Генрик Сенкевич - Поездка в Афины

• Название: Поездка в Афины
• Автор: Генрик Сенкевич
• Издательство: Редакция журнала «Русская мысль»
• Жанр: Эссе
• Год: 1893

Очерк из книги «Письма из Африки» о Греции 1875 года.

---

— А добро, — если я у кого-нибудь украду жену.

Вот и вся логика народов диких или дичающих.

И эта логика широко распространена на Востоке.

Но оставим греков в покое. Старый анекдот Пешеля я привёл потому, что отголоски такой логики мы слышим и в частной и общественной жизни. Она забирает всё больший и больший голос, прокрадывается на столбцы газет, растёт как волна прилива, с каждым днём затопляет всё более пропасть между злом и добром, между справедливостью и несправедливостью, парализует способность ориентироваться, искажает и ведёт к полнейшему омрачению моральное чутьё общественного мнения, которое, в конце концов, не знает или, вернее, не хочет знать, за кем ему идти и кого запятнать клеймом позора. Теперешний мир нельзя назвать диким, но может быть, с известной точки зрения, он дичает.

Абу писал свою книгу тридцать лет тому назад. Теперешнее греческое поколение не поступило бы так, потому что оно цивилизуется в хорошем значении этого слова. Возрождённое, молодое, полное энтузиазма, оно вырабатывается и постепенно совершенствует в себе все стороны духа, а между прочим и моральное чутьё. Равновесие здесь ещё не нарушено. Оно перестало быть диким, у него уже есть стыд в глазах.

Да и кроме того, есть ещё одна великая особенность, которую никто не может отнять у современных греков, — патриотизм, и патриотизм этот тоже основывается на любви к древней Элладе, как и к современной.

Дело не в том, что нить традиции здесь связана искусственно, не в том, что учёные утверждают, будто бы в жилах теперешних греков течёт только капля крови их эллинских предков, а на самом деле они представляют помесь рабов разных национальностей, албанцев и славян. Греки, как наследники этой земли, хотят быть и наследниками её традиций. Поэтому их патриотизм — не растение, прицепляющееся корнями только к поверхности земли, — он глубоко укоренился и обладает непоколебимою силой. Обладает потому, что, оставаясь историческим и желая вместе с тем идти вперёд, в будущее, он понимает, что смысл его существования, живоносный источник — там, в Акрополе…

Пойдём и мы в Акрополь, потому что из этого источника всякий может почерпнуть что-нибудь, запастись хоть художественными впечатлениями.

Вся аттическая равнина так невелика, что пассажиры судов, останавливающихся в Пирее только на шесть часов, имеют возможность приехать сюда, осмотреть святую скалу, храмы Юпитера Олимпийского и Тезея, музей, — и возвратиться вовремя на пароход. У меня в распоряжении было три недели, — тем больше я имел времени не для научных исследований, а для простого обзора. Но гораздо легче пройти от площади Конституции до Акрополя, чем описать его. Но я не зллинист, — я просто хочу описать свои впечатления, а не распространяться о памятниках древности, — о них и так написаны целые тома — плоды усидчивых и долголетних трудов.

Извивающаяся дорога идёт под гору, поросшую агавами и кактусами. Перед собою и над собою я вижу только гигантскую стену, отчасти древнеэллинского происхождения, отчасти возведённую римлянами и даже турками. Из промежутков между скалами выглядывают треугольные крыши храма. Когда я шёл, вокруг было пусто, ни души живой, время полуденное и страшная жара, несмотря на то, что стояли уже первые дни ноября. У боковых ворот дремлет старый ветеран; я прохожу мимо и огибаю домик, возле которого навалены груды мраморных обломков. Дорога заворачивает ещё раз, я всхожу по лестнице и оказываюсь в Пропилеях, откуда взгляд обнимает всю верхнюю площадку. Первое впечатление: руина! руина! мёртвая тишина! смерть! Некоторые из наружных дорических и внутренних ионических колонн Пропилей держатся только тяжестью своих камней; стены растресканные, выщербленные, просвечивающиеся насквозь, обломанные. За славными воротами нет ни фута свободного пространства. Всё завалено обломками колонн, фризов, капителей, каменьями, вывалившимися из стен. Всё это, за исключением нескольких храмов, нагромождено одно на другое, всё лежит в таком диком беспорядке, о котором даже и римский форум не может дать ни малейшего представления. Путешественнику приходит в голову, что здесь произошло какое-то страшное сражение гигантов, столкновение гигантских сил, от которых гора тряслась, стены разрушались, наконец рухнуло всё и остались только одни развалины.

Итак, первое впечатление, которое испытываешь пройдя Пропилеи, это — впечатление катастрофы. Здесь поневоле идёшь тихо, потому что всё окружающее мертво до такой степени, что даже твоя собственная жизнь, твоё собственное движение кажется чем-то чуждым и не соответственным этому месту.

