, хотя и не отрицавший его значения) настаивал на разделении понятий «Университет» и «Академия» и жаловался: «Но что еще хуже, студентов называют академиками»[35]. Студенты очень скоро стали особым и важным звеном в четкой социальной структуре города своего времени.

Юзеф-Игнаций Крашевский, глубоко чувствовавший и передавший в слове облик Вильно в разное время (подробнее см. ниже, в специальном разделе), посвятил в своем описании города отдельную главку студентам («Akademik»), в числе которых и он был в 1829–1830 гг. Студента-«академика» считал он одним из наиболее характерных виленских персонажей: «Не было в Вильно уголка, где бы не встретился с „академиком“; в любое время дня и года заполняли они улицы, променады, встречались в городе и за городом, в любом доме, на каждой лестнице. А если не было его видно, то было слышно: его голос, повторяющий лекции профессора; а вот и сам он — уселся с трубкой на подоконнике. Все виленское население имело к „академику“ какое-то особенное уважение: ведь он так молод, часто шалопай, озорник, нахал, насмешник, даже назойлив, — но сердце имеет добрейшее и характер благородный. Он первым вступался за бедного… последним куском хлеба делился с неимущим товарищем… Жилище „академика“ обычно в переулках и на задах… В квартире „академика“ бывало как в молодой голове: много беспорядка, подготовка к жизни, материалы для всего, порядка меньше всего… Под кроватью, на столиках, на кроватях все хозяйство: книги, обувь, секстерны [тетради с записями. — В. Б.], одежда, флейта или скрипка, череп, бутыль с водой, вакса, стакан недопитого чая, поломанный чубук, рассыпанный табак, пустой мешочек. Посреди комнатки забрызганный чернилами стол, на нем грязные карты и кусочек мела. В камине кучка угля и погасший самовар. На полках, развешанных по стенам, — книги»[36]. В записках Крашевского рассказывается и о том, как проходят лекции профессоров, о подготовке к экзаменам, даются яркие типы «академиков»; словом, это настоящая «энциклопедия» студенческого Вильно. Крашевский одним из первых польских писателей XIX века стал описывать интерьер, который соотносил и соразмерял с самим человеком, делал интерьер художественным средством изображения персонажа, тем самым одухотворяя предметы вещного мира[37]. Сходный прием применяется им также и к характеристике города и его жителей (об этом далее).