Анатолий Наумов - Посмертно подсудимый

• Название: Посмертно подсудимый
• Автор: Анатолий Наумов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-386-03724-6

В книге рассматриваются материалы следствия и суда по делу о последней и трагической дуэли Пушкина. Это протоколы допросов Дантеса, Данзаса и Вяземского и документы, проливающие свет на причины и обстоятельства роковой дуэли. Выясняются пробелы следствия и суда, правомерность вынесения всем подсудимым (в том числе и скончавшемуся к этому времени поэту) смертного приговора. Особое место занимают в работе вопросы тайного и гласного надзора за Пушкиным со стороны полиции и жандармерии.

Для широкого круга читателей.

---

Не позднее 11 апреля 1835 г. – о разрешении на издание газеты и литературных приложений. В ответ на эту просьбу последовало разрешение на издание журнала «Современник» (начал выходить в 1836 г.).

11 апреля 1835 г. – о разрешении напечатать «Путешествие в Арзрум».

Апрель – май 1835 г. – о денежном займе у правительства.

1 июля 1835 г. – об отставке («Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть, нищету и отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия, которыми я еще обязан милостям его величества» (10, 861–862). Однако и эта просьба вызвала царское неудовольствие, и Пушкин вновь был вынужден отказаться от своего намерения.

4 июля 1835 г. – вновь об отставке и о сохранении при этом возможности работать в архивах.

22 июля 1835 г. – опять об отставке. На этом письме есть помета Бенкендорфа: «Император предложил ему 10 т. рублей и 6-месячный отпуск, по истечении которого он увидит, должно ли ему выйти в отставку или нет».[156]

26 июля 1835 г. – о ссуде в 30 тысяч рублей для выплаты долгов. На письме помета Бенкендорфа: «Император жалует ему 30 т. рублей с удержанием, как он просит, его жалованья».[157]

11 – 23 октября 1835 г. – о цензурных притеснениях по поводу напечатания поэмы «Анджело».

31 декабря 1835 г. – о разрешении на опубликование записок бригадира Моро де Бразе о походе 1711 года с примечаниями и предисловием поэта (были напечатаны в четвертом томе «Современника» после смерти Пушкина) и об издании 4 томов литературного журнала (имелся в виду «Современник»).

16 – 20 января 1836 г. – объяснение по поводу стихотворения «На выздоровление Лукулла» (сатира на министра народного просвещения и президента Академии наук С. С. Уварова).

21 ноября 1836 г. (неотправленное) – о получении поэтом 4 ноября оскорбительных анонимных писем (диплом рогоносца) и своих действиях по этому по воду.

Как видно из переписки, едва ли не все стороны жизни поэта находились под присмотром шефа жандармов. Здесь и чисто литературные дела (цензурное разрешение на опубликование написанных произведений, отношения с издателями и типографией), сугубо интимные (женитьба), служебные (вопросы отпуска и отставки, соблюдение придворного этикета), обычные (повседневные) права и свободы (поездки, имущественные дела и т. д.).

Каково же было отношение друг к другу жандармского надзирателя и поднадзорного? Думается, далеко не одинаковое. Первый ненавидел поэта и боялся его. Он видел в нем опаснейшего для самодержавия противника. И дело здесь не в преувеличении революционных взглядов самого поэта. Шеф жандармов еще из процесса по делу декабристов понял силу поэзии Пушкина, степень его влияния на самые различные круги общества, и в особенности на молодежь. Так, в предназначенном для Николая I Отчете III Отделения «Картина общественного мнения в 1830 г.» Бенкендорф говорит о молодых людях, «пропитанных либеральными идеями, мечтающих о революциях и верящих в возможность конституционного правления в России», и что «кумиром этой партии является Пушкин, революционные стихи которого, как «Кинжал» (Занда), «Ода на вольность» и т. д. и т. д., переписываются и раздаются направо и налево»142. Поэтому и отношение шефа жандармов к надзору над поэтом было самое что ни на есть серьезное. Мало ли что поэт выезжает всего лишь из Москвы в Петербург или обратно? И здесь нужен за ним глаз да глаз. Когда прибыл, с кем общался, кому и какие стихи читал, что говорил? Ах, сколько хлопот этот совсем не серьезный человек доставлял такому серьезному государственному мужу, от которого чуть ли не зависела безопасность Империи.

Возложенное на шефа жандармов царем бремя литературной цензуры пушкинского творчества Бенкендорф также нес вполне добросовестно и даже с известным старанием. Так, в первой половине 1827 г. в Москве в типографии при императорской Медико-хирургической академии, вышла в свет пушкинская поэма «Цыганы» (написанная еще в 1824 г.). На заглавном листе книги была помещена виньетка: разбитые цепи, опрокинутая чаша, змея и кинжал. Эти детали привлекли внимание шефа жандармов,[158] и в конце июня 1827 г. он по этому поводу направил в Москву распоряжение жандармскому генералу Волкову: «Небольшая поэма Пушкина „Цыганы“, только что напечатанная в Москве… заслуживает особенного внимания своей виньеткой, которая находится на обложке. Потрудитесь внимательно посмотреть на нее, дорогой генерал, и вы легко убедитесь, что было бы очень важно узнать наверное, кому принадлежит ее выбор – автору или типографу, потому что трудно предположить, что она была взята случайно. Я очень прошу сообщить мне ваши наблюдения, а также и результаты ваших расследований по этому предмету».[159] Жандармский генерал допросил по этому поводу издателя (Августа Семана) и выяснил, что, во-первых, виньетку тот подобрал сам, а во-вторых, что выполнена она была не в Москве, а в Париже. Таким образом, это подозрение с Пушкина было снято. Тем не менее архив III Отделения увеличился еще на одно дело ни много ни мало как на 48 листах и не без претензии витиевато озаглавленное: «О подозрительности виньетки, которою украшен заглавный листок стихотворения Пушкина „Цыганы“».