Если тут встретишь знакомого, то с ним и говорить не захочется, а только посмотреть вопросительно в его глаза, сесть где-нибудь в тень и следить, как солнце затопляет своими лучами развалины.

Я говорил уже, что свет здесь не падает, а льётся потоками, в особенности в полуденную пору. И могло бы казаться, что этот горячий, живой поток представляет что-то противоположное этой руине, опустошению, этой мёртвой тишине. Нет! И руина, и опустошение через это приобретают ещё бо́льшую выразительность, почти неумолимую. Сидишь, смотришь на затопленный светом мрамор Парфенона и Эрехтейона, и наконец из развалин что-то выходит, приближается и вступает в тебя. Тогда тебе хорошо, потому что в тебя вступает спокойствие, но такое могучее, каким только обладают камень и руина.

Я думаю, что у кого больше исстрадалась душа, тому здесь должно быть лучше. Хочется прислониться головой к пилястру колонны, попеременно то закрывать, то открывать глаза, — и успокаиваться. Всё это делается всё больше родным, всё приязненней смотрит усталый путник на эти смелые линии Парфенона, на белый Эрехтейон, на лежащие внизу Пропилеи. Нужно видеть, чтобы понять, как эти золотые от старости здания рисуются на солнце и на лазурном небе, каким покоем веет от этих архитравов, от этих рядов колонн и фронтонов! Простота, покой, важность и почти божественная гармония. Сразу трудно заметить это; волшебство действует исподволь, но тем сильнее проникает в сердце и наполняет его упоением. И узнаешь ты, путник, что не только один покой дали тебе эти дивные творения искусства, но и напоили тебя своею красотой.

Вот впечатления, через которые проходишь на Акрополе. Когда ты находишься там, то тебе и в голову не придёт раскрыть Бедекера и искать в нём пояснения подробности. Только дома прочтёшь, что храмик Бескрылой Победы только недавно возник из развалин, что лорд Эльджин увёз для Британского музея одну из дивных кариатид, подпирающих правый портик Эрехтейона, что туда же отправились парфенонския метопы, что в Эрехтейоне был гарем пашей и т. п.

В первую минуту тебе всё равно, что Парфенон построен в чистом дорическом стиле, Эрехтейон и храм Победы в ионическом, а в Пропилеях находятся колонны обоих орденов. Ты знал это уже до прибытия в Афины. Здесь веет на тебя прежде всего общий дух, или вернее — гений древней Эллады, и дыхания его ни отгонять, ни анализировать ты не хочешь. И вдруг воображение начинает рисовать, каким Акрополь был во времени Перикла, когда всё стояло на месте, когда существовали храмы, от которых теперь и следа не осталось, когда существовал целый лес статуй, когда Парфенон не был ободран ото всех своих украшений, когда на его фронтонах можно было видеть изображение рождения Афины, а с другой стороны — её спор с Нептуном, а шлем Афины Промахос был виден даже с моря. Представим себе какую-нибудь торжественную процессию: жрецов, архонтов, воинов, музыкантов, народ, быков с золочёными рогами, ведомых во святая святых храмов, цветочные венки и живописно драпирующиеся складки материи. Но я предпочитаю вообразить ночь и ясно-зелёный свет луны, играющий на мраморе. Трудно поверить, чтобы люди могли дойти до таких пределов искусства, но объяснить себе это можно. Греческая мифология была поклонением силам природы, то есть простым пантеизмом. Но в душе грека артист пересиливал философа, поэтому поэты облекали отвлечённые понятия в человеческое тело, одаряли их человеческою мыслью, а потом пришло пластическое искусство и породило такую дивную каменную сказку.

Афина умела выбрать место для своего города. Какой фон для всех этих храмов и статуй! С одной стороны видно море, которое при здешней атмосфере кажется совсем близким, с другой — вся Аттика как на ладони: горы Гимета, дальше Пентеликон, на север Парнес, а к юго-западу, к саламинскому ущелью, Дафни. Надо всем этим вечно-ясное небо, да чёрные силуэты орлов, которые до сего дня своим криком прерывают торжественную тишину Акрополя.

Впечатления, которые испытываешь при виде других развалин, являются только слабою тенью тех, что возникают в душе при виде Акрополя. С Мнезиклом, Иктином и Калликратом не мог сравняться никто ни до Перикла, ни после него. Они создали не только Парфенон, Эрехтейон или Пропилеи, но вместе с тем воздвигли архитектурный догмат, которого должны были придерживаться все архитекторы древнего мира. Римляне позволили себе прибавить свою собственную арку, возводили колизеи, термы, цирки, круглые храмы, вроде пантеона Агриппы, — вот и всё. Но вообще они шли по следам своих бессмертных предшественников и от догмата их не отступали. Они могли превысить Акрополь только размером, и делали это даже в Афинах.