Несколько иное отношение к своему надзирателю было у самого поэта. Боялся ли он Бенкендорфа? Да, боялся, и тут уж ничего не поделаешь. Поэт на собственном опыте убедился, что «за строку глупого письма» можно было не только поплатиться ссылкой, но и угодить в тюрьму. И дело для него заключалось не только в самом наказании, а в том, что оно могло означать запрет на его творчество, поэзию, т. е. на дело его жизни, без которого последняя для него была лишена смысла. Но все-таки его боязнь Бенкендорфа и боязнь самого шефа жандармов – это слишком разные вещи. Вся их переписка свидетельствует о том, как поэт стремился вырваться из тисков царско-бенкендорфовской цензуры и позволял себе многое, нарушая их запреты и установления (чего стоит только его самовольная поездка на Кавказ). К тому же оборотной стороной боязни обер-жандарма России была, как уже отмечалось, его ненависть к поэту. Однако сам поэт был лишен этого чувства по отношению к своему надзирателю. По всей видимости, поэт сознавал, что на месте Бенкендорфа мог оказаться и человек, еще хуже него (тот же Аракчеев). Об этом свидетельствует его переписка как с шефом жандармов, так и с друзьями. Например, в сложной ситуации, связанной с желанием поэта выйти в 1834 г. в отставку, Пушкин объясняет причины своего прошения об этом в письме к Жуковскому от 4 июля 1834 г.: «Подал в отставку я в минуту хандры и досады на всех и на все. Домашние обстоятельства мои затруднительны; положение мое невесело; перемена жизни почти необходима. Изъяснять это все гр. Бенкендорфу мне недостало духа – от этого и письмо мое должно было показаться сухо… Но что же мне делать! Буду еще писать к гр. Бенкендорфу» (10, 499). В свою личную жизнь вмешивать Бенкендорфа ему конечно же не хотелось (ведь это не Жуковский, а слишком уж чужой человек). Однако уже через два дня (6 июля) поэт опять пишет Жуковскому: «К Бенкендорфу я явлюсь и объясню ему, что у меня на сердце…» (10, 501). Таким образом, поэт решился изложить Бенкендорфу истинные мотивы своего намерения подать в отставку, которые он и сообщил в письме к нему от 22 июля 1834 г. Пушкинские характеристики Бенкендорфа как человека даны им в его письме к Вяземскому (январь 1829 г.): «Жуковский сказывал мне о совете своем отнестися к Бенкендорфу. А я знаю, что это будет для тебя неприятно и тяжело. Он, конечно, перед тобою не прав: на его чреде не должно обращать внимания на полицейские сплетни и еще менее с укоризною давать знать об них людям, которых они касаются. Но так как в сущности это честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным, и слишком благородный, чтобы стараться повредить тебе, не допускай в себе враждебных чувств и постарайся поговорить с ним откровенно» (10, 256, 800). Учитывая, что это письмо содержит и обычные для переписки друзей циничные подробности, можно сказать, что оно не было рассчитано на перлюстрацию и отражало истинное отношение поэта к шефу жандармов. Другое дело, что тот этого не стоил, но это уже иная материя. В воспоминаниях одного из самых близких друзей поэта – П. В. Нащекина (записанных П. И. Бартеневым) – также содержится указание на снисходительно-необидный отзыв Пушкина о шефе жандармов: «Жженку называл Бенкендорфом, потому что она, подобно ему, имеет полицейское, усмиряющее и приводящее все в порядок влияние на желудок».[160]

Надзор полицейских литераторов

О полицейском надзоре над литературным творчеством поэта было сказано уже достаточно. Однако существовал еще один – литературный надзор со стороны профессиональных литераторов, «по совместительству» состоящих на службе тайной полиции. Соответственно, результаты такого надзора воплощались не только в тайных доносах, но и открытых литературных публикациях. Право на звание самого крупного литературно-полицейского врага Пушкина, бесспорно, принадлежит Ф. В. Булгарину (1789–1859). Этот писатель и журналист, издатель (вместе с Н. И. Гречем) официальной газеты «Северная пчела» имел откровенно монархические взгляды. Однако он сумел завязать близкие отношения с известными литераторами и передовыми людьми своего времени – Грибоедовым, Рылеевым, Кюхельбекером, Тургеневыми, Бестужевыми. В начале своего литературного поприща и Пушкин не мог не считаться с мнением известного критика и журналиста, каковым уже в начале 20-х годов стал Булгарин, издававший в 1822–1825 гг. журнал «Северный архив», а с 1825 году (вместе с H. И. Гречем) – журнал «Сын Отечества». Сохранилось уважительно-вежливое письмо Пушкина к Булгарину от 1 февраля 1824 г. из одесской ссылки, где поэт благодарит Булгарина за его «снисходительный… отзыв» о поэме «Бахчисарайский фонтан». Однако уже в начале апреля того же года в письме к Вяземскому поэт называет Булгарина с его журнальной братией прилепившимся к ним прозвищем «грачей-разбойников». В качестве свидетельства литературного разбоя Булгарина поэт в своем письме к брату от 1 апреля 1824 г. называет напечатание Булгариным в «Литературных листках» отрывков из писем Пушкина к А. А. Бестужеву: «Как можно печатать партикулярные письма – мало ли что мне приходит на ум в дружеской переписке – а им бы все и печатать. Это разбой…» (10, 84). Несколько позже в письме к А. А. Бестужеву от 29 июня 1824 г. по этому же поводу поэт предостерегает адресата: «Булгарин другое дело. С этим человеком опасно переписываться» (10, 94